Скачать в формате  DOC  EPUB  FB2  PDF

Есть ли границы этики? Это вопрос не праздный, ведь часто под одними и теми же словами или терминами подразумеваются разные вещи.

Иногда, говоря об этике, люди подразумевают все возможные проявления духовной жизни, это как бы становится синонимом ду­ховности. Вот, мол, христианство учит нравственности – и больше ничего, т. е. христианство всего лишь отождествляется с нравствен­ным учением.

В самом начале цикла этих бесед мы ставили вопрос: что такое этика – по совести, по общечеловеческому опыту и по Библии. Есть все основания утверждать, что границы этики, т. е. границы нравствен­ности, как бы глубоко мы ни понимали их, все же существуют. Знать их так же важно, как, допустим, науке знать свои границы. Вы помни­те, сколько было недоразумений, часто весьма печальных, когда люди забывали об этом. Например, как наука пыталась говорить, что Бога нет, потому только, что она Его не нашла, и сколько было сделано из этого печальных и даже трагических выводов. Это говорилось пусть и очень искренне, но в духе нетрезвенности, ведь наука тоже имеет свои границы, которые до Бога просто не доходят. Науке есть место в жизни, и было бы неверно ее отрицать, но надо знать ее границы, иначе мы начнем научным методом препарировать вещи живые, духовные и можем труп принять за нечто духовное и живое, чего делать никак нельзя.

Мы с вами уже знаем, что этика связана с Законом, и именно Закон и заповедь Божья, правда Божья, воля Божья дают нам пол­ное представление об этике и задают нам ее границы. Нам важны эти этические законы, эти заповеди, и мы должны это знать. И пусть мы больше привыкли к тому, что Господь говорит нам: «Вот вы слы­шали, что сказано древним: "око за око, зуб за зуб", а Я говорю вам... не гневайтесь, не противьтесь» (Мф 5:38-39). При этом мы сразу ста­раемся перепрыгнуть от заповеди к каким-то духовным принципам, которых мы, как правило, еще не достигли, но которые становятся частью некоего нашего идеала. И вот тут как раз самое время нам вспомнить о том, что заповедь «око за око, зуб за зуб» есть запо­ведь Божья и что она тоже имеет свою ценность в определенных границах – это те же границы, что и границы этики. Если мы гово­рим о заповеди «око за око, зуб за зуб», то мы никогда не должны забывать смысла этой заповеди: что именно делает ее заповедью Божьей. А смысл ее заключается в том, что человек, ища отмщения, не должен распаляться настолько, чтобы желать отомстить другому человеку в большем объеме, чем тот нанес ущерб ему самому. Т.е. смысл этой заповеди в ограничении зла, в ограничении действия греха.

Если говорить об ограничениях, то беззаконие, зло и грех как раз и являются нижней границей этики. Надо ограничивать зло и грех: вот эта область не греховна, а всё, что за этой границей, – уже греховно. Но до этической заповеди, до этического закона нам надо еще дорасти, надо еще довести до полноты, исполнить закон – до последней йоты, во всей полноте евангельского смыс­ла. Кроме того, важно вспомнить древний принцип: где нет рамок, там нет ответственности, т. е. где нет границ, там нет и ответственно­сти. А значение ответственности в жизни человека, наверное, объяс­нять не нужно: это проявляется и в церковной, и в духовной жизни, и, кажется, в самых простых вещах. Вот сейчас, например, нет границ прихода, нет границ церкви, и никто их не может указать. Ни один священник не знает, сколько у него прихожан, кто именно его па­ства. Он в лучшем случае знает только, кто чаще ходит, кто реже, а кто пришел в первый раз. И это сегодня считается нормой цер­ковной жизни! А на самом деле, когда возникает такая неограни­ченность, то, естественно, возникает и безответственность, причем очень быстро, почти сразу. Священник не может отвечать за свой приход, так как он чувствует, что его ответственность очень ограниченна, нет конкретного представления о тех, за кого он должен отвечать перед Богом и перед церковью.

В жизни очень важно знать конкретные границы. Заповеди Бо­жьи и этические законы, как и сама этика, должны быть очень кон­кретными, иначе все разговоры будут впустую: и об этике, и о жизни, и о духовности – о чем угодно. Все это будет пустым, никчемным, бесплодным. Если человек говорит, что он любит природу, Бога, цер­ковь – вообще, любит человека и ближнего своего – вообще, но при этом у него в душе нет ничего конкретного, нет никакой конк­ретной, живой и ответственной ассоциации, тогда есть все основания подозревать, что такому человеку грозит полная безответственность и легковесность в его суждениях.

Вот, мы очертили одну границу, назвав ее нижней. Это граница, за которой находится область зла и греха, область беззакония и неправ­ды, своеволия и падения. Есть ли у этики иная граница? Конечно, есть, и я даже думаю, что не одна. Например, есть граница между этикой и аскетикой. Аскетика – это нечто более глубокое, связанное с це­лостным представлением о человеке, с антропологией, она связана больше с принципами жизни, чем с конкретными законами, которые имеют четкие границы. Аскетика – это особая область духовной жизни, связанная с определенными средствами для достижения че­ловеком духовной цели, т. е. это, скорее, «как», чем «что». Мало ска­зать: «блаженны нищие духом» и правильно понять этот евангель­ский призыв и принцип, надо еще указать средства для достижения такого блаженства, и это уже работа сугубо аскетическая. Вот вам еще одна граница этики.

А где же верхняя граница этики? Мы должны различать этику и область благодати и свободы, благодати и любви, благодати и исти­ны, неслучайно Евангелие дает нам все основания для этого. В Еван­гелии от Иоанна говорится: «Закон дан был чрез Моисея, благодать и истина явились чрез Иисуса Христа» (Ин 1:17). Здесь разграниче­ны важные, но по-разному важные и разные по содержанию вещи. Это и есть верхняя граница, которая превосходит в том числе и об­ласть аскетики, так как она больше говорит нам об области боже­ственного, божественных таинств, чем, скажем, об антропологии и средствах воздействия человека на себя и окружающую его жизнь.

Есть ли еще какие-то границы «вширь»? Мы указали, что есть область Закона, область воли Божьей, область правды и справедли­вости. Таким образом мы поставили границу этики снизу. А можем ли мы точнее очертить область этики и поставить еще какие-либо границы «вширь» кроме аскетики? Первое, что приходит в голову, что таких границ нет. Но потом я вспомнил наши рассуждения о том, что мы различаем в сфере хорошего, доброго, две разные области: эти­ческую и эстетическую. Это очень близкие понятия, но все же их надо различать. Пусть это две стороны одной медали, о чем мы с вами уже не однажды говорили. В XVIII веке произошло четкое различе­ние областей этического и эстетического, тогда как прежде говори­ли: «вот хорошо, вот добро, вот вместе – и красота, и доброта». И во всех языках когда-то это было одно и то же слово, но потом жизнь потребовала какой-то коррекции, и она была произведена, когда одно стало отрываться от другого. Часто люди стремятся к красоте, но делают это за счет доброты, не думая ни о доброте, ни и о правде, ни о праведности. Они думают, что можно быть красивым, не будучи праведным. Иногда бывает и наоборот: думают, что мож­но быть праведным, не будучи в своей жизни красивым. Но это не так, это типичное современное заблуждение. Всякий человек интуитивно (или не интуитивно – значит, духовно) стремится и к красоте, и к доброте, но эти вещи нельзя разрывать.

Итак, если еще говорить о границах этики «вширь», то, наверное, только в этом смысле, отграничивая область этики от области эсте­тики.

Все, что выходит за рамки, за все эти границы, а не только нижнюю, – все будет не этично, но в каком смысле? Если не этично в смысле греховно, то это неверно, поскольку не этично в смысле «греховно» будет только тогда, когда мы нарушаем нижнюю границу. Нарушая верхнюю границу, мы тоже попадаем в область «по ту сторону добра и зла», в область божественного, т. е. в область не этического, но уже по-другому, не прикасаясь при этом к греху и злу, к неправде и безза­конию. Я бы хотел сделать здесь еще одно замечание. Все назван­ные границы (может быть, есть какие-то и более тонкие, неназванные, которые я не нашел, поищите – может быть, найдете вы), – все эти границы очень подвижны. Можно было бы даже несколько метафо­рично сказать, что они живы, и в этом смысле мы имеем дело с живой этикой. Пусть вас не сбивает с толку прямая ассоциация с одно­именной теософской книгой. Там был найден хороший термин, а что хорошо, то хорошо, независимо от того, где это родится. Действительно, можно отнестись к этике как к живой этике и, наверное, так и нужно. Может быть, одна из самых привлекательных сторон теософии как раз и заключается для некоторых до сих пор в том, что люди почувство­вали некоторую жизнь там, где рядовое обыденное сознание жизни не видит и не чувствует. Я отнюдь не поклонник писаний Елены Рерих и Блаватской, но сам термин мне нравится.

Итак, границы, о которых мы с вами говорим, позволяют нам не­формально относиться ко всему, что касается области этики. Мы уже говорили, что этика и аскетика очень взаимосвязаны. Иногда даже почти невозможно в писаниях, допустим, отцов-аскетов отделить одно от другого, иногда это невозможно сделать и в Священном писании. То есть эта граница очень тонкая. Да, есть яркие примеры различия, когда можно очень точно, четко и определенно сказать, что вот это принадлежит к одной области, а это – к другой. Сегодня я уже при­водил евангельский призыв «блаженны нищие духом». Ясно, что он не относится к области этики, он вообще не может быть определен как закон. Никто не может сказать, что вот я уже нищ духом, или я уже кроток, или я уже святой. Это действительно некоторый прин­цип, очень важный, но действующий несколько иначе, чем принципы и законы этики. Тут можно было бы приводить много примеров, но я бы хотел, чтобы вы сами об этом подумали, потому что эта область подвижности границ требует от вас личного опыта. Наверное, было бы трудно говорить об этом в зале. Я даже чувствую некоторое затруднение, когда говорю о евангельских блаженствах, потому что не уверен, что все это адекватно воспринимают. У меня такое чув­ство, что здесь есть и такие люди, которые не вполне понимают, по­чему это не из области этики. Но наверное, мы можем оставить вам это для самостоятельного размышления.

Говоря о границах этики, мне хочется сказать, что принципы эти­ки не должны входить в противоречие с тем, что находится за её границами. Хотя эти границы не абсолютны, но мы не можем ска­зать, что, допустим, то, что от Бога, заповеди Божьи например, сегод­ня одни, а завтра другие. Или что в области этики они одни, а если человек своим духовным опытом, своим духовным дерзновением их перерастает, то он уже свободен от исполнения заповедей, что уже становится неважно, исполняет он заповеди или нет. Такое искуше­ние в истории человечества было множество раз. Люди, жившие под знаком свободы и благодати, считали, что ничто из области За­кона уже не может быть для них важным. Это началось с самого начала христианства, как только христианам было сказано, что «где дух Господень, там свобода». Это наложилось на гностические уче­ния того времени. Гностики (которые думали, что через богопознание они входят в саму божественную жизнь) часто считали, что за­кон – не для них, закон – для людей мира сего и потому на этот закон они оглядываться не должны. Это – большое искушение, и поддавшийся ему человек обретает, в конечном счете, вместо сво­боды произвол.

Все люди, во всяком случае все верующие, христиане, стремятся к тому, чтобы обрести свободу во Христе: «Где Дух Господень, там свобода» (2 Кор 3:17). Действительно, наш Бог есть свобода, и при­ближаясь к Богу, человек может переносить акценты в своей внутренней духовной жизни – это нормально, но он не может жить в противоречии с тем, что было дано в его прежнем положительном духовном опыте. Это одна сторона дела. Есть и другая сторона, когда человек зацикливается на этике как на законе – и только. Он счи­тает, что коли так важен Закон, коли он от Бога, то он основа вся­кой жизни, основа для диалога между всеми людьми, тем более что это связано с общечеловеческим опытом. Но такой человек забы­вает о том, что есть граница и есть нечто за границами этики, при­чем не только за ее нижней границей, и тогда происходит то, что многие из вас могли прочесть в «Науке и религии» (№ 2, 1992 г.). Профессор А.А. Гусейнов, мой идейный оппонент, на страницах это­го журнала так и объявил: «Пока мы говорили об этике, мы говори­ли о вещах, которые понятны всем, пусть это выражается в разных терминах, но все люди могут с этим так или иначе согласиться. А как только начинается разговор о Боге или еще о чем-то, то тут появ­ляются разногласия. Так нужно ли это вообще? Давайте остановимся на области этики». И здесь он глубоко неправ.

Мне приходилось сталкиваться с людьми, которые замыкались на области этики настолько, что даже Бог был для них просто высшим законом. Как правило, это связывается уже с языческим богом. В этом смысле надо было бы, наверное, и Гегеля назвать язычником с его мировым духом и разумом, и в общем-то известно, что его филосо­фия во многом пантеистическая. Человек, который абсолютизирует область этики, приходит не к Богу, а к Абсолюту, хотя мы знаем, что Закон – от Бога и должен вести к Богу. Но если мы берем толь­ко сам Закон и из него делаем бога, как бы помещаем в него «сво­его бога», тогда мы приходим к идолу, тогда наш бог есть Абсолют. Однажды я даже слышал молитву одной христианки, которая мне очень резанула слух, и я долго-долго не мог понять, почему. В этой молитве Бог назывался Абсолютом. Я себе рационально объяснял, что человек прошел через Восток, через йогу, теософию, ну, просто терминология у него такая. В конце концов, ведь мы тоже говорим в некотором смысле о Боге как об Абсолюте, почему бы и нет. Но молитва Богу-Абсолюту оказалась совершенно невозможной, она была в мире мертвых, она была отчуждена от Бога. И вот только сейчас, завершая наш цикл, я снова вспомнил этот случай и понял, в чем здесь была проблема. Если довести область этики до предела, до абсурда – а все относительное может быть доведено до абсур­да, – то вместо Бога мы получаем холодный, мертвый абсолют.

Воля Божья, оказывается, не может существовать в отрыве от живого Бога, она сама по себе еще не может быть источником жиз­ни. Закон как таковой мы бы могли назвать действительно облас­тью, происходящей от Бога, иначе нам никогда не понять, почему же он – закон для нас в нашей жизни. Но здесь следует вспомнить слова ап. Павла о том, что Закон есть «детоводитель ко Христу». Вот такое определение Закона как детоводителя ко Христу и ука­зывает нам на границы этики. Это и то положительное, что есть в Законе, потому что он ведет ведь не куда-то, а ко Христу, но это и та граница, о которой мы сегодня говорили.

В результате того единого образа этического в жизни, который я пытался вам сегодня нарисовать, мне кажется, будет справедливым сказать, что этика и стоящий за ней опыт – это особый пласт ду­ховной жизни человека, общества и церкви. Такой пласт, который мо­жет быть бесконечно расширен – и в церковном сознании, и в лич­ностном, и в личном индивидуальном сознании. Можно только со­жалеть, что сейчас, в нашей конкретной жизни, мы уделяем этике очень мало внимания, что этот пласт духовной жизни у нас крайне сужен, что связано, конечно, с общим кризисом современного этического сознания.

Примеров тому много. Самой яркой кризисной фигурой в этой области я считаю 3. Фрейда – человека выдающегося, но читать которого невозможно, при всем том, что он пишет о каких-то, пусть и патологических, но реальных вещах. Многие же люди, читая Фрей­да, патологию принимают за норму. Но есть и другие примеры со­временной психологии и современной этики, они говорят нам о дру­гом: о возможностях выхода из этого кризиса. Я имею в виду в первую очередь С. Франка и Н. Бердяева. Вспомним книгу Н. Бер­дяева «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики». На­верное, немногие ее читали, но я хочу, чтобы вы запомнили это на­звание: это одна из лучших его книг. Можно только приветство­вать то, что задача возрождения этики в ее границах, задача боль­шей утонченности этического опыта и этического учения начинает наконец-то решаться по-христиански. Иногда, читая современные книги по этике, очень хорошие книги, просто поражаешься: создает­ся впечатление, будто не было двух тысяч лет христианской исто­рии. Ведь пафос книг К.-С. Льюиса, Г.-К. Честертона, Дж.Р.Р. Толкиена, соответствующих трудов С.С. Аверинцева и С.И. Фуделя, митро­полита Антония (Блума) и Н. Лосского и т. д., опыт матери Марии и многих мучеников нашей церкви, нашего времени, – все несет на себе печать какого-то уникального открытия, уникального открове­ния. Возьмем, к примеру, книгу К.-С. Льюиса «Размышление о псал­мах». Уж псалмы, которые известны столько веков, даже не веков, а тысячелетий, вдруг открываются с таких сторон, что это перевора­чивает все наше представление об этой книге Священного писания, причем именно с точки зрения этики. На основании книги Псалмов можно задаться такими этическими вопросами, разрешение кото­рых очень и очень плодотворно.

И наконец, коли мы заговорили о некоторых итогах нашего цикла, то надо в заключение добавить несколько слов, которые, пусть и выходят за рамки сегодняшней темы, но которые, мне кажется, нам важно сегодня вспомнить.

Область этики – не просто одна из нужных человеку областей духовного опыта. Нарушение принципов и законов этики – мы дол­жны это очень хорошо почувствовать и осознать – ведет к тому, что человек сам убеждается в неправильности этого пути. Человек в себе самом получает удостоверение в том, что нарушая эти законы и прин­ципы, он оказывается отчужденным и от Бога, и от ближнего, и от са­мого себя. Он чувствует, что такое нечистота, что такое греховность, что такое удаление от святости. Очищение, или (что то же самое) освящение, человека нужно ему как средство, как то, что помогает нам приносить больший плод пред Богом в своей жизни и, таким обра­зом, приводит нас к реализации данного нам Богом предназначения. Вот это самое важное, что мне хотелось бы сегодня вам сказать.

Мне бы также хотелось, чтобы эта беседа была итоговая. Я наде­юсь, она помогла вам вспомнить и многие другие темы, которые вы слышали прежде.

Вопросы и ответы

Когда искусство работает на искусство, создавая красоту ради красоты, то является ли такая красота красотой, есть ли смысл в таком искусстве?

A.M. Копировский. Вопрос очень изысканный. (Смех в зале.) Манера выражаться здесь почти восточная – когда ответ задан в самом вопросе. Или же нужно говорить довольно долго об искус­стве для искусства. Можно очень по-разному отвечать, и никогда не будет удовлетворения ответом. Что значит, что искусство работает на искусство, на красоту ради красоты? Чернышевский считал, что такая красота красотой не является, что искусство обязательно дол­жно быть полезным, оно должно отражать то, что есть реально, не уводить в какие-то глубины. Вопросы подобного рода должны все-таки что-то открывать, а не провоцировать однозначный ответ. Что пользы, если кто-то скажет, является или не является? Тот же Черны­шевский пытался заострить проблему или, например, в XVIII веке французские просветители бросали такие декларации: «Искусство – это розы на цепях, сковывающих руки народа» (смех). Вот естественная реакция современного человека – легкий смешок, но проблема по­ставлена: есть какая-то декларация, и дальше можно спорить, можно, так сказать, идти дальше. Но нужно видеть конкретность, потому что можно защищать искусство для искусства, например, видя плоды тех, кто так говорил в начале XX века. Хотя бы в России. «Мир искусства», весь этот эстетизм, то, что потом было названо страшным сло­вом «декаданс», – они декларировали искусство для искусства. Они считали, что нет никаких Чернышевских, никакой полезности, что нужно выйти из этого мира зла, но не в придуманный мир, а в некий истин­ный, реальный мир, где только чистая красота, где чистое искусство – это подлинность, а все остальное – грубая материя. Социальные отношения – это просто неподлинность, это ни хорошо, ни плохо. Этим вообще не надо заниматься. Разве не имеет права на существо­вание такая духовная установка, тем более что мы знаем ее плоды. Есть какие-то картины, какие-то тексты, есть музыка этого времени, все это очень конкретно и реально. И сейчас это никого не шоки­рует и кажется даже немножко устаревшим, даже слишком матери­альным, плотяным. Эстетика не занимается вопросами такого рода, эстетика всегда конкретна. Для эстетики ведь важен образ, основа эстетики – это образ. Даже об искусстве XX века мы пока еще можем сказать, что во многих явлениях, оцениваемых, скажем, как искусство безобразное, на самом деле образ скрыто присутствует. Где нет образа, там просто ничего нет, там искусство, человек, жизнь развоплощаются и теряются. Например, античное искусство стремительно катилось к этому во II–III веках. Искусство по-настоящему развоплощалось, оно как бы отказывалось от самого себя. Оно уже не тво­рило для искусства, оно просто отказало себе в возможности «быть».

Но пока это есть, пока что-то изображается, что-то делается, что-то выражается мы не можем говорить, что искусство работает на искус­ство. Это та идеологема, от которой стоит отказаться. Просто нуж­но быть действительно более широким по взглядам. Всяческие оп­ределения здесь очень вредны. Они могут помочь в плане изучения в первом приближении к искусству, но затем от них нужно отказать­ся. И, конечно, не нужно ставить эти проблемы как проблемы этичес­кие, это тот случай, когда этика и эстетика находятся в «перпендику­лярных» отношениях друг с другом. Здесь что-то не то в самой по­становке вопроса, т. е. в самом воззрении на них.

Первоначально в древнем мире, в средневековом, красота и доб­ро были понятиями взаимопроницаемыми, взаимопроникающими. Как только они начинают расходиться – это знак надлома в жизни, в духовности, начало какого-то духовного разложения. И сейчас нам нужно как-то собирать, нужно соединять эти разведенные понятия, как бы наполнять одно за счет другого.

Нравственные заповеди должны перестать быть сухими и против­ными. Они должны стать красивыми, раскрыться в объеме, а это зна­чит, что в них есть некоторая неожиданность, как мы это видели в постановке наших, таких критических, вопросов. Например, «несвятая святая ложь» – в этом есть объем, внутри которого можно суще­ствовать. С другой стороны, эстетика тоже должна раскрыться вот в этой объемности. Искусство для искусства – как декларация это звучит ужасно. Но реальность значительно превосходит эту декла­рацию и, что самое интересное, без этой декларации реальность не могла бы состояться. Вначале надо сказать так, чтобы эпатировать почтеннейшую или полупочтеннейшую публику, потом показать, что из всего этого может выйти, а еще лучше просто показать, т. е. что-то сделать. Это очень сложные проблемы, здесь нужны не просто схематические установки, которые вместо соединения, сочетания как бы провоцируют смешение. Когда говорят, что теперь все хорошо, что в XX веке нам стало все понятно, многие древние вещи уже отрес­таврированы, мы прекрасно знаем древние тексты, давайте теперь скорее все это сюда вместим... Понятно, что это чревато либо по­верхностностью и схемой, либо сильным искажением сознания, ког­да рождаются монстры, а они рождаются. Это уже не схема, а впол­не живые чудовища, когда соединяются какие-то совершенно несо­единимые вещи. Почему-то мы выступали все время против такого современного смешения, когда какой-нибудь Дальний Восток соединяется с «Дальним Западом» очень поверхностно. Все-таки «игра в бисер» всех захватила, и мы можем говорить об этом как об очеред­ной болезни нашего века, когда в этом мире играют серьезными вещами. Но все-таки в бисер играли люди как минимум энциклопедически образованные, без этого невозможно соотносить все, что есть в этом мире, вообще невозможно строить картину этого мира. По-настоящему стремясь к красоте и добру, человек должен понимать, что он может к ним прийти как бы не снизу, не от земли. Не может быть целью жизни добро или красота «вообще», это цели учебные, ученические. Жизнь выше учебных целей, и надо знать, что мы учимся для чего-то, а не ради самой учебы. По-настоящему добро и красо­та часто раскрываются неожиданно, не тогда, когда мы к ним созна­тельно и специально стремимся. В конце концов, сами добро и кра­сота нам даются даром: «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Но я надеюсь, что наша работа была не бесплодной. Такие вопросы иногда смущают, но мне кажется, что можно было бы продолжить этот разговор, но на более конкретных вопросах. Чем конкретнее, тем лучше.

Не является ли Бог источником зла, создав его опосредованно через человека

О. Георгий. Это имеет прямое отношение к сегодняшней теме. Если бы в жизни существовала только область этики, то, наверное, этот вопрос был бы просто роковым. Так как это область Закона, то она приводит к известным выводам, к которым люди и прежде приходили, что все от Бога: Закон – от Бога, всякая правда – от Бога, значит, и наказание за неправду – тоже от Бога. Но Новый Завет не дает возможности так рассуждать. Бог никак не может оказаться источником зла. Он источник добра. Мир, созданный Богом, с само­го начала был хорош, по-славянски – «добро зело», или по-русски – «весьма хорош». И когда мы говорим о нынешнем мире, то долж­ны говорить о мире, видоизмененном через человека и через грех, кос­мический грех. Но Бог зла не творит. Человек творит, потому что он свободен. Если бы человек не был свободен, то тогда можно было бы сказать: да, если человек, не будучи свободен, а будучи в прямой зависимости от Бога, сотворил зло – значит, сотворил это зло Бог. Но так как Бог есть Свобода, то у нас есть основание для других рассуждений.

Этично ли ходить в какой-либо приход и иметь в нем какое-либо служение, но при этом внутренне не считать себя членом это­го прихода и не нести ответственность перед людьми по при­чине отсутствия чувства духовной близости с большинством чле­нов прихода, потому что вообще в жизни существует ощуще­ние себя в ситуации «свой среди чужих и чужой среди своих». Как выйти из этой ситуации?

Это не очень стройная форма выражения вопроса. Конечно, че­ловек может попасть в ситуацию «чужой среди своих и свой среди чужих» в приходе, если он чувствует это отчуждение, это раздвое­ние. Ходить или не ходить в такой приход? Выбирайте! Слава Богу, сейчас не один приход существует. Выбирайте тот, который вам бли­же по духу. Зачем нести служение в приходе, который вам не бли­зок, и ходить к людям, которых вы не ощущаете своими? Другое дело, что, может быть, это в вас проблема, а не только в тех людях, но это уже другой вопрос.

Дополнение к записке о приходе, о нахождении в приходе, когда в нем тяжело. «Можно ли уйти, потом вернуться?» – Можно. Чело­век вообще должен чувствовать себя свободным. Конечно, если это священник и если он служит в данном приходе, то как бы ему ни было тяжело, он на то и священник, чтобы не бежать от своего креста, потому что он отвечает за тех людей, которые ему даны. А если это мирянин и такой ответственности церковь ему не дала, то почему не уйти в другой приход? Это дело совершенно свободное, не вижу здесь никаких проблем.

Работая в школе, часто приходится, объясняя ученику непра­вильность его поступка, идти против того, чему учили его роди­тели, т. е. невольно приходится восстанавливать его против родителей. Как можно объяснить такую ситуацию с этической точки зрения? Нарушаются ли здесь границы этики? Или нет? Имеются в виду не такие поступки, как курение или драка, а такие, как стремление быть первым любым путем, достичь ус­пехов в учебе, используя друзей в ущерб им и т. п.

Неважно, что имеется в виду: курение, драка или то, что вы назы­ваете. Потому что и то, и то – это вещи, которые нарушают ниж­нюю границу этики, это из области греха и зла. И курение, и драка, и достижение цели любыми средствами – это область беззакония, и если вы учите Закону Божьему человека, которого дома учат друго­му закону, например «человек человеку – волк», то, наверное, все-таки вы имеете право так учить, даже зная, что при этом вы напряга­ете отношения ребенка с родителями. Конечно, хорошо бы погово­рить и с родителями, но это не всегда бывает возможно, так что я не думаю, что в самой вашей задаче заложено нарушение границ этики. Если человек идет против родителей сознательно, нарушая почитание родителей, тогда это будет нарушение заповеди. Но по­читание родителей не означает автоматического согласия со всем тем, что они делают, мы с вами об этом уже говорили.

Известно, что есть ряд мест в Ветхом завете, которые христи­анство считает пророчествами о явлении Христа. (Ну, конечно, есть много мессианских мест. – о. Г.) По поводу этих мест идет постоянный спор между христианами и иудеями. (Не между всеми, но между многими во всяком случае. – о. Г.) Один из ярких примеров – известное место из пророка Исайи: «Се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя ему Эммануил». Дело в том, что в оригинальном тексте на иврите употреблено слово alma (Это тоже известный факт. – о. Г.), которое озна­чает лишь женщину определенного возраста, молодую женщи­ну, но не предполагает девство, девственности. Исходя из это­го, иудейские мудрецы делают вывод, что данное место не мо­жет трактоваться как пророчество о непорочном зачатии. Во время одного из диспутов между христианами и иудеями, проходившего в средние века в Испании, иудейский раввин поста­вил христианского богослова в тупик на этом примере. Прояс­ните, пожалуйста, этот вопрос.

Вопрос этот достаточно хорошо разобран и известен в литера­туре. Так как все-таки все, окончившие духовную академию, могут прочитать ветхозаветные тексты на иврите, то, естественно, они чита­ют и видят, что там стоит слово «alma», и знают, что оно означает. Но! Тут забыта одна маленькая деталь, что «parthenos» – слово, ко­торое означает «дева», – было поставлено при переводе Ветхого завета на греческий язык не христианами, а иудеями за 300 лет до явления Христа! Значит, это место ими так понималось. Это аргу­мент достаточно сильный. Но есть еще и другие важные соображе­ния в связи с этим. Сейчас не место и не время говорить о непорочном зачатии, но тут надо вникнуть еще и в смысл того, что утвер­ждает церковь, когда говорит о непорочном зачатии Христа. Об этом разговор обычно идет уже в рамках оглашения (когда речь заходит о рождестве Христовом), и это уже не такой простой вопрос.

Скажите, пожалуйста, что конкретно относится к категории ду­ховного? Где границы между душевным и духовным? Одухот­воренное творчество живописца, музыканта, актера несет в себе элемент духовности или нет?

A.M. Копировский. Тут три вопроса в одной записке. Давайте разбираться. Первые два вопроса мне позволили бы сказать о прин­ципах постановки вопроса. Само понятие «категория духовного» противоречит теме. Понимаете? Не может идти речь о категории, духовность – это не категория. Это то, о чем сегодня уже говорилось, это – сама жизнь. Духовность – это не есть какая-то часть душевной категории, духовность – это причастность к Духу Божье­му, к Духу Истины. Мы не можем говорить о человеке, что он духо­вен, если он причастен к духу лжи, если он «вдохновенно» лжет, пусть это и очень красиво смотрится. Духовность соотносится только с Истиной. Человек не может ее вместить полностью, духовность – не часть его.

Второй вопрос. Где границы между душевным и духовным? Та­кой границы нет и быть не может в принципе. Представьте себе это зрительно – вот кончается душевность и начинается духовность. Так, что ли? То же самое, когда о нашей вселенной говорится, конечна она или бесконечна? Она, конечно, бесконечна, но возле ее границ начинается что-то еще. Тут есть некоторые ловушки для сознания, которые провоцируют говорить о духовных вещах морализаторски, теми же самыми определениями, довольно скучными и всегда недостаточными. Духовность и душевность – вещи не «рядоположные», они совершенно реальны. Есть душевность, как расположенность человека, как его чувствительность, его открытость другим. Один человек душевный, а другой – бездушный. Это один момент. И второе: когда ап. Павел говорит о некоторых людях, что они душевные, не имеющие Духа, то это означает, что они в определенной сфере своего проживания ставят в центр жизнь как таковую (здесь душа и есть сама жизнь), что они поклоняются вот этой жизни во всех ее проявлениях, они упиваются этой жизнью. Вот такие люди – душевные, хотя при этом они могут испытывать внутренне очень высокие моменты. Они всем этим питаются, испытывают от этого восторг и это называют духовностью, хотя на самом деле, по определению ап. Павла, это душевность.

Третий вопрос сам содержит в себе ответ. Это очень хороший вопрос. Несет ли в себе элементы духовности одухотворенное твор­чество живописца, музыканта или актера? Конечно, несет. Конечно, только элементы. Именно про перечисленное земное творчество – живописца, музыканта, актера – никогда нельзя сказать, что оно – чистая духовность. Вообще все, что есть на земле, не может быть чистой духовностью. Когда человек становится чистым духом, он уже не на земле, он уже становится либо ангелом, либо кем-то наобо­рот. Конечно, элемент духовности, истинного Духа, есть во всяком настоящем творчестве. Вопрос только в том, каков он, и второй воп­рос – какова потенция? Или это лебединая песня и, так сказать, точка, или это некоторое многоточие и возможность воспарить дальше, т. е. оно как бы или завершает, или прекращает все.

Что же все-таки является целью жизни? (Смех.)

A.M. Копировский. В записке говорится, что была такая книга с названием «Цель жизни» авиаконструктора Яковлева, кажется. Для него самого, например, целью жизни было создание совершенных машин для полетов.

Если цель жизни – достойно ее прожить, то это звучит как-то неубедительно. Что значит достойно? Достойно чего? Для всех ли людей? Почему у всех людей должна быть одна цель в жизни? Мне показалось, что здесь смешались две вещи: цель жизни и смысл жизни, а это все-таки не одно и то же. И если говорить о цели жизни, то эти цели мы, в конце концов, поражаем на протяжении своей жизни не один раз, и вряд ли можно себе в 15 лет поставить цель жизни и думать, что эта цель будет исполнена только на смертном одре. Понятно, что 15- или 25-летний человек ставит себе какую-то цель, которую он стремится достигнуть не тогда, когда ему будет очень много лет, он ставит ее на свой возраст, как говорит об этом Еванге­лие, «на сегодняшний день». Этот сегодняшний день может быть довольно долгим, но все-таки это только один день из жизни. Жизнь его будет довольно долгой, и цели жизни его, таким образом, будут меняться. А когда цель жизни, как у Яковлева (не знаю, я не читал), – создание совершенных машин для полетов, ну что же, можно себе поставить и такую цель жизни, пожалуйста. Но тогда жизнь отожде­ствляется с профессией, и кончается в результате все это очень плохо, потому что человек создан на самом деле для чего-то гораздо большего, чем просто реализация себя чисто профессионально. Я могу сказать страшную для вас вещь: если не авиаконструктор, а человек творческий, гуманитарий – художник, писатель или поэт, – если он всерьез ставит как цель жизни свое творчество, если он начинает день и ночь не есть, не пить, а только работать и больше ни о чем не думать, то все равно не будет питательности в такой человеческой деятельности. А все потому, что эта деятельность внутри себя не содержит корня, никакая, даже самая вдохновляющая, самая тонкая, поскольку корни всегда в другом месте. Корни в земле, ска­жем так, в почве. Помните, у Ахматовой: «Когда б вы знали, из како­го сора растут стихи, не ведая стыда». Надо быть по-настоящему открытым и не ставить себе узких морализаторских сетей, ведь можно убить себя как этическими, так и эстетическими требованиями. Надо всегда помнить, что они открыты к Богу.

Каковы этические нормы взаимоотношения мирянина со свя­щенником? С одной стороны, священник – простой смертный, не без греха. С другой – служитель, рукоположен, совершает таинства и т.д. Возможно ли панибратство в случае долгой дружбы или семейных уз? Как обличать священника, если это необходимо? (Смех.) (Последнее, видимо, самое главное.)

О. Георгий. Всякое панибратство в любых отношениях несет в себе нечто отрицательное, потому что не создает разницы потен­циалов, скорее даже отрицает эту разницу, а она всегда есть. Она всегда должна быть в отношениях между людьми, иначе люди перестают учиться друг у друга, они перестают быть интересны друг другу. По­этому панибратство так нехорошо. И то, что сейчас дети часто за­панибрата с родителями, вообще со старшими, меня всегда коробит. Даже не потому, что это иногда бывает грубо и неудобно, тем более что это так бывает не всегда, а просто потому, что я вижу, какая ог­ромная потеря стоит за этим для самих детей! Меня это особенно резануло за границей, в Европе, где это видно в значительно боль­шей степени, чем у нас, и это печально! Там все очень цивилизован­но. Я недавно был в поездке и никакой грубости не видел ни во Франции, ни в Германии, что даже несколько удивительно. Но вот панибратство я видел сплошь и рядом, что действительно печально.

Нечто подобное – со священником. Священник, конечно, такой же человек, но он все-таки человек, а не только машина для каких-то священных действий, и поэтому какая-то разница потенциалов должна быть. Ведь священнику то, что он совершает таинства, види­мо, что-то дает, ему что-то дано, ибо есть обратная связь.

Как обличать священника, если это необходимо? Как всех, так и его: с уважением и любовью.

По мере увеличения духовного опыта, а следовательно, расши­рения этических границ, все больше не люблю свое прошлое. Нормально ли это?

Очень может быть, только не нужно переходить известные гра­ницы. Когда человек начинает ненавидеть все свое прошлое, то это тоже какой-то перегиб, это может быть даже опасно. Потому что никогда не бывает так, что в прошлом все плохо. Если человек стал верующим, то это всегда еще и плод и результат какого-то движе­ния, какого-то опыта, умения делать выводы, пусть даже из ошибок, пусть даже из прежних своих грехов и падений.

Здесь же второй вопрос:

Всегда мечтала хорошо одеваться, но не имела возможности. Сейчас, если думаю о том, как бы получше одеться, испыты­ваю чувство вины, от мысли, что все это бренное. Где здесь границы этического?

Дело ведь не в том, что бренное. Что значит бренное и земное? Бог не осуждает земного. Когда говорится «не любите мира, ни того, что в мире», то все-таки не случайно дальше идет перечисление: «похоть очей, похоть плоти и гордость житейская». Вот чего не лю­бите. Да, действительно, этими вещами пронизан мир, лежащий во зле. Это так, и поэтому люди стараются бежать этого мира. Физически сейчас уже никуда не убежишь. Самая большая пустыня, как извест­но, это Москва. Но вот это стремление уйти от того, что противостоит Богу, – в любых условиях жизни это важно и существенно. Поэто­му москвичи испытывают чувство вины или стыда за желание оде­ваться лучше других, по-моему, сейчас только в одном случае: вспоминая о Христе, точнее, о кресте Христовом. Меня этому научил Сергей Сергеевич Аверинцев, который таким образом иллюстрировал свои принципы воспитания детей. Он, будучи академиком, воспиты­вал их в скромности и нежелании одеваться лучше, чем другие. В принципе, это должно быть не отсутствием возможности, а отсутстви­ем самого желания. Но он своим детям, начиная с малых лет, пока­зывал на крест.

В Царстве Небесном будут животные, например котики и ля­гушки? Они ведь духа не имеют и этики не признают?

Ну что же, этот вопрос тоже уже давно прояснен с точки зрения этики и духа. Если и будут животные, то постольку, поскольку мы там будем. Я вспоминаю всегда про кота Бердяева: он там постольку, поскольку сам Бердяев там.

Кришнаиты говорят, что мы, христиане, нарушаем Божью за­поведь «не убей» – убиваем животных, живую душу, и едим мясо. Что им отвечать?

A.M. Копировский. Если идти прямо по тексту вопроса, то отвечать, конечно, есть что. Если мы убиваем живую душу и едим мясо, то чье мясо мы при этом едим? Души, что ли? Вот такого рода про­тиворечия всегда очень веселят душу (смех).

Ну, а если всерьез – то действительно есть проблема. Наверное, стоит тогда вернуться к той записке (мне она очень понравилась) о границах между душевным и духовным и об одухотворенном твор­честве, которое несет в себе элемент духовности. Когда духовное и душевное смешивается (говорят, что это одна из главных опаснос­тей нашего века), да еще и телесное туда же намешивается, то мы здесь противоречий не видим. Кришнаиты ли нас подловят, или мы сами себя на этом подловим, но мы свою жизнь тогда превратим в ад. Можно распространить заповедь «не убий» на убийство живот­ных. Получается, что если мы убиваем животных, то нам нет спасе­ния. Но, простите, слово «убийца» слишком очевидно относится толь­ко к человеку, убивают животное только садисты. А если человек животное убивает, чтобы использовать его в пищу, то он не размыш­ляет про душу живую. Он руководствуется такой же Божьей запо­ведью, как и «не убий»: «все движущееся да будет вам в пищу». И надо наших милых кришнаитов ловить просто на элементарном незнании Библии. Учтите, что они, как правило, очень большие невеж­ды. И поймите: их пыл – это пыл любого неофита, схватившего какую-то строчку или книжку, которая ему очень понравилась. Он начинает ею размахивать направо и налево, как дубиной, и иногда с самыми лучшими намерениями, просто от счастья, что ему, наконец, попалось в руки что-то хорошее. Хуже, когда это делают новообра­щенные христиане – начинают так же колотить Библией, надергав из нее отрывков. Итак, если вы видите, что к Библии что-то не имеет отношения, что те же кришнаиты проводят свою линию, лишь свою концепцию, пользуясь некоторым лукавством, может быть, зная, но чаще всего действительно не зная, что «не убий» относится, конеч­но, только к людям, помните, что в Библии также говорится: «Все движущееся даю вам в пищу» (честное слово, на людей это не рас­пространяется). (Смех.)

Слышал, будто бы Христос в Нагорной проповеди говорил о переселении душ, а на I Вселенском соборе это было убрано.

A.M. Копировский. Когда задается такой вопрос, то очень хорошо знайте, как отвечать. Открыть Нагорную проповедь, евангель­ский текст, и вслух заставить прочитать того, кто этот вопрос задает, громко, размеренно, спокойно, никуда не торопясь, три главы Еванге­лия от Матфея – это оказывает очень хорошее действие. А потом точно так же вручить задавшему вопрос материалы того же I Все­ленского собора.

О. Георгий. Тут, конечно, недоразумение: ни в Нагорной про­поведи, ни в Деяниях I Вселенского собора ничего подобного не было. Однако вряд ли здесь можно ограничиться таким ответом. Человек, видимо, только начинает как-то разбираться, он что-то уже прочитал, но еще не запомнил, что за Вселенский собор, чем он за­нимался. Вот V Вселенский собор занимался, правда, не переселени­ем душ, а предсуществованием душ. Пусть не I, a V, и не переселение душ, а предсуществование... Автору записки стоило бы, если для него это действительно интересно, самому кое-что немножко уточнить и разобраться в этом вопросе. В частности, есть специальное прило­жение к книжке о. Александра Меня, по-моему, «У врат молчания», при­ложение так и называется: «О переселении душ». Написано с хрис­тианских позиций, доступное для человека любого культурного уровня изложение, конечно, не исчерпывающее всех деталей, потому что это относительно небольшой текст. Вообще-то существует литера­тура, хотя, конечно, она обширная и многообразная. Хорошо, что есть желание разобраться, но будьте внимательнее. Почитайте энцикло­педии, что-то можно посмотреть в Философском энциклопедическом словаре, в «Мифах народов мира». В этих энциклопедических изда­ниях правда, уже более сложное изложение этих вопросов, но очень, очень важное для действующих сект. Разберитесь, почему эти уче­ния не христианские, в принципе не христианские, почему мы их от­вергаем. Для этого есть очень серьезные основания.

A.M. Копировский. Есть еще один интересный момент по этому же поводу. Как-то в народное сознание это очень крепко внедрилось, что в начале все было хорошо, а потом постепенно все портили, исключали из Евангелия.

О. Георгий. Некоторое уточнение: не в народное, а в интел­лигентское сознание. Потому что это один из теософских мифов, какие специально создавались, в частности о том, что до Оригена было все хорошо, а потом было то-то и то-то. Или до Иринея Ли­онского было все хорошо, было и предсуществование, и переселе­ние душ – и вообще все было замечательно, а потом все было ис­порчено. Пришел некий епископ Ириней – вроде как даже можно найти похожие высказывания – и все испортил. Но это, конечно, интеллигентский миф, который не основан ни на каком серьезном знании истории, о чем существует огромная литература.

A.M. Копировский. И последняя деталь: вселенские собо­ры, конечно же, не занимались редакцией Евангелия. Вселенские соборы и вообще церковное, соборное сознание не могло из раз­ных книг под названием Евангелие выделять что-то более или ме­нее соответствующее Духу Божьему или что-то действительно ис­порченное. Скажем, есть Евангелие от Матфея, а есть Евангелие, ко­торое получило название Псевдо-Матфея. Вот, Евангелие от Матфея мы все читаем, а Евангелие Псевдо-Матфея знают только специали­сты. Есть Протоевангелие Иакова, казалось бы, очень солидное. О нем многие слышали, но не знают, что это Евангелие Иакова, где гово­рится о девстве Богородицы. И вот это очень важно. На каком-то соборе (или соборах) могли отобрать книги, полностью соответству­ющие церковному учению, а остальные запретить, осудить или отодвинуть. Но никогда не могли вычеркнуть из Евангелия 2– 3 строч­ки или что-то туда вписать и сказать, что вот теперь все стало хо­рошо. Такого никогда не делали. А вот Лев Николаевич Толстой это, к сожалению, делал – вот здесь действительно трагедия интеллигентского сознания. Получается карикатура, как в школе, когда нам говорили, что такой-то человек всем хорош, но недопонял, а такой-то всем хорош, но не доучен, поэтому мы возьмем учение Гегеля и поставим с головы на ноги – и у нас получится марксизм. Вот та­ких вещей никогда ранняя церковь и церковь вообще не допускала и не допускает. Это все то же самое смешение душевного, духовно­го и телесного или темного, светлого и не знаю какого еще. Когда в центр ставится свое «я», оно много чего может смешать.

Недавно в передаче слышал, что церковь в Хамовниках враща­ется вокруг своей оси (смех). Объясните, пожалуйста.

A.M. Копировский. По-моему, всякая церковь вращается вокруг своей оси, но только надо знать, Кто в ней ось, – это очень важно. Церковь – Христова, не церковь в Хамовниках, а всякая цер­ковь, где бы она ни находилась. Если это церковь как собрание, хри­стианская церковь, то центр ее жизни – это Христос. Но церковь не может уподобляться вот таким механическим образам. Кстати, храмы никогда не бывают абсолютно симметричными, они всегда уподобляются какому-то живому образу. Церковь извне, как вы ее видите, уподоблена и чему-то совершенно неподвижному, и если она и движется куда-то, то уж, конечно, не вокруг себя, а как бы вперед, в сторону алтаря, сам алтарь ведет ее за собой. Ну, а что касается вра­щения вокруг своей оси, то византийский патриарх Фотий говорил, что в одной церкви, в которую он ходил, сама церковь кажется «как бы вращающейся», потому что в ней такое обилие красот, что взгляд не может уследить за этим, и неподвижно стоящий человек видит, что все это вращается вокруг него. Это тоже очень важная вещь, это позиция христианской эстетики: церковь – так, как она создана на земле, – центром имеет человека, а не что-то еще. Так что вокруг этих самых осей церкви и должны обращаться.

О. Георгий. Есть еще одна записка, в продолжение разговора о книге пророка Исайи и о переводе Септуагинты. Мы можем лич­но поговорить с автором этой записки. Но я хотел бы еще раз на­помнить, что главным является то, что один текст не противоречит другому. Ничего плохого в тексте нет, даже если какой-то человек поймет его, как «молодая девица»... Повторяю, вопрос не в физио­логии, вопрос духовный. Вообще девственность в виде целомудрия – это в первую очередь духовный вопрос. Мне всегда казалось, что целомудрие вполне возможно и для человека, живущего в браке и имеющего детей. Правда, есть некоторое специальное употребление этого слова, которое предполагает девственность именно в таком вот плотском смысле слова. Но самому слову может быть придан не только этот смысл, вот это важно. Конечно, древние христиане, ког­да делали акцент на том или ином месте Писания, исходили из об­щеупотребительного понимания этих текстов в то время и ничего не придумывали, иначе какой смысл был бы им аргументировать свою позицию таким образом. Они просто приводили разные свидетель­ства пророков, говоря, что во Христе все пророки сошлись и испол­нились. Особенно часто это повторяется у евангелиста Матфея. Есть основания считать, что древние христиане использовали целые сбор­ники книг, своеобразные цитатники из пророков, разные высказыва­ния этих пророков, которые очевидно исполнились во Христе, при­чем использовали их именно для миссионерских, проповедничес­ких целей.

На этом будем заканчивать. Всего вам самого доброго. С Богом!

Текст публикуется по: «Кочетков Георгий, свящ. Беседы по христианской этике». Выпуск 8. – М.: Свято-Фи­ларетовский православно-христианский институт, 2008. – 56 с.