Скачать в формате  DOC  EPUB  FB2  PDF

Сегодня нам нужно будет заняться делами несколько непростыми. К концу этого цикла наша этическая тематика несколько усложни­лась, но, надеюсь, при этом она становится еще более полезной, по­тому что проблемы, связанные с этикой, очень глубоки. Впрочем, ни одна из наших тем, как мне кажется, не была проходной. Для пони­мания сегодняшней темы – «Существует ли иерархия в этике», так же как и следующей, тесно связанной с ней, – «О границах этики» – нужно внутренне собраться и собрать все, что вы слышали или чи­тали прежде.

Мы задаемся вопросом, который, как всегда вначале, звучит или слишком неопределенно, или слишком определенно. Излишняя не­определенность не полезна, если мы не чувствуем тему, т. е. не чувству­ем, зачем она нам нужна в нашей жизни. Когда мы задумываемся над тем, существует ли иерархия в этике, нам сразу хочется сказать «да». И если мы этого не говорим, т. е. все-таки уходим в неопределен­ность, то только потому, что боимся слишком упрощенного ответа. Мы сразу начинаем подозревать, что здесь что-то не то. Кто-то, мо­жет быть, вспоминает цитаты из Священного писания или какие-то случаи из жизни, но я постараюсь сейчас вам напомнить какие-то вещи, может быть, вам знакомые, и мы попытаться вместе в них ра­зобраться, особенно если мы наткнемся на какие-то противоречия и антиномии в этих вопросах и в этих ответах.

Начнем с изначальной интуиции и изначального опыта, который, может быть, и является общим житейским опытом, поскольку он ос­нован на здравом смысле, присущем практически всем людям. И тогда мы должны будем утверждать: конечно, в этике существует иерархия, между этическими нормами есть некая соотнесенность – совсем не одно и то же, является ли человек убийцей или прелюбодеем, вором, лжецом или предателем и т. п. Хотим мы того или не хотим, но узнав о том или ином человеке, что он или одно, или другое, или третье, мы будем относиться к нему по-разному, т. е. каждый человек как-то ранжирует грехи, как-то их распределяет, каждый человек как-то ощущает их тяжесть, может быть, в связи со своим опытом, или в свя­зи с опытом общечеловеческим, или в соответствии с уголовным ко­дексом, например. Иногда на исповедях приходится встречаться с людьми, которые говорят: «А знаете, батюшка, я человек ни в чем не грешный, ну нет у меня грехов». На немой вопрос в ответ на такое ут­верждение человек начинает доказывать: «Я же никого не убивал». Обычно прибавляют еще «не прелюбодействовал», правда, все реже и реже (смех). Иногда это заменяют на «не крал»... Почему-то счи­тается, что двух грехов достаточно: первое всегда «не убивал», а вто­рое – с вариантами. Человек, который считает, что он ни в чем не грешен, т. е. он не нарушал никаких этических норм или заповедей, если это человек верующий и для него этические нормы связаны с заповедями Божьими, человек, который так обосновывает это свое состояние безгрешности, – он, в общем-то, тоже не стоит на месте. Приходилось замечать, что если человек вначале, допустим, не убивал и не воровал или не прелюбодействовал, а потом все-таки впал в ка­кой-то из этих грехов, то он ищет замены: он по-прежнему не грешен, но уже в каком-то другом варианте.

Для нас с вами это интересный случай. С одной стороны, он дей­ствительно говорит о том, что люди ощущают, что далеко не все их недостатки, какие-то жизненные и внутренние проблемы можно на­звать таким грехом, который бы сделал этого человека грешником. Ведь на других людей они часто смотрят как на грешников и гово­рят: вот такой-то – грешник. И подразумевают под этим обычно вполне конкретные вещи. А если он не совершал каких-то тяжелых грехов, значит, он не грешник. Вот вам иерархия. За этим стоит пред­ставление о том, что есть тяжкие, большие грехи, и есть согрешения – не тяжкие, небольшие, по принципу «с кем не бывает». С другой сто­роны, возможность замены самих списков этих грехов говорит о том, что иерархия эта не вполне устойчива, в сознании людей она может меняться.

И тот и другой опыт не являются опытом пустым, чем-то совсем безосновательным, не заслуживающим никакого внимания. Приведу цитату из Ветхого завета, из книги Экклезиаст (12-я глава): «Выслу­шаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека». Это место, эта цитата обычно толку­ется как прекрасный пример ветхозаветного отношения к человеку и к нормам его жизни в связи с Богом и Его откровением запове­дей, как пример того, что человек именно таким образом может проявить свою благодарность к Творцу. Благодарность к Творцу – это не просто какие-то красивые слова или жесты, это очень конкрет­ная вещь: бойся Бога, т. е. исполняй отрицательные заповеди – «не убей», например. Человек богобоязненный никогда не убьет. А во второй части этой цитаты – «заповеди Его соблюдай» – подразумеваются положительные заповеди: делай то-то и то-то. И интересно, что в Ветхом Завете примерно пополам тех и других заповедей: около трех сотен одних и около трех сотен других.

Итак, в самом Священном писании мы уже видим выделение не­которых грехов или определенных заповедей, как положительных, так и отрицательных, выделение тяжких грехов и наиболее значительных заповедей. Надо сказать, что Ветхий Завет представляет собой достаточно глубокую и последовательную историю Духа на земле, ис­торию божественного Откровения и восприятия его людьми. Вет­хий Завет знает целую цепочку заветов, и в каждом из них можно най­ти какую-то основную заповедь. В каждом из этих заветов есть своя иерархия этических норм и заповедей, которые зависят от того, ка­кого свойства этот завет, а также от духовного уровня и состояния людей. Возьмем, например, первый исторический завет – с Ноем, послепотопным человечеством. Там тоже есть заповедь: помните, грех Хама – хамство. В чем оно заключается? В непочитании родите­лей. Непочитание отца было воспринято как нарушение, важнейшее, центральное и главное нарушение Богоустановленного порядка. Не случайно это хамство с тех пор и осуждается, и если кого-то из нас назовут хамом, наверное, мы радости от этого не испытаем.

Следующий завет – с Авраамом, завет веры. И там есть запо­ведь, она касается веры в единого Бога. Потом завет с Моисеем, за­вет праведных дел, в котором тоже есть центральная заповедь. Ее нетрудно обнаружить среди десяти заповедей, в декалоге Моисея. Но мне хочется вас спросить: что вы здесь ощущаете как главную заповедь, центральную во всей этой эпохе, связанной с необходимо­стью ограничения зла и греха в человеке и в обществе? Да. Там глав­ная заповедь – о субботе. Это действительно очень важно, это залог всего исполнения Закона Божьего. Субботу надо исполнять, в суб­боту надо отдавать Богу Божье, и это должно быть регулярно. Нуж­но постоянно помнить Бога и уделять Ему свое время, свои силы, при этом ограничивая себя, свои интересы, отодвигая на задний план свои нужды, в том числе не только личные, но и семейные, и профессиональные. Все это для того, чтобы почитать Бога и научиться Его Закону; для того, чтобы почитать Бога-Творца, Который почил в седь­мой день, день покоя. Можно было бы и дальше говорить о каж­дом завете – о завете с царем Давидом, потом о Новом Завете. Но, я думаю, приведенных примеров достаточно.

В Церкви также существует понятие о грехах наиболее тяжких, которые называются смертными. Вот, есть грех к смерти, и есть грех не к смерти, пишет апостол Иоанн (1 Ин 5:16-17). Если грех не к смерти, то надо молиться за такого человека, пишет он, а если грех к смерти, то уже и «не говорю, чтобы молиться», т. е. это уже не дей­ствует, нужно что-то другое, более сильное. Есть представление о таких грехах, которые выделяются, и испокон веков и святые отцы, и многие-многие люди, размышлявшие на эти темы, пытались выделить грехи, которые являются смертными, старались ответить на вопрос: «а что же такое смертный грех?»

В Ветхом Завете это было понятно: смертный грех – это тот, за который положена смертная казнь, сразу, на месте. И мы уже не однажды называли главные из этих грехов: непочитание родителей, богохульство, прелюбодеяние, еще ряд других. Их не так много в Ветхом Завете, и это всегда было очень важным. Люди действительно старались этих грехов избегать. А если это им не удавалось, то они всегда чувствовали, что над ними нависает смертельная опасность. Вспомним, например, описанный в Евангелии от Иоанна случай с греш­ницей, женщиной, взятой в прелюбодеянии (как видите, здесь греш­ницей названа женщина, впавшая именно в этот грех). Мы помним, как Христос обошелся с ней: Он нашел выход для ее исправления, но не отверг самого Закона, данного Моисеем.

Сейчас, к нашему времени, более или менее устоялся список тех грехов, которые обычно считаются смертными. Правда, надо сказать, что в разных церквах эти списки немного различаются, как и у раз­ных святых отцов они тоже немного разные. Я вам назову просто один такой список, который можно чаще всего найти в современных молитвословах. Смертным грехом называется прежде всего гордость, потому что она противопоставляет человека Богу и, значит, убивает человека. Во-вторых, это сребролюбие, ведь не случайно в Писании сказано о том, что сребролюбие – корень всех зол. Это уже в Но­вом Завете. И мы знаем, что сребролюбие – вещь серьезная, спо­собная привести действительно к многим другим тяжелым грехам. Третий, конечно, блуд, под которым подразумевается вся совокупность подобных грехов, прелюбодеяние отдельно не выделяется, хотя и подразумевается в первую очередь. В некоторых других списках спе­циально даются раздельно два греха – блуд и прелюбодеяние. Четвертый – гнев, тот гнев, о котором сказано, что он не творит прав­ды Божьей, т. е. является беззаконным, не способным вообще иметь какие-то для себя границы, и потому всегда греховным. Пятый – чревоугодие, когда человек жует только ради собственного удоволь­ствия, ради своего чрева. Неслучайно в одном месте Писания сказано: «их Бог – чрево», хотя само высказывание выходит далеко за рамки простой физиологии. Шестой – зависть. Вы чувствуете, что с эти­ми словами связаны образы предельные, сатанинские. Неслучайно сатану называли «древним завистником» или «древним гордецом». Это все очень серьезно. Зависть – когда человек не способен по­радоваться вместе с другим человеком, когда подлинная радость другого вызывает у такого человека скорбь, раздражение, гнев, а иног­да и массу других грехов, желание отомстить, разрушить счастье другого человека. А ведь есть люди, которые способны завидовать Богу, хотя это, конечно, гордыня уже непомерная, потому что уравнять себя хоть в какой-то степени с Богом может только безумец. И седьмой грех – уныние, которое столь распространено в наше время и ежегодно ведет в петлю десятки тысяч наших соотечественников. Акты суицида по-прежнему необыкновенно многочисленны – наша страна занимает до сих пор одно из первых мест в мире в расчете на тыся­чу человек населения, т. е. в относительных показателях по этому греху. Конечно, все эти грехи подразумевают некое их качество: не всякое плохое настроение человека или просто минута слабости и отчаяния могут быть приравнены к греху уныния. Уныние – это не­кое постоянное качество, свойство человеческого духа, когда чело­век не просто чем-то расстроен или находится в депрессии, а ког­да в нем уже теряется сама возможность обращения к Богу, это те случаи, когда уже нет надежды.

Вот эти семь грехов. В других списках можно найти отдельно не только прелюбодеяние, но и убийство, например. В иудейской тра­диции акцент также делается на клевете, зависти и идолопоклонстве. В самой церкви с древнейших времен существуют такие тексты, ко­торые называются номоканоны; они специально печатаются для священников, которые проводят исповеди. Номоканон – это «за­конное правило»; те, кто видел эти тексты или что-то слышал о них, наверное, удивлялись, насколько эти правила строгие. Те грехи, ко­торые здесь назывались как смертные, влекут за собой отлучение от церкви в среднем лет на 10–15–20. Есть грехи, которые, как счита­лось, вообще прощены быть не могут, и человек, их совершивший, до­пускался до причастия только в случае смертельной опасности, т. е. в конце жизни, один раз – и все. Он на всю жизнь отлучался от церкви. К таким грехам относятся в первую очередь отступничество от Бога, предательство.

Вот, видите, какая интересная складывается картина. Подобные выделения каких-то грехов и греховных состояний начались еще до составления номоканонов, в большой степени связанных с монашес­кой традицией. Их стали составлять примерно к VI веку или даже чуть позже, и так они и дошли до наших времен. Понятно, что сей­час их никто не применяет. Они, собственно, и нужны только для того, чтобы священнику, может быть не очень опытному, представить со­отношение, удельный вес, тяжесть того или иного греха, чтобы он их не спутал или не уравнял. Конечно, опытный священник не будет пользоваться такими текстами, он будет смотреть на многие-многие другие обстоятельства, но, тем не менее, такие тексты существуют, фор­мально их никто не отменял.

Я говорил, что подобные выделения грехов начались раньше со­ставления номоканонов, такие списки можно найти уже у апостола Павла, благовестника христианской свободы: он однозначно утвер­ждает, что впавшие в эти грехи Царства Божьего не наследуют. А если вспомнить, что в апостольские времена таинство покаяния в церкви осуществлялось только один раз в жизни, в связи с креще­нием, то это становится очень серьезным. Я вам прочту такие места из посланий ап. Павла: «Или вы не знаете, что неправедные Божье­го Царства не наследуют? Не заблуждайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи... ни любостяжатели, ни пьяницы, ни ху­лители, ни грабители – Царства Божия не наследуют» (1 Кор 6:9-10). «Дела плоти известны, – пишет апостол Павел, – они суть: пре­любодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшеб­ство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ере­си, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Пред­варяю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царства Божьего не наследуют» (Гал 5:19-21). И наконец, в Послании к ефесянам говорится примерно то же самое: «Блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым. Также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам, а, напротив, благодарение; ибо знайте, что никакой блудник, или нечистый, или любостяжатель (т. е. тот, кто любит стя­жание, – в сущности, сребролюбец), который есть идолослужитель, не имеет наследия в Царстве Христа и Бога» (Еф 5:3-5). Вот какие интересные места встретить у апостола Павла.

Из всего сказанного видно, что иерархия в этике существует. Наш здравый смысл нас не обманывает, и мы должны были бы на этом, казалось бы, поставить точку. Но все не так просто.

Дело в том, что существует иная тенденция. Когда речь идет, на­пример, о смертном грехе, то вы можете найти не только у святых отцов, но и просто у духовно опытных людей рассуждения о том, что вообще-то смертным может оказаться любой грех, если, соглас­но Посланию к евреям ап. Павла, он является грехом произвольным, т. е. человек на него соглашается, прекрасно зная, что это грех, имея силы и возможности его избежать, и тем не менее сам строит так свою жизнь, чтобы идти путем греха.

Так вот, одно из самых важных представлений, что смертный грех, т. е. убивающий душу или тело человека, а чаще и то, и другое, – это может быть любой произвольный грех. Послание к евреям дает очень однозначное и тяжелое определение этим грехам. Там говорится, что для таковых вообще больше не остается никакой жертвы перед Бо­гом, а только «страшное ожидание суда и ярость огня, готового по­жрать противников» (Евр 10:26-29), потому что они попирают саму кровь завета, кровь Христову. Так сказано о всяком человеке, кото­рый грешит произвольно. Существуют и другие подобные критерии смертности греха. Например, с учетом его последствий: грех может быть даже из списка смертных, грех вольный, но если он не изменил духовного состояния человека, не убил его, – значит, он не смертный. А смертный – тот, который, может быть, и не входит ни в какие спис­ки, который наполовину и невольный, но оказался настолько разрушительным для человека, что ни о какой благодатности человека после него и речи быть не может. Тогда явно открывается гнев Бо­жий на человека, т. е. человек как бы выходит из-под Божьего покрова, Божьей благодати и тем самым оказывается в смертельной опасно­сти, т. е. тут смертность греха определяется по духу и плодам.

Но даже опыт применения номоканонов, о чем я уже упомянул, дает подобный результат, потому что любой священник или просто церковный человек знает, что при покаянии и на исповеди многое зависит не только от того, какой грех назван, но и от того, повторял­ся он или не повторялся, при каких обстоятельствах, кто исповедуется – ребенок, простец, ответственный человек в церкви, иерарх или кто-то еще, человек более опытный или менее опытный в духовной жизни, более сильный душевно или менее сильный. Допустим, один и тот же грех, совершенный человеком с несколько ослабленной душевной жизнью или просто душевно не вполне здоровым, но в принципе контролирующим себя (т. е. если это не клинический па­тологический случай), и человеком душевно сильным, – это, конеч­но, большая разница, что можно сказать наверняка. Иногда даже бы­вает так, что люди каются в очень тяжелых грехах и не всегда даже при этом получают епитимью, отлучающую их от церкви (что было бы во всех других случаях), потому что ясно, что в тот момент чело­век, допустим, собою не владел, не вообще не владел, а не владел по каким-то превосходящим его обстоятельствам.

Итак, тяжесть греха и таким образом построенная иерархия эти­ческих норм связывается с духовным опытом и с духовной силой человека. Хотя этим иерархия и не отменяется, она все же становит­ся обусловленной и относительной. Таким образом, есть две тенден­ции: с одной стороны, все более и более дробить правила, чтобы учесть как можно больше ситуаций, обстоятельств и случаев, извест­ных в жизни. Вот в этом случае – так, а в этом – так, и это беско­нечное занятие: правило на правило, закон на закон. Это тот путь, по которому пошли фарисеи. И другая тенденция, которая, наобо­рот, интегрировала, пыталась как можно глубже, каким-то одним прин­ципом охватить все случаи, чтобы этот принцип мог быть применяем и в тех случаях, которые прежде никак не были описаны. На самом деле как уникален каждый человек, так и его внутренняя ситуация всегда неповторима.

Мы с вами уже говорили о золотом правиле этики, говорили о нем как в общечеловеческом, так и в христианском контексте. Это была как раз такая попытка на мировом, общечеловеческом и хрис­тианском уровне синтезировать имеющийся этический опыт и найти критерии оценки нравственной жизни человека через какую-то одну формулу: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы с по­ступайте с ними». Вы помните, как мы описывали этот христианский контекст: мы говорили, что от подобных высказываний великих людей и учителей человечества он отличается верой в Бога и в чело­века, в его сообразность Богу, в лучшее начало и призвание челове­ка. Таким образом, иерархия норм становится не линейной, а так же, как и иерархия христианских ценностей и целей, соотнесенной, зависимой от духа больше, чем от буквы. На этом мы сейчас должны по­ставить точку, потому что иначе мы выйдем уже за рамки этики: по меньшей мере, мы уйдем в аскетику, а этим мы договорились пока не заниматься.

Но поставив точку здесь, мы попытаемся на других направлени­ях найти что-то для нас полезное в связи с сегодняшней темой. И среди таких интегральных законов и правил в этике мы можем вспом­нить еще целый ряд важнейших принципов христианской жизни, ко­торые нам нужно иметь в виду, хотя они также находятся на грани­це этики, а может быть, даже и за ее границами. Например, я вам на­поминаю великие слова блаженного Августина: «Люби Бога – и по­ступай как хочешь». Мы их уже не однажды произносили и говори­ли тогда, что нельзя поступать как хочешь, не любя Бога, но мы бы еще сказали – и ближнего, в соответствии со словами Христа. И можно вспомнить другие слова, очень важные в этом контексте, на­пример, из Евангелия от Иоанна о том, что Дух Святой, придя, обли­чит мир. Помните в чем? «Он явит миру его заблуждение о грехе, о праведности (т. е. о правде) и о суде». О каком же грехе здесь идет речь? Почему грех в единственном числе, один грех, в котором Дух Святой, придя, обличает мир? «О грехе, – говорит евангелист Иоанн, – что не веруют в Меня» (Ин 16:8-9). Так говорит он, передавая слова Христа. Таким образом неверие оказывается корнем всех зол, в этом Дух Святой обличает человечество. Человечество неверующее, и это тоже единственный, но универсальный и достаточно неформальный критерий. А есть еще одна цитата, тоже из посланий апостола Павла, которую, к сожалению, знают меньше. Он в одном месте упоминает такое страшное слово – анафема. В общем-то оно стало страш­ным, хотя на самом деле вначале оно означало вещь, страшную не столько внешне, сколько внутренне. Он говорит о том, что анафе­ма всем тем, кто не любит Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор 16:22), т. е. кто не имеет любви, в ком нет любви, – тот отлучен от церкви, отлучен от Бога, тот действительно в смертельной опаснос­ти. А это и означает анафему, так как анафема в переводе означает не проклятие, а отлучение от церкви.

Вообще с апостольскими посланиями связано много важнейших, центральных формулировок, таких высказываний, где концентриру­ется в высшей степени общечеловеческий духовный опыт. Например: кто нарушает одну заповедь, тот нарушает все (Иак 2:10-11). Здесь тоже как бы снимается всякая иерархия, причем интересно, какое у апостола Иакова обоснование этого представления. Он здесь гово­рит, что поскольку заповеди соотнесены с Богом, они откровение Божье, поскольку они все от одного и того же Бога, сказавшего как «не убей», так и «не прелюбодействуй», то, значит, если ты убил, то ты нарушил все заповеди, ты отвернулся от Бога. И если ты прелю­бодействовал, уже не говори, что ты не убивал, – это тебя не спа­сет. Это тоже весьма интересно, но очень редко сейчас осознается людьми. Обычно человек все-таки ощущает свои грехи и согреше­ния дробно: в том-то грешен, а в этом – не грешен. И происходит это только оттого, что люди забывают, что источник всех запове­дей – Бог. За этим стоит представление, что это человек сам, по сво­ему произволу принимает или не принимает какие-то правила, нор­мы, исполняет их или не исполняет: вот это он исполнил, а это не исполнил. Т. е. человек как бы ставит точкой отсчета самого себя, а о Боге забывает.

Надо сказать, что с этим высказыванием апостола Иакова связа­но много проблем, ведь он делал из этого совершенно фундамен­тальные выводы. Он говорил, что коли нет ни одного человека на земле, который исполнил бы абсолютно все заповеди, а это означа­ет, что хоть одну хоть когда-то нарушил, – значит, он грешен во всем и нет ему никакого спасения, и тогда все люди на Земле нахо­дятся под проклятием, потому что нет ни одного, кто оправдался бы законом дел. Ему вторит известный философ-иррационалист Лев Ше­стов, который всю жизнь боролся с этой тенденцией самоспасения: вот я своими силами сделаю то-то и то-то; тут я не буду грешить, тут я поборюсь с тем-то и т. д. Он говорил, что все попытки на этом пути никого не приведут к конечному результату. И критика Шестовым такого самоспасения, самосовершенствования – убийственна. Кто его читал, тот знает, что ответить ему нечего. Но Шестов, неся этот мощнейший отрицательный заряд, не имел достаточно пророческо­го, положительного откровения, что, к сожалению, и не позволило ему, несмотря на его христианский дух, креститься.

Мы совершенно явно пришли к антиномии, пришли к противоре­чию. С одной стороны, мы говорили вполне серьезно, на основании опыта об иерархии в этике, с другой стороны, не менее серьезно мы говорили о том, что эта иерархия каким-то образом вдруг исчезает, разрушается и тогда действительно все этические нормы, если мы их соотнесем с Богом, в некотором смысле становятся на один уро­вень. Все люди становятся грешниками, и если не иметь Спасителя, который спасал бы их в благодати и истине, то никто бы не имел никакой надежды на праведную веру и праведную жизнь, на жизнь вечную, на Царство Небесное.

Но все-таки мы с вами понимаем, что есть правда и в одном, и в другом, но при этом нельзя абсолютизировать как один принцип, так и другой. Нельзя лишь противопоставлять заповеди одну другой, когда мы выделяем большие грехи и меньшие или смертные и не смерт­ные. Их надо различать, но нельзя противопоставлять, нельзя забы­вать, что все они имеют одно основание, один корень.

Теперь вернемся к иерархии в связи со всем вышесказанным. Итак, без иерархии в этике мы обойтись не можем: без иерархии нет гар­монии ни этической, ни эстетической, никакой вообще, никакого жи­вотворящего, подлинного разнообразия, противостоящего хаосу. Нет ни порядка, ни правды, ни справедливости, ни добра, ни красоты. Пред­ставление об иерархии нам нужно для того, чтобы почувствовать, что все в нашей жизни имеет свое место и должно быть на своем месте, иначе оно может превратиться в нечто совершенно противополож­ное. Христианская этика есть этика живая. Она укоренена в высшем законе, Законе Божьем, и неслучайно в переводе «иерархия» озна­чает священноначалие: здесь корень «иер-», т. е. святой, священный. Все должно быть поставлено в своем порядке, сама иерархия свя­зывается с порядком, противостоящим хаосу и, тем самым, со взаи­моотношением всех важных моментов нашей жизни. Иерархия, таким образом, может быть соотнесена с той или иной частью жизни, с об­ществом, отнесена или к человеку, или к жизни, или к обществу и т. д. И в зависимости от того, как мы построим иерархию, что мы поло­жим в ее основание, она будет различна. Учитывая это представле­ние об иерархии в нашей жизни, можно задаться вопросом: а что же делать нам? Если иерархия существует только в определенном контексте, то нам нужно его каждый раз определять. Например, в церкви существует практика оглашения, существуют оглашаемые, и любой оглашаемый может спросить себя: а что же сейчас главное для него? – Все, что относится к его духовному состоянию, к огла­шению, к тому, что требуется в этот период, – то и будет главным. Если здесь нарушается иерархия ценностей и целей, то возникнет ситуация греховная, даже тогда, когда человек будет делать вещи, может быть, очень полезные, в другой ситуации для него даже глав­ные, центральные, которыми можно было бы спасаться и спастись. А Бог с оглашаемого спросит: какой он оглашаемый? И если увидит, что оглашаемый вместо того, чтобы оглашаться, начинает все свое время уделять семье, работе или даже начнет, допустим, ходить по больницам, помогать немощным и т. д., но забудет при этом свое глав­ное дело, то вряд ли это все будет оправданно. А ведь такого рода искушения действительно бывают.

Можно привести и другие примеры. Например, никто не будет отрицать, что такие вещи, как мясоедение, вино или брак не грехов­ны сами по себе. Есть даже такой интересный церковный канон, ко­торый говорит о том, что кто гнушается мяса, вина или брака, тот отлучается от церкви, потому что среди людей всегда была тенден­ция этих вещей гнушаться как таковых, считать, что они греховны сами по себе: гнушающийся, отвергающийся брака, мяса и вина не по воз­держанию, а по гнушению ими, да будет предан анафеме. Не по воздержанию, а по гнушению, т. е. когда эти вещи признаются нечи­стыми сами по себе. Но негреховные сами по себе вещи могут ока­заться греховными, если человек, допустим, их употребляет в пост – мясо, вино, вступает в брачные отношения и т. д. Интересно продол­жить эту цепочку, чтобы сделать какие-то выводы. Допустим, чело­век во время поста оказался в гостях и ему предложили мясо; что он должен делать? Есть один классический аскетический пример, как в Страстную пятницу один монах оказался в доме, где не знали, что он монах (раньше никакими особенно пышными одеждами монахи не отличались), и вот, не зная, подали ему мясо. И он ел, по­тому что из этого делается очень важный вывод, что закон гостепри­имства, закон любви, выше закона поста, установленного церковью. Но известны и другие случаи, когда люди, зная это, в конце поста, немножко устав от него, начинают вздыхать: давно я, мол, в гости не ходил. (Смех.)

Еще пример. Сегодня мы празднуем память литовских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. Вначале, как вы знаете из истории, хри­стианство распространялось в Литве через Русь, и первые христиа­не там были православные, и даже великие князья литовские, кото­рые позже приняли католичество, тоже были православные. Так вот, эти известные литовские мученики, будучи христианами при дворе языческого великого литовского князя, пострадали до смерти за то, что отказались нарушить пост в среду или в пятницу, когда великий князь пригласил их к себе на трапезу. Из этого был сделан вывод, что отношение к другу было непочтительным, тем более к такому другу, и их там замучили. Это интересный случай. Вы скажете: как было бы хорошо – взял и все съел в гостях, с любовью (смех), – и никаких мучений. Но три молодых друга, три юноши пошли на смерть, но не нарушили церковного правила. Что, они были фанати­ки? Нет, если бы они были просто фанатиками, никто бы их не ка­нонизировал и не поставил бы в пример. Фанатизм церковью, как вы знаете, нисколько не поощряется. В чем же тогда дело? А дело в том, что в претензии великого князя, в его «любви», в этой бочке меда была ложка дегтя: он хотел, чтобы его воля была выше воли Божь­ей, он соревновался с Богом, а не требовал просто исполнения того или иного правила. Таким образом, здесь мы видим другое поведе­ние, которое связано с другой иерархией ценностей, т. е. каждый случай выстраивает свою иерархию, в зависимости от его сути. Как тут не вспомнить слова апостола Петра, что надо слушаться больше Бога, чем человека. За это можно и пострадать, даже до смерти. Итак, как вы видите, никаких шаблонов в этической иерархии мы не наблю­даем. Возможно множество иерархий, потому что в разных случа­ях по-разному открывается воля одного и того же Бога, ибо случаи внешне одинаковые могут быть различны внутренне. В христианской этике Бог остается главной точкой отсчета. Сама иерархия проис­ходит от Бога и ведет человека к Богу, и именно в этом ее смысл.

Таким образом, мы уже не удерживаемся в рамках житейского опыта, того здравого смысла, с которого мы начали, и переходим в область опыта экзистенциального, который ставит перед нами зада­чу искать каждый раз ту иерархию ценностей и целей, которая соот­ветствовала бы воле Божьей о нас в том или другом случае. Волю Божью каждый раз надо искать, она не статична. Бог живой, и Его воля тоже живая. Поэтому иерархия в этике не дает нам возможно­сти видеть в христианской этике лишь мертвый набор правил и норм. И хотя мы по немощи своей часто умерщвляем этические нормы и тоже, по существу, идем путем фарисеев, пытаясь просто исполнить механически букву устава, букву Закона, букву Писания, тем не менее это не оправданно самим духом христианской этики. Таким обра­зом, надо раскрывать не букву, а дух заповедей, сами заповеди дол­жны быть восприняты нами как заповеди духовные, а не как мертвя­щая буква. В основе их лежит Дух – это верно, этот Дух неиерархичен. Могут быть разные духи – и тогда другая ситуация, но если мы говорим о Духе Божьем, то Он внутри себя неиерархичен, по­этому возможны те высказывания, которые снимали иерархию в этике, когда они апеллировали к Духу, к Любви и Вере, которые тоже духовны. Вот этим пронизано Евангелие, почему оно вообще не может быть истолковано чисто этически.

Рассмотрим пример: известное место из Нагорной проповеди: «Кто скажет брату своему "рака", т. е. пустой человек, тот подлежит синедриону, а кто скажет "безумный", подлежит геенне огненной». То есть кто скажет другому «безумный», «дурак», тот подлежит ге­енне огненной, а кто скажет «пустой человек», тот подлежит высше­му суду. Кажется, совершенно странные слова, и применять их очень даже странно. Ну с кем не бывало, кто кого-нибудь не называл ду­раком. Тем более, что это вещи относительные – есть люди поум­нее, поглупее, если уж совсем поглупее – почему и дураком не на­звать (смех). А тем не менее такие слова в Евангелии сказаны, и, значит, они имеют какой-то достаточно серьезный смысл. Если фор­мально сделать из этого внешний закон, мертвые буквы – то мы придем к абсурду, просто к глупости: надо просто избегать каких-то слов. Тем более что мы и не говорим слово «рака», а скажем: «а, пустое все это» – и все, мы не будем эти слова произносить, это же просто. Тогда как суть Евангелия в том, что Христос здесь утверж­дает веру в человека. Нельзя на человека вешать ярлык – вот что важно, нельзя, даже если мы встретились с глупостью человека. Мы встречаемся с глупостью ежедневно, ежечасно, в массовом масшта­бе: откройте любую газету, включите в любой момент радио или телевидение – наши средства массовой информации в этом плане поразительно богаты. Впрочем, не только средства массовой инфор­мации, вся наша жизнь этим богата необыкновенно. Осудить глупость – очень даже благородное занятие. Многие великие люди хри­стианского человечества этим занимались специально, писали всякого рода книги – вспомните «Похвалу глупости» или соответствующие картины художников эпохи Возрождения, когда люди очень сильно реагировали на всякого рода глупости. Так вот, осудить глупость очень даже полезно, особенно когда она выпирает и оттесняет со­бою ум, разум, рассудок. А вот человека назвать дураком, раз и навсегда прилепить ему этот ярлык, чтобы он уже и рта не смел от­крыть, – это, повторяю, крайне вредное занятие, даже когда человек дал для этого реальный повод. Все-таки таких ярлыков надо избе­гать. Кто из нас не говорил или тем более не делал глупостей? Хри­стос действительно утверждает веру в человека, утверждает примат духа, потому что Он знает, что без веры в человека не может быть и полноценной веры в Бога. Таким образом, пусть и с определенной степенью условности, конечно, можно сказать, что каждая заповедь в Новом завете, т. е. христианская заповедь – это уже не совсем за­поведь. Это нечто подобное притче, которую надо воспринимать изнутри нее самой как некий целостный образ, как иносказание, ве­дущее вглубь, требующее от нас проникновения в дух и сохранения этого духа.

Итак, мы должны поступать и жить не по плоти, а по духу. И тут оказывается, что апостол Павел, даже перечисляя все грехи, имел в виду именно этот контекст. В 4-й главе Послания к римлянам он пишет: «Если утверждающиеся на законе суть наследники, то тщет­на вера, бездейственно обетование» (Рим 4:14). А в Послании к галатам говорит так: «Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы. Если же вы духом водитесь, то вы не под законом. Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, не­чистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Предваряю вас, как и преж­де предварял, что поступающие так Царства Божьего не наследуют. Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона. Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями. Если мы живем духом, то по духу и поступать должны. Не будем тщеславиться, друг друга раздражать, друг другу завидовать. Братия! Если и впа­дет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушен­ным. Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов. Ибо кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя. Каждый да испытывает свое дело, и тогда бу­дет иметь похвалу только в себе, а не в другом, ибо каждый понесет свое бремя. Наставляемый словом, делись всяким добром с наставляющим. Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную. Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (Гал 5:16– 6:10). Вот видите, каким оказался контекст этого места. Совсем не таким, как он мог бы, наверное, многим из вас представиться, когда я взял только часть этого текста, где определенно перечисляют­ся какие-то вещи и объявляется, что таковые Царства Божьего не наследуют.

В Послании к ефесянам также интересным оказывается в первую очередь контекст, и я вам его в заключение прочту. «Итак, подражайте Богу, – говорит апостол Павел, – как чада возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в прино­шение и жертву Богу, в благоухание приятное. А блуд и всякая не­чистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым. Также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам, а, напротив, благодарение; ибо знайте, что никакой блудник, или нечистый, или любостяжатель, который есть идолослужитель, не имеет наследия в Царстве Христа и Бога. Никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо за это приходит гнев Божий на сынов противления; итак, не будьте сообщниками их. Вы были некогда тьма, а теперь – свет в Господе: поступайте как чада света, потому что плод Духа состоит во всякой благости, праведно­сти и истине. Испытывайте, что благоугодно Богу...» – вот ищите эту иерархию. Все то, к чему мы пришли, это, оказывается, было уже и у апостола Павла. «...И не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и гово­рить. Все же обнаруживаемое делается явным от света, ибо все, де­лающееся явным, свет есть. Посему сказано: "встань, спящий, и вос­кресни из мертвых, и осветит тебя Христос". Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы. Итак, не будьте нерассудительны, но позна­вайте, что есть воля Божия. И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство, но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псал­мами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу...» – на этом, к слову говоря, построено и богослужение, оно развивалось в большой степени именно под вли­янием этой строчки апостола Павла, – «...благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа, повинуясь друг другу в страхе Божием» (Еф 5:1-21). Вот прекрасное выражение того, о чем мы с вами сегодня говорили, хотя, может быть, и в несколько менее современных словах. Это как бы итог всего того, о чем мы сказали. Если бы я вам вначале просто прочитал эти слова, навер­ное, вы бы мало что поняли. Многие люди читают эти слова, внешне они доступны всем. Но понимания их, как правило, не видно, что особенно заметно по делам и по духу жизни многих из нас. Поэтому будем внимательны, говоря об иерархии в этике, и будем помнить, что христианская этика – это еще не все христианство. Но в рамках своего действия она взывает к нам о жизни, о духе, о любви, требу­ет от нас познания воли Божьей и утверждает нас в том, что являет­ся универсальным и главным в нашей жизни.

Вот на этом сейчас мы остановимся и попытаемся, как всегда, че­рез диалог с вами приложить все это к современности, к вашим кон­кретным проблемам и ситуациям.

Вопросы и ответы

Если один грех гасится другим грехом и ничем другим, то ка­кой выход? Например, гнев проходит только после чревоуго­дия... (смех), а чревоугодие – после курения и т. д. Видимо, эту цепочку можно долго-долго продолжать.

Дело в том, что здесь все правильно, кроме одного: ничего не га­сится. Просто один грех сменяется другим, более актуальным, – вот и все. От одного человек переходит к другому, но из этого закол­дованного круга никогда не выходит. Но выход здесь только один: разорвать эту цепь, в принципе разорвать, т. е. просто перестать жить в грехе. А от чего это зависит, мы, кажется, все знаем, и как к этому прийти, т. е. как разорвать эту цепь, об этом мы сегодня тоже немнож­ко говорили.

Вы упомянули, что за человека, согрешающего не смертным грехом, можно молиться, а за человека, согрешающего смерт­ным грехом, молиться нельзя, здесь нужны более сильные меры. Какие, например?

Священное писание, говоря о смертном грехе, ничего не называ­ет, ни одного конкретного греха. Поэтому святым отцам было не очень ясно, как вычленить семь смертных грехов. Но более сильные средства – это те, которые разрушают саму смертную ситуацию. Если мы поймем смертный грех как грех вольный, то это будет одна си­туация. Тогда нужна работа над волей, для того чтобы вольных грехов не совершать. Если мы поймем смертный грех как грех, отлуча­ющий от Бога, от благодати, по плодам его и по духу, то тогда мы должны будем входить в дух заповедей так, чтобы, найдя духовный путь, преодолеть те тенденции, которые приводят человека на доро­гу смерти. Это есть самое сильное средство, потому что требуются усилия, чтобы открыть свое сердце Богу. Евангелие говорит: «Цар­ство Небесное силой берется, и употребляющие усилие овладевают им» (Мф 11:12). И иногда требуется очень большое усилие. К со­жалению, современные люди очень ослаблены и мало способны на подвиги, на настоящие духовные подвиги. И тем не менее это совер­шенно не означает, что мы должны пребывать в расслаблении и что преодолеть это невозможно. Практически и сейчас, как и прежде, нет ни одного греха, который был бы непреодолим. Если есть вера, пусть даже с горчичное зерно, если мы сделаем шаг к Богу, пусть самый малый, мы всегда можем рассчитывать на Божью помощь. Я снова и снова с радостью должен свидетельствовать, что Бог и в наше вре­мя действует нисколько не менее, чем в древности. И в наше время происходят многочисленные чудеса; только не фокусы (как нам с детства внушали), а именно чудеса: и чудеса исцеления, в том числе исцеления духа, души и тела человека, исцеление общества и т. д. Если какие-то чудеса пока не происходят, то, значит, дело все-таки в том, кто и как ожидает чуда. Например, если наше общество еще не мо­жет исцелиться, то только потому, что оно не открыто к Богу, это общество по-прежнему неверующее, хотя все больше и больше лю­дей приходит к вере. И может быть, скоро будет и большинство верующих, но, увы, открытость общества, народа к Богу зависит не от количества верующих. Это вещь качественная.

Объясните, пожалуйста, что такое грех сребролюбия в наше время, в нашей стране.

Многих пугает грех сребролюбия: многие вообще боятся предпри­нимательской деятельности. Считается, что это автоматически ведет к греху, т. е. греховна сама предпринимательская деятельность. Мне приходилось с этим сталкиваться: люди подходили брать благосло­вение на предпринимательскую деятельность и выясняли, грех это или не грех: вроде тянет, вроде хочется, а они не знают, как к этому отнестись. Это сейчас один из внутренних тормозов развития нашего общества: сознание того, что это смешение греховного и негреховного. Но сребролюбивым может быть как человек, который совсем ничего не имеет, который беден и который никакой деятельностью не занимается, так и наоборот, человек достаточно богатый, заботя­щийся об этом богатстве. Богатство – это такая деликатная вещь, которая требует о себе постоянной заботы, потому что если заботы не будет, завтра же не будет и богатства. Если человек богатый – значит, он заботится об этом, но это никогда автоматически не оз­начает, что этот человек сребролюбив. Мне приходилось сталкиваться в среде предпринимателей, современных миллионеров и даже мил­лиардеров с таким представлением: чтобы заниматься предпринима­тельской деятельностью, нужно быть сребролюбивым. Но это либо непонимание того, что есть сребролюбие, либо сознательное педа­лирование этого греха, греховного состояния. Людям представляется, что нельзя ничего сделать, не впадая в грех: хочешь делать – будь грешником, смирись с грехом, смирись с греховностью (сочти ненормальное пред Богом за норму – и тогда все пройдет). Т. е. сейчас мы сталкиваемся с очень серьезными аберрациями сознания в на­шем народе, и, видимо, это будет происходить еще долго.

Определите, пожалуйста, ту грань, за которой естественное стремление человека к обеспечению материального достатка се­мьи переходит в смертный грех сребролюбия.

Объективно такой грани не существует. Мы уже говорили о том, что каждая заповедь духовна. Стремление человека к обеспечению материального достатка естественно. Но когда человек начинает это делать уже просто «на всякий случай», собирая богатство ради бо­гатства, и когда его жизнь перестает быть жизнью ради Бога и дея­тельностью ради человека, тогда начинается область по меньшей мере двойственных вещей, а часто – и прямо греховных и злых. Сребро­любие – это дух, духовная вещь. Неслучайно здесь присутствует любовь, конечно, не с большой буквы, но «фил-», один из его кор­ней – «любовь».

Думаю, что в разных случаях на этот вопрос надо было бы отве­чать по-разному. Это вопрос непростой, потому что не может быть единого ответа во всех случаях. Мне вспоминаются рассказы раз­ных патериков о том, как монахи какого-нибудь очень старого мо­настыря восставали против своего брата, который считался хорошим монахом, но тем не менее жил значительно более комфортабельно, чем остальные. И когда они обращались к какому-нибудь авве или своему настоятелю, игумену, то типичным ответом было такое объяс­нение. Вот ты кем был? – спрашивают. – Ты был пастухом, ты с детства знал и вонь, и грязь, работал по ночам и т. д. Так вот тебе это все очень просто дается. А он был, допустим, царедворцем и с детства знал совсем другое. Поэтому если ты без подстилки прекрас­но поспишь, то он, отказавшись от мягких постелей и оставив себе подстилку, несет больший подвиг, чем ты. Понимаете, это суть и одна из важнейших частей нашей сегодняшней беседы, которая заключа­ется как раз в том, что нельзя сводить все жизненные ситуации к ка­кому-то шаблону. Поэтому объективного ответа на такой вопрос не существует. А вот сердце вам подскажет. Ведь сребролюбие всегда, как любой грех, мешает чему-то важному или искажает иерархию цен­ностей и целей человека. Если сребролюбие – это грех, то он мо­жет при достаточных основаниях перекрыть человеку возможность духовной жизни или духовного воспитания в той самой семье, ради материального благополучия которой он работает. Поэтому надо смотреть, никакие количественные показатели здесь недостаточны.

Вот еще вопрос о грехе сребролюбия: стыдно ли в настоящее время быть бедным?

Известно, что «бедность не порок» и «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Тут много мудрости народной накопилось. Так стыдно ли быть бедным? Стыдно быть бедным ду­хом, вот это действительно стыдно. Все остальное – не стыдно.

Идолослужение в современности – это ведь не то, что в Вет­хом Завете. Что мы сейчас понимаем под идолослужением?

Принципиальной разницы между ветхозаветным и новозаветным пониманием идолослужения нет. Служение – «латрия» – кому бы то ни было, кроме единого живого истинного Бога, есть демонолатрия, т. е. идолослужение. Так было в Ветхом Завете, точно так же в Новом Завете. Это очень важно: не просто термин один – дух и смысл один. Мы никому не служим, кроме единого истинного Бога, и никому не кланяемся в этом «служительном» смысле, кроме еди­ного истинного Бога. Это фундаментальное утверждение Правосла­вия. Вспомните хотя бы знаменитые иконоборческие споры, связанные с почитанием икон, вспомните святого Иоанна Дамаскина. Об этом были написаны целые трактаты, которые среди прочего легли в основу, в фундамент православной веры.

Можно ли расценивать занятия йогой, кришнаитством как идо­лопоклонство (для христианина)?

Да, каких только интересных вариантов не бывает! Если бы не это в скобках «для христианина», все вроде было бы и не так трудно с идолопоклонством, а вот для христианина занятия йогой и тем бо­лее кришнаитство – это я не вмещаю. Йога и кришнаизм – как разновидность индуизма, неоиндуистская секта, – это то, что мы на­зываем религиями. Этот вопрос уходит корнями к другому важней­шему вопросу: как соотнестись христианину, исповедующему свою веру, с другими религиями и с другими духовными практиками. Воп­рос, как вы знаете, не очень простой, не одномерный, и мы о нем обыч­но говорим достаточно подробно, но не ранее второго этапа огла­шения, да и то в самом конце. Ведь чтобы отвечать на такие вопро­сы, человек уже должен что-то знать о христианстве. Кроме того, здесь существует опасность с двух сторон: с одной стороны, считать, что только в христианстве, и нигде больше, есть истинный опыт и ис­тинное познание – это будет неправда; и с другой стороны, думать в таком теософском ключе, что все можно совмещать, все различа­ется лишь в формах при одном духе, – и это тоже неправда. Я сей­час подробно об этом говорить не буду, потому что таким вопросам должна быть посвящена отдельная большая тема. Я сказал только о двух вещах; если человека, писавшего эту записку, интересуют ка­кие-то подробности, связанные именно с индийским опытом, то мож­но с ним поговорить отдельно.

Взять на помойке выброшенную вещь или утерянную кем-либо вещь – это грех? Надо в этом каяться?

Взять на помойке утерянную кем-то вещь, мне кажется, трудно (смех). Да, а вот выброшенную – это другое дело. Но если чело­век выбросил какую-то вещь и она бесхозная, а вам она нравится (смех), то, конечно, берите. А с утерянной кем-то вещью известно, как надо поступать: надо постараться найти хозяина и отдать, не требуя ничего взамен.

Почему в православном христианстве делается упор на празд­новании, почитании воскресения, воскресного дня?

Потому что краеугольным камнем нашей веры является вера во Христа. Во Христе открывается Бог в полноте. И потому воскресе­ние – победа жизни над смертью, победа Бога над адом – для нас вещь центральная. Она не отрицает, как вы знаете, древней запове­ди о субботе; суббота тоже праздничный день, но воскресный день для нас более важен.

Когда же настанут времена, что все суды будут вершить свя­щеннослужители?

Надеюсь, что никогда.

Какое наказание следует за нарушение монашеского обета?

Если он, например, женился, то он может быть расстрижен. Рань­ше говорили: вот, монах-расстрига, т. е. был монахом и перестал им быть. В некоторых церквах это грехом не считается, к слову говоря, а в нашей церкви весьма порицается. Отношение к человеку, кото­рый ушел из монастыря, очень презрительное. Меня в свое время очень поразила древнеэфиопская православная церковь: там, например, есть монастырь, где едят мясо – это никого не шокирует. Правда, сейчас много монахов, которые едят мясо, и не скрыто, а открыто. Важно только, чтобы лицемерия не было; правда, я не знаю, как они согласуют это с древними монашескими обетами, но это дело их со­вести. А в Эфиопии есть ряд монастырей, где большинство монахов дают обеты на определенный срок, допустим, на два года или на пять лет. Это мне напоминает лютеранскую практику, дьяконию, где по­чти вся молодежь через это проходит. Кончают школу и идут уха­живать за больными, слабоумными и т. п., а потом женятся и живут как все.

Не является ли, с другой стороны, сам обет грехом?

Нет, обещание Богу не является грехом. Само крещение назва­но апостолом Петром обещанием Богу доброй совести, т. е. обетом. И мы знаем обеты крещения. Это нормально.

В греховной среде соблюдение всех заповедей, безгреховность – это путь Христа. (Не совсем понял.) Но как же тогда самосовершенствование, самопознание? И тогда какова цель прихода человечества на землю? Только ли размножаться? (Это немного непонятно выражено.)

Согрешил ли Христос, когда выгнал торговцев из храма? Ведь Он совершил акт насилия?

Люди так напуганы всякого рода насилием, явным и тайным, что готовы видеть насилие в любом усилии. Это некоторая болезнь: здесь что-то сдвинулось у людей. Ведь тогда актом насилия можно вооб­ще назвать все что угодно. Да, действительно, Христос выгонял торгующих. Да, по отношению к ним это было некоторым насилием к их действиям, их положению. Это так. Но, во-первых, это не перехо­дило известных границ, хотя в одном месте сказано, что Он взял кнут, но там ведь были животные, т. е. этот кнут для людей не предназначался, там же были и меновщики, и люди, продающие жертвенных животных. Христос боролся против осквернения святыни. Это существенно. Можно было бы в таком случае вспомнить золотое прави­ло этики, данное Христом: Христос поступил так, как требовала Его совесть, ревнующая о Боге. Помните это правило: «как хотите, что­бы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

Грешат ли мусульмане, если не верят в Христа, не признают Его своим Богом?

Что значит, что они не верят во Христа? Конечно, как в Бога и как в Сына Божьего они в Него не верят. Они верят в Него как в пророка Божьего, великого пророка. Отчасти это было спровоци­ровано, как вы знаете, самим христианством и в первую очередь хри­стианскими ересями. Но трудно людям вместить Божью Истину, и поэтому надо быть очень осторожным в осуждениях. Чаще всего они не знают христианства, Писания без тех искажений, которые мы тоже отрицаем. Поэтому им нужно проповедовать Христа как Сына Бо­жьего, а не только как пророка, хотя Он, конечно, был и пророком тоже. Грешат мусульмане, отрицая Христа, только в том случае, если они знают – и не делают, знают – и отрицают. Но это универсально относится ко всем.

В чем смысл отлучения от церкви? Ведь грешники должны идти к Богу? Он ожидает потерянного сына, Сам учит нас бесконеч­ному прощению ближнего. Когда начались отлучения, кто их ввел?

Вот видите, это как раз отрицание инквизиторского понимания отлучения, против которого я сегодня уже выступал, вспоминая апос­тола Павла. Апостол Павел говорил об анафеме, об отлучении совсем в другом духе. Если человек сам отпал от Любви, то это должно быть известно церкви – вот в чем смысл анафемы, и больше ни в чем. Действительно, церковь должна была бы молиться, чтобы этот чело­век вернулся в церковь, что и происходит в подобных случаях. Ведь как Бог ждет возвращения своего блудного сына, так и Церковь.

Если можно, скажите, за что Л. Толстой был отлучен от церк­ви? Как соотнести очень уважительное отношение к Л. Толсто­му Н. Лескова, человека верующего и церковного?

Лесков действительно был верующим человеком, хотя и не очень церковным, как известно, а под конец жизни и с сильным толстовским влиянием. Он знал церковный быт, но церковность не укладывает­ся в один быт. За что Л. Толстой был отлучен от церкви? За то, что он тоже до Христа не дошел. Он был верующим человеком, конеч­но, это невозможно совершенно отрицать; но до Христа он не дошел. На эту тему в 1912 г. издательством «Путь» была издана книга «О религии Льва Толстого», посмотрите.

В 25-й главе Евангелия от Матфея написано: «Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странни­ком, и не приняли меня; был наг, и не одели меня; болен и в темнице, и не посетили меня». Как можно сейчас все это испол­нить? Я могу только подавать милостыню, ухаживать за боль­ными в больнице, а остальное – накормить, напоить, принять странника, одеть, посетить в тюрьме? Значит, я не исполняю за­поведей Божьих, если я все это не делаю, и не будет мне спасе­ния? Я могу делать другие добрые дела, но ведь Господь перечислил именно эти дела, сказал «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его, так как вы не сделали это одному из сих меньших, то не сделали Мне».

Здесь как раз пример несколько невнимательного чтения Священ­ного писания. Из текста совсем не обязательно делать вывод, что каждый человек должен делать только это, причем все сразу. Про­сто каждый из братьев наших меньших требует чего-то подобного: одному это нужно, другому, может быть, нужно совсем другое, что в этот список не входит. Важно ваше отношение: вы пошли навстречу, вы помогли, вы проявили свою любовь к ближнему или нет, и эта лю­бовь осталась непроявленной. Вот в чем суть, вот что имеется в виду под этими словами, что вы сделали или не сделали одному из сих меньших. Тем более, что сказано: одному из сих, – и уж никак не всем сразу.

У каждого ли человека есть грех к смерти? Если так, то духов­но продвинутые люди исправляют его покаянием. Или есть люди, не имеющие тяжелых грехов, а лишь прегрешения?

Мы сегодня как раз и говорили о том, что не так просто понять, что такое грех к смерти. Я думаю, что есть люди, которые не знают смертных грехов, причем их не так мало. Конечно, Бог – судья, и каж­дый человек знает себя лучше, но в любом случае все равно требу­ется покаяние, хотя покаяние покаянию рознь.

Почему в списке смертных грехов не упомянут страх? Мне ка­жется, что страх, овладевший душой человека и подавляющий его дух, мешает человеку поступать по совести не меньше, чем овладевший человеком гнев, хотя и меньше, чем гордость. Если можно сопоставлять страх с другими грехами, то как бы вы определили его относительный вес?

Вспоминается М. Булгаков, «Мастер и Маргарита», где говорится, что Иешуа считает трусость величайшим грехом. Страх – вещь дей­ствительно очень страшная, это тоже манифестация дьявола. Ирра­циональный темный страх – это, конечно, явление дьявольской силы в жизни человека. И вы в этом смысле совершенно правы. Но страх нападает на человека все-таки чаще извне. Может быть, смертные грехи выбирались по такому принципу: что больше зависит от чело­века. Со страхом бороться можно только духовным просвещением и укреплением. Вот здесь есть некоторое количество оглашаемых, проходящих или проходивших оглашение, они знают, что со страхом бороться приходится почти всем и как это происходит. И можно и нужно победить, еще до крещения, еще до окончания оглашения, хотя это не происходит в один миг. Для этого требуется определенное усилие, как духовное, так и душевное.

Один сотрудник утверждает, что старообрядческая вера возник­ла в России раньше православной, что была одна старая вера, затем часть отделилась, признали реформы и появилась пра­вославная вера. Когда появилась старообрядческая вера?

Вы столкнулись с такой, на мой взгляд, достаточно примитивной апологией старообрядчества, потому что так ведь говорят все секты: вот, раньше были одни, а потом от них отделились такие-то и полу­чилось то-то... Это очень заезженная формула. Старообрядцев ма­ло, но они имеют самосознание немного с оттенком гордости. А с дру­гой стороны, им ведь нужно как-то оправдывать свое существование. Можно без труда доказать, что вера, бывшая до раскола XVII века, до реформ Никона, и вера православная – тождественны. Мы утверж­даем, что православная вера появилась тогда, когда появилось хрис­тианство, с самого первого дня его существования. И в этом смысл православия – сохранить веру неповрежденной. Но мы и старооб­рядцев считаем православными. Да, старообрядчество – это неко­торое сужение, редукция православия, это не всё православие; пра­вославие гораздо богаче и полнее; но они тоже православные.

Блуд, любодеяние, прелюбодеяние – в чем разница?

Любодеяние – творение любви вне брака. Если есть брачные отношения, но нет брака, то это любодеяние. Если есть брак, но он нарушается, т. е. одна из сторон изменяет другой, то это прелюбо­деяние. А все вообще грехи из сексуальной области называются блудом.

Исходя из чего святые отцы выводили классификацию и иерар­хию грехов? Чем отличается наше время, что не учитывалось раньше?

Каждое время имеет свои особенности. И наше время не исклю­чение. Да, правильно здесь написано: например, «увеличение слабос­ти, пассивности верующих». Верно, все это есть, из людей уходят какие-то важные силы. Вернее, они растрачиваются людьми, а иногда че­ловек рождается уже не столь сильным, не столь здоровым. Общество больно, мир болен, люди больны. Больны духовно, душевно, физичес­ки – все это переходит из поколения в поколение. Это надо учитывать, но нельзя думать, что коль человек слаб, то ему все позволено. Да, кто сильнее, с того и больше спрос; кому больше дано, с того боль­ше спросится – сказано в Писании. Это правильно. Но это не зна­чит, что кому дано меньше, с того ничего не спрашивается.

Относительно иерархии грехов мы уже говорили, что она выво­дится, конечно, еще и из опыта, который собирает Церковь. Допустим, прелюбодеяние в каких-то случаях может сразу человека не отлу­чить от благодати, от Церкви, но, как правило, отлучает. Да, уныние в какие-то моменты может пройти без такого отлучения, но, как пра­вило, оно тоже отлучает. Духовный опыт многих поколений подска­зывает, что могут быть исключения, но, как правило, вполне определенные вещи ложатся наиболее тяжелым грузом на душу человека. Надо, однако, помнить, что этот опыт хоть и обобщенный, но все-таки не абсолютный.

Курящие священнослужители (в католической церкви) живут в грехе?

Я не берусь судить католических курящих священнослужителей. Почему вы считаете, что только в католической церкви они живут в грехе, если курят? А православные, интересно, как? Я знаю курящих епископов и православных священников. Это действительно грех, правда, он считается не смертным. Но, наверное, все-таки это вещь, с которой желательно справляться. Во всяком случае, я знаю священ­ников, которые считают, что это вообще не грех: и своей пастве разрешают курить, и сами курят. Но тогда это вполне естественно – что человек разрешает себе, то он должен разрешать и другим. Вот у нас на приходе, если кто-то курит – а это единицы, они все изве­стны, – они очень страдают от этого и, как правило, бросают.

Если жена, пытаясь начать новую жизнь с новым партнером, пытается стереть старую и для этого лишает отца общения с ребенком, прячет его и требует исчезнуть из ее нового счас­тья, а отец любит ребенка и смеет надеяться, не без основа­ния, что ребенок отвечает ему тем же, как минимум, скучая без него и спрашивая о нем, и слышит в ответ ложь. Какая правда будет в этом случае главной: «подставить щеку», уступить тем самым, предать любовь ребенка, поселить в его сердце знание о возможности измены во взрослом мире или бороться всеми доступными способами, возможно, даже нарушая мнимый душевный покой матери и ребенка?

Ситуация совершенно обыкновенная. Неслучайно здесь «подста­вить щеку» поставлено в кавычках, потому что, действительно, если было бы без кавычек, было бы тяжело. Евангельские слова о том, что надо подставить щеку, имеют в виду борьбу с грехом, я еще раз вам об этом напоминаю; отнюдь не смирение перед грехом и злом. Это самая эффективная форма борьбы со злом. И за правду, и за добро надо бороться. И за любовь, и за церковь тоже. И никак ина­че. Но вот подставлять щеку, т. е. уходить, просто уползать куда-то в щель, в тень, я думаю, будет неправильно. Другое дело, что надо уметь найти адекватные средства борьбы. И речь идет не о том, бороться или не бороться, а о том, как бороться. А конкретнее от­вечать на эти вопросы я могу только зная человека лично и очень хорошо зная ситуацию.

Вопрос о Бердяеве – о различии принципов смирения и твор­чества в христианстве.

Здесь неточно задан вопрос. Бердяев противопоставлял две тен­денции в христианской жизни: спасения и творчества. У Бердяева есть статья «Спасение и творчество. Два понимания христианства», читайте журнал «Путь». Я думаю, что это сейчас должно быть доступно, в Москве во всяком случае.

Что есть богохульство? Очевидно, что дело тут не только и не столько в произносимых словах, сколько в определенном умо­настроении. Ведь никто не ругает Бога в житейском понима­нии слова.

К сожалению, ругают. Я слышал самые разные богохульства.

Так что это: отрицание Бога, глумление над обрядами или что-то еще

Нет, обряды – это обряды, а Бог – это Бог. Так что это не про­сто отрицание Бога, это именно хула, хула на Бога. Она может быть в самых разных формах: в тонких или в грубых, в литературе или в искусстве. Конечно, в псевдоискусстве, потому что богохульство ни­когда не может родить ничего творческого, ничего действительно относящегося к высокому, великому искусству. Так же, как и неверие, поскольку неверие – принцип пагубный; не только не творчес­кий, а именно пагубный. Это хаос, это разложение; атеизм разлага­ет, это трупный яд. Если и существует трупный яд, то вот именно такой.

В обыденном сознании иерархия грехов меняется по ходу раз­вития человечества. Для современного человека убийство – страшный грех, а ведь оно даже не входило в некоторые спис­ки смертных грехов. Напротив, прелюбодеяние кажется сегод­ня не самым тяжелым грехом. Некоторые даже считают, что это не только не грех, а напротив, нам нужна культура измены. Такое изменение соотношений – свидетельство усиления средней степени греховности человечества или отражение объек­тивных, не обязательно негативных изменений общества? Дол­жно ли корректировать иерархию грехов в зависимости от кон­кретных потребностей общественного развития? Например, в современных условиях для нашей страны крайне разрушите­лен грех зависти.

Грех зависти очень разрушителен, но в определенных сторонах жизни общества. Если же посмотреть на эту жизнь с других сторон, то будут не менее разрушительны другие грехи. Я сегодня говорил о том, что список смертных грехов – это вообще вещь сама по себе недостаточная, как идея, как принцип. Поэтому здесь надо быть ос­торожным, а то, что вы подметили это различие, – верно, так все и есть.

Текст публикуется по: «Кочетков Георгий, свящ. Беседы по христианской этике». Выпуск 8. – М.: Свято-Фи­ларетовский православно-христианский институт, 2008. – 56 с.