Скачать в формате  DOC  EPUB  FB2  PDF

Вопрос о насилии и усилии в христианстве – это и нравственный вопрос, и вопрос духовный, и в этом, может быть, какая-то особенная трудность этой темы. Обычно на соотношение усилия и насилия смот­рят только со стороны этической, со стороны нравственной, и ред­ко – со стороны духовной. Хотя мы с вами живем как раз в то время, когда вопросы, касающиеся насилия, являются наиболее актуальны­ми как в глобальном, общечеловеческом, так и в частном, а точнее сказать, личном отношении.

Наверное, многие из вас легко припомнят, что один из важней­ших вопросов, который обычно задается людьми, приходящими к вере, – это как раз вопрос о насилии, о том, насколько оно допустимо в христианстве, в Церкви и насколько оно вообще может быть оправ­дано в христианской истории. Люди много наслышаны о том, что христианская история полна насилия разного рода, им часто указы­вали именно на эту сторону истории церкви как на важнейший аргумент против христианства. Вы знаете, какое множество людей от­рицало христианство только потому, что, как им казалось, оно вос­стает против свободы мысли и науки, как и потому, что оно допуска­ло и допускает в своей среде, от имени Церкви и, таким образом, от имени Христа – насилие (например, инквизицию). Инквизиция ста­ла даже символом злоупотребления исторической церковью автори­тетом Церкви Божьей.

Как известно, формально в православии инквизиции не было, по­этому нам всегда можно было этим обстоятельством воспользоваться, переведя символ в исторические реалии, нам всегда можно было ска­зать: «Что это вы нас, православных, спрашиваете об инквизиции, ведь мы в этом не виноваты». Но это всегда было с нашей стороны ма­ленькой хитростью. Если кто-то из нас не хотел заходить слишком далеко в обсуждении вопроса о насилии в церкви, то этим спосо­бом вопрос можно было отвести. Но это всегда была лишь фор­мальная отговорка, а проблема насилия в нашей христианской исто­рии, как и в нашей современной христианской церковной жизни, оставалась и остается. И эта проблема касается многих из нас, думаю, что так или иначе даже всех здесь присутствующих, и я сегодня по­стараюсь донести это до вашего сознания и вашего сердца.

Однако вопрос о насилии очень непрост, его нельзя разрешить ходульным, упрощенно-схематичным образом, хотя очень часто нас на это провоцирует жизнь, точнее, те шаблоны, те мыслительные схе­мы, которые господствуют посреди многих из нас.

Начнем же рассмотрение этого вопроса с двух цитат из Священ­ного писания, причем именно из Нового завета, цитат, которые име­ют ключевое значение для нашей темы. Господь говорит: «Отныне Царство Божие силой берется, и употребляющие усилие восхищают его». Нельзя не обратить внимания на однозначную строгость этих слов в отношении Царства Божьего, которое у нас должно ассоции­роваться в первую очередь со свободой и вместе с тем с той целенаправленной силой, которая требуется от каждого из нас для дос­тижения этого Царства. Именно силой. Если бы мы слышали толь­ко о том, что «отныне Царство Божие силой берется», мы бы еще многого не поняли и еще не могли бы ничего сказать о том, что же это за сила и как она действует. Но когда далее, как бы вторя сама себе, фраза продолжается словами: «употребляющие усилие достигают его», тогда нам становится ясно: да, здесь ото всех требуется именно усилие, но не насилие. Так что в этой фразе, можно думать, уже заложено некое противоположение, противопоставление этих понятий, хотя и в очень мягкой, скрытой форме.

Есть и другая цитата из Евангелия, которая входит в состав прит­чи, говорящей о том же, о приобщении к Царству Божьему, точнее о том, кто приглашен быть членом этого Царства, т.е. Божьего собра­ния, участником этого царского брачного пира. Там есть слова о том, что Царь, получивший отказ от многих, бывших вначале зваными, по­том посылает Своих слуг собирать всех подряд, говоря: «Пригласи их прийти».

Всякий, кто хоть немного знает средневековую историю, в част­ности историю инквизиции, не может не вспомнить латинский вари­ант этого текста, который переводится на русский язык так же, да не совсем. Там сказано немного жестче: «Заставь их войти». И вот эта разница между «пригласи» (или с силой побуди, понудь) и на­сильственным «заставь» сыграла в истории огромную роль, именно эти слова стали «евангельской» основой жестоких, неевангельских действий инквизиции. Кажется, здесь была лишь небольшая неточность перевода, и только; тем не менее эта неточность – текст, вы­рванный из контекста, – сыграла роковую роль. Инквизиция «име­ла право» делать то, что она делала, потому что считала, что ее дей­ствия освящены Самим Господом, Который не просто приглашает, побуждает, понуждает, но и заставляет людей войти в Небесное Царство. Вот эта историческая особенность западного христианства, видите, и сыграла в какое-то время свою существенную роль. Конечно, современные западные христиане прекрасно знают разницу между «заставь» и «пригласи», знают и всю эту историю, но прошлого уже не вернешь – что было, то было, – и не случайно им за это перед всем миром пришлось теперь приносить покаяние и извинение.

Вот эти два текста из Евангелия пусть будут постоянно в нашем сознании, в нашем уме, в нашем помышлении и в нашем сердце се­годня, во время разговора о насилии и усилии.

Итак, вопрос о насилии и усилии – это вопрос духовного каче­ства всякой в мире силы и способов ее употребления, вопрос о том, как может в христианстве употребляться сила, и вообще о том, мо­жет ли употребляться в нем хоть какая-то сила без впадения в грех и компромиссы.

Наше время, XX век, – это век массовых, страшных, неисчисли­мых насилий. И мы должны помнить этот век, который преподал че­ловечеству столько уроков насилия, начиная с самого грубого, фи­зического, когда действительно родилась целая индустрия смерти, и кончая довольно утонченным, духовным, от избытка внутренней силы. Сейчас люди начинают потихоньку как бы «подвывать» от того, что наконец поняли, что уже невозможно остановить этот вал насилия, что он ушел уже куда-то вглубь, в подкорку, в подсознание людей. Люди открыли в себе и для себя такие возможности действия – сло­вом ли, внешним ли делом, – которые раньше большинству из них даже не приходили на ум.

И здесь я хотел бы направить ваше внимание на то, что иногда (и все чаще) люди делают нечто совершенно недопустимое, исходя из самых благих намерений и благих помышлений. Например, чело­век становится верующим, и пока он не очень укреплен в духе, он по инерции больше надеется на внешнюю силу и думает, что как раз для приведения другого человека к вере, к причащению или креще­нию, вполне допустимы некоторые ложь, обман и насилие. Можно очень сожалеть о том, что наша современная история полна такого рода фактами. У многих, с одной стороны, есть страх перед любой силой, даже не насилующей, а с другой – бывает и такое, когда уси­лие легко переходит в насилие, когда людей приводят в церковь или для участия в таинствах и обрядах, не просто не спросив их, а пря­мо против их воли. Это – целая проблема.

Но наше время – не только время насилий, наше время – еще и время расслабленности: поразительной, противоположной этому на­силию, но также греховной расслабленности, т.е. недостатка усилий в человеке и обществе, недостатка всяких целенаправленных усилий – и физических, и душевных, и духовных, – недостатка вообще вся­кой доброй воли в обществе и людях. Сейчас, когда люди так часто вспоминают про добрую волю лишь на словах, многие стали гово­рить о ней с иронией, имея в виду какие-нибудь «добровольно-обя­зательные» взносы и т.п. В этом как бы соединились несоединимые вещи, потому что в жизни эти слова слишком далеко отошли от сво­его значения. Сейчас бывает уже неясно, о чем идет речь, когда го­ворится о доброй воле в человеке, так же неясно, как если бы мы говорили об усилии и насилии. Но во всяком случае любой чело­век пока еще хорошо знает, что существует злая воля и что эта злая воля связана как раз с насилием, что проявление злой воли вылива­ется, как правило, в то или иное насилие. Поэтому наша тема приво­дит нас к вопросу и о доброй и злой воле человека, т.е. как раз о той стороне его душевной жизни, о которой говорят не часто, но которая является одной из главных его характеристик, с точки зре­ния христианской этики.

Напомню, что в душевную жизнь обычно включают ум, чувства и волю человека. Когда говоришь людям, что душевная жизнь есть единство умственной, чувственной и волевой жизни человека, они не задаются вопросом, что здесь есть умственная и чувственная сторо­ны жизни человека, ибо они неплохо это ощущают, поскольку эти понятия не ушли из их жизни. Но то, что связано с волей, они ощу­щают очень плохо. Если сейчас вы сами себе зададите вопрос: «А что такое во мне моя воля?» – и при этом захотите четко разгра­ничить ее и умственную и чувственную жизнь, в пределах все той же своей душевной жизни, то и вам сделать это будет трудно. Вообще, надо сказать, и я до сих пор не читал, не слышал, не видел ни одно­го достаточно удовлетворительного, полного определения волевой стороны жизни человека, его воли. Как правило, мы определяем эту сторону жизни через тот или иной контекст, в том или ином сочета­нии понятий; но я хотел бы подчеркнуть, что вопрос о доброй и злой воле человека коренится в проблематике его душевной жизни, все­гда тесно связанной и с материально-физической, и с духовной жиз­нью человека и общества.

Теперь я бы все-таки хотел вернуться к вопросу о том, в чем же главное различие между усилием и насилием.

Итак, нам уже стало ясно, что это вопрос качества той силы, ко­торая включается в усилие и насилие. Еще это есть вопрос качества человеческой воли, и понятно, что добрая воля обычно ближе к уси­лию, а злая – к насилию. Так что же такое насилие в отличие от усилия? Мне представляется, что насилие – это некое усилие, со­вершаемое над человеком без его согласия на это, т.е. против его воли. Это самое главное, ведь внешне одно и то же действие, одно и то же слово, одна и та же мысль, вообще одно и то же движение духа, души и тела может быть просто усилием или насилием только в зависимости от того, согласно оно с волей человека, на которого направлено, или при этом совершается нечто против воли человека, даже если сам этот человек ошибается в своей волевой направлен­ности, даже если мы с ним не согласны и он действительно пред Богом неправ. Если вы действуете, не достигнув согласия на это че­ловека или общества, вы должны знать, что применяете по отноше­нию к ним физическое, душевное или духовное насилие.

Итак, вопрос об усилии и насилии – это вопрос, касающийся того, на что мы бываем согласны или не согласны. Согласие – важное понятие, оно нам сегодня еще пригодится, поэтому я сразу переведу его на общеупотребимый международный язык: «согласие» по-латыни – «консенсус». Этот консенсус в церковной жизни всегда имел огромное значение. Не случайно в ней есть фундаментальное поня­тие «духовный консенсус» Церкви и «консенсус патрум» («согласие свв. отцов»). Однако вопрос об усилии и насилии – это не только вопрос о том, на что мы согласны, но и о том, к чему мы открыты или закрыты. Ибо согласиться или не согласиться с чем-то и озна­чает быть открытым к чему-то или закрытым, принимать что-то или не принимать, верить чему-то или не верить.

Сделав еще один шаг вглубь этих понятий, мы вышли на самые важные для нас, христиан, вещи – свободу, веру и любовь. Ведь быть открытым к чему-то или кому-то или закрытым – это и означает верить этим чему-то или кому-то или не верить. Так же когда мы что-то или кого-то любим, мы открываемся ему (этому), его (это) при­нимаем и с ним (с этим) соглашаемся. Это же всегда и вопрос свободы.

Согласиться с чем-то или кем-то всерьез можно лишь свобод­но! Если мы соглашаемся с чем-то или с кем-то под давлением, не свободно, то мы всегда можем сказать, что здесь применено наси­лие. Не случайно даже в юриспруденции все показания, данные под давлением, не имеют юридической силы.

Итак, вопрос усилия и насилия – это вопрос открытости, свобо­ды, веры и любви, прошедших согласие (консенсус) и принятие (ре­цепцию) в душе человека – в его уме, чувствах и воле. Так мы с вами можем собрать то, что я сейчас говорил, в одно важное положение, хотя, может быть, и несколько сложное для восприятия на слух. Воп­рос усилия и насилия в духовной жизни, в жизни внутри церкви с любой ее стороны, т.е. жизни в мире, человеке и обществе, – это вопрос консенсуса и рецепции. Что это значит для церкви? Это означает возможность реализации в ее жизни принципа соборности, ибо принцип соборности Церкви, так же как и следующие из него принципы ее единства, святости, вселенскости и апостоличности, т.е. ее посланности в мир от Бога, – это вопрос согласия в Церкви и принятия ею Правды Божьей и Божьей Истины. Церковь должна быть согласна с тем, что в ней происходит, и должна принимать это, толь­ко тогда она сможет принимать правильные решения по любому вопросу, ибо ее решения будут соборны и адекватны закону ее сво­боды, веры и любви, только тогда церковь сможет жить в Духе благодати и по воле Божьей во всем.

Когда, к примеру, в IV-VIII веках собирались вселенские соборы, было очень важно, чтобы их решения были согласованы с прежни­ми учениями святых отцов и со Священным писанием, чтобы сами отцы этих соборов в конечном счете были согласны и друг с другом и чтобы эти решения были приняты, с одной стороны, на самом со­боре, а с другой – всею Церковью. Только после этого вселенский собор можно было считать состоявшимся именно в качестве вселенского, т.е. авторитетного для всех церквей. Мы часто этого не­дооцениваем. Нам иногда кажется, что достаточно собрать какой-нибудь местный синод или собор, вынести на них решение, чтобы иерархия его утвердила, – и все, а дальше знай только подчиняйся. Но это принципиально неверно. Потому что история знает такие соборы, которые по форме были даже целиком как вселенские, на которых именно так решения и принимались, но потом они отвергались церковью и, таким образом, эти соборы так и не становились вселенскими.

Что же означает вопрос консенсуса и рецепции, согласия и при­нятия, для всего одушевленного, в том числе и животного мира? Почему я здесь говорю о мире животных? Да потому, что мир жи­вотных – это одушевленный мир, мир, который действительно име­ет душу. Так как вопрос о доброй и злой воле, на который выходит вопрос об усилии и насилии, укоренен в душевной жизни, то мы должны думать и об этом. Вопрос консенсуса и рецепции для оду­шевленного мира – это вопрос действия в нем Бога и человека, его греха или правды. Для человека же – это вопрос действия душев­ных, духовных и нравственных сил в нем, вопрос его индивидуаль­ной и личностной жизни. А вот в обществе – это еще и вопрос совокупного действия всех людей-«богочеловеков» в их душе и духе, т.е. действия свободы воли и духа, веры, надежды и любви.

Сейчас очень много пишут и говорят именно о консенсусе и ре­цепции, о тех свойствах Церкви, на которые прежде внимания почти не обращали. На этих двух понятиях в наше время строятся целые теории, связанные с сущностью Церкви, и вне этих понятий совершенно невозможно понять новозаветную Церковь. Когда в Символе веры мы читаем: «Верую во едину святую, вселенскую и апостольскую Цер­ковь», – нам должно быть понятно, что вопрос консенсуса и рецеп­ции для Церкви – это вопрос соборности, через который мы входим в самые глубинные, самые нежные ткани внутрицерковной жизни.

Как мне кажется, я уже дал достаточно полное, многомерное по­нятие об усилии и насилии, как и о том, с чем связаны эти вещи, в каком контексте они живут и существуют. И это не просто абст­рактные рассуждения, это именно то, чего нам нельзя упускать, во избежание той плоскостности и одномерности суждений, против ко­торой я предупредил в начале нашей беседы. Дав набор важней­ших, взаимосвязанных понятий, я теперь хочу остановиться на проблеме собственно применения усилия и насилия в нашей жизни. При этом я имею в виду в первую очередь христианскую жизнь, жизнь каждого из нас.

Понятно, что усилия в нашей жизни нам надо прикладывать все­гда. И как здесь опять не вспомнить слова Евангелия о том, что «от­ныне Царство Божье силой берется, и употребляющие усилие дос­тигают его». Для этого нам всем надо научиться собирать и преоб­ражать свои силы, чтобы было что в нашей жизни прикладывать. Ведь очень часто бывает, что человек хочет что-то сделать, да не может. И если мы попадаем в подобную ситуацию, то она для нас должна быть очень знаменательной. Мы никогда не должны проходить мимо таких ситуаций, мы должны их внутренне отслеживать, понимая, что если мы что-то хотим сделать, но не можем, то это – как бы зво­ночек, говорящий нам о том, что мы выпадаем или уже выпали из силы духа, из жизни по вере. Ибо в Писании не зря сказано, что «все воз­можно верующему». Это действительно так. Другое дело, что все это осуществляется в жизни не вмиг. Вот для этого и нужно соби­рать и преображать, сублимировать свои силы. А это довольно труд­ная задача. Кроме того, нам нужно иметь не просто сколько-то сил, а избыток их, чтобы хватало не только на нас, но и на других. И это должно быть в нормальной жизни христианина. Вот для этого и нужно, как сказано в Евангелии, «не расточать, а собирать со Хрис­том». Но собирать со Христом – это и означает преображать те силы, которые в человеке уже имеются или еще зарождаются.

Когда человек действует, он бывает водим или внешней необхо­димостью, или внутренней потребностью, которые только и способ­ны мобилизовать волю и дух человека. Но, к сожалению, очень час­то человек бывает расслаблен, очень часто его воля почти не дей­ствует. Человек нередко говорит: «Я безволен» или: «Он – без­вольный человек». Если же этот безвольный человек спросит: «А что же мне делать? Что, неужели я обречен на всю жизнь оставаться без­вольным? Я таким родился и таким же умру?» – то, боюсь, такой вопрос застанет нас врасплох и мы будем вынуждены отступить: или согласиться с таким фаталистическим выводом, или просто отойти, не сказав, по существу, ничего в ответ. Да, мобилизовать волю чело­века может только или внешняя необходимость, которую человек должен тогда осознать и принять, если она во благо, к добру, или внутренняя потребность, которая происходит из свободы человека и из его веры и любви, которая тоже всегда есть сила. «Вера действу­ет любовью», – сказано в Писании. Но нам ясно, что это действие веры и любви, действие этой силы духа невозможно без помощи Божьей, без Его откровений, без Его познания, без Его благодати.

Где же здесь место воле Божьей, т.е. Закону Божьему? Что для нас Закон Божий – внешняя необходимость или внутренняя потреб­ность? Ведь Закон Божий для того и дан, чтобы его исполнять, за­поведи для того и даны, чтобы их исполнять, воля Божья для того и открывается, чтобы нам действовать в согласии с ней. Мне представ­ляется, что воля Божья, Закон Божий находятся где-то на границе внешней необходимости и внутренней потребности человека, исходящей из его свободы. И от нас зависит, будет ли эта воля Бога чем-то внешним для нас или она станет в нас чем-то внутренним. Не слу­чайно уже в Ветхом завете постоянно говорится о великой задаче человека – познавать и любить Закон Божий, заповеди Господни, свидетельства Его, только тогда этот Закон будет в нас действовать.

Говоря о наших усилиях в жизни, хочется еще немного остано­виться на самом важном – на любви и свободе, которые являются главными силами от Бога, действующими в человеке. Здесь много тайн. Бог наш есть Любовь и Свобода, поэтому любой серьезный разговор о любви и свободе есть всегда разговор таинственный.

Действия любви в человеке многообразны, многомерны. Это, ко­нечно, отдельная тема, и, если Бог даст, мы в будущем об этом будем говорить специально. Но сейчас я хотел бы сказать одно: совершен­ное и потому невыразимое действие любви в людях воплощается как минимум в четырех аспектах: в агапэ (любви всесторонней, всеобъ­емлющей, универсальной), в эросе (любви личностной, личной, одно­го человека к другому человеку), в сторгэ (любви к родителям) и в филиэ (любви дружеской). В любви объединяется духовное, душев­ное и телесное, относящееся к тайне человека, жизни и мира.

Свобода тоже раскрывается в человеке в единстве его духовной, душевной и телесной свободы. Что это такое? О свободе телесной и физической мы здесь говорить не будем. Духовная Свобода – это та Свобода, которая происходит прямо от Бога во Христе и в Духе Святом, та Свобода, о которой сказано в Писании: «Где Дух Госпо­день, там Свобода», и еще: «К Свободе призваны вы, братья» – к Свободе во Христе. А душевная свобода – это свобода выбора, свобода воли. Как раз она имеет огромное значение, когда мы ре­шаем для себя вопрос о том, на что мы соглашаемся, а на что не соглашаемся в принципе. В условиях жизни в мире сем это один из самых важных вопросов. Поэтому и проблема выбора также очень связана с применением насилия и усилия в нашей жизни.

Важно, чтобы воля человека, когда он совершает свой выбор, была доброй. Что это значит? Что такое добрая воля? Это не просто воля, связанная с тем или иным усилием, это воля, которая находится в со­ответствии с волей Божьей, в соответствии с правдой Божьей, кото­рая творит и соответствующий выбор.

Здесь тоже есть много проблем. Вспоминаются слова апостола Павла, например: «Чего хочу, того не делаю, а чего не хочу, то де­лаю». Для тех, кто помнит эти слова в их контексте, не секрет, что это было трагическое, глубокое описание личного опыта жизни апо­стола Павла, но опыта, накопленного еще в жизни под необходимо­стью, под Законом, хотя и Законом Божьим. Поэтому мы и должны снова сделать вывод, что человеку для осуществления его доброй воли и применения усилий, которыми обретается Небесное Царство, мало самой этой доброй воли. Хотя она и реальность, ему еще нуж­на и Свобода Духа, Свобода во Христе, которую мы пишем с про­писной, большой буквы.

Теперь я несколько подробнее скажу о применении в нашей жиз­ни насилия. Мне кажется принципиальным то положение, что наси­лие никогда не бывает оправданным до конца. Но это так только в христианской жизни. Жизнь нехристианская часто строится на дру­гих принципах.

Да, христианство никогда до конца насилие не оправдывает – никакое, никогда, даже с доброй целью, даже в ответ на насилие, даже на насилие в отношении другого. Человек может попасть в ситуацию выбора из двух зол: эта ситуация многим из нас по жизни известна. И тогда он может выбирать некое насилие как меньшее зло. Если же человек попадает в такую ситуацию, если он выбирает насилие по необходимости, то, как вы помните, он попадает в ситуацию, дале­кую от какой бы то ни было благодатности, ибо он все равно опе­рирует злом, хотя, может быть, и меньшим.

Итак, если насилие никогда до конца оправданно быть не может, то оно все-таки относительно оправданно в ситуациях выбора из двух зол, которые иногда бывают очень тонкими. Попасть или не попасть в такую ситуацию – это часто не зависит от наших внешних желаний. Это зависит только от нашей силы духа.

Единственным насилием, относительно оправданным для христи­анина, особенно на первых этапах его духовной жизни, может быть только насилие в отношении себя самого и только в нравственной сфере, и то лишь в определенной мере. Вот это мне представляется очень важным: пока в человеке нет необходимой силы духа, благо­дати – а нет сомнения, что на белом свете нет ни одного человека, который бы никогда не попадал в ситуации выбора из двух зол, ко­торый бы никогда не выпадал из благодати, – в этих ситуациях надо быть готовым к насилию. Но повторяю: только по отношению к себе, только в сфере этики и зная в этом свою меру. Эти три условия очень существенны, они нужны, чтобы не потерять границ и не впасть в деяния, ничем не оправданные.

Хочу, к слову, напомнить вам, что известный церковный канон, тре­бующий прещений по отношению к людям, которые убивают врагов на войне, не отменен. Хотя мы, говоря об этом, конечно, должны по­мнить, что война в жизни человеческой – это не только убийства. На ней есть место и подвигу, и самопожертвованию, и отдаче своей души (жизни) «за други своя». Правда, в катаклизмах общественной жизни, будь то революция или что-нибудь подобное, люди часто те­ряют важнейшие ориентиры, забывая, что им надо спасать и за чем следовать, что защищать. И их выбор часто бывает не вполне соот­ветствующим воле Божьей, он часто не приводит к спасению духов­ных ценностей, основополагающих ценностей жизни человека и общества. И тогда происходит крах, тогда закладывается основа для все новых и новых преступлений, все новых и новых насилий. Поэтому в истории самые важные и серьезные революции – это революции в духе и без насилия.

Законом жизни мира сего является то, что зло всегда рождает зло, грех всегда рождает грех, так же и любое насилие всегда рож­дает лишь новое насилие. Но, наверное, было бы совсем невозмож­но жить в этом мире, если бы действовал только этот закон. Поэто­му всех людей, в том числе и многих христиан, надо учить отвечать на насилие не насилием, а добром и любовью. Вот для чего также нужен избыток духовных сил в человеке, что возможно только в Церкви Христовой.

Насилие в отношении третьего лица, другого человека – это осо­бенно острая нравственная проблема. Здесь нельзя только просить, здесь всегда надо действовать. Но как? В Ветхом Завете в таких слу­чаях был ясный принцип: «око за око, зуб за зуб». Это был простой принцип ограничения зла, ограничения насилия в ответ на насилие. А в Новом Завете абсолютным является лишь закон Любви и Свободы, что для нас с вами означает вот что: в ответ на агрессию зла в себе делай все, что можешь, а если ты стал свидетелем насилия в отношении другого, тоже сразу делай все, что можешь, все, на что у тебя сейчас есть реаль­ные силы. Тут могут быть совершенно разные ситуации – благодатные и безблагодатные, но, повторяю, для нас должно быть непреложным за­коном то, что насилие в отношении кого-то другого – это для нас все­гда есть внутренний призыв к действию, к нашей жертве духа и души и тела. И конечно, здесь главный для нас пример – Сам Господь наш Иисус Христос, Который освободил человека от непреодолимого наси­лия зла и греха, от духовного и потом уже от всякого иного насилия.

Думая о внутренней жизни человека, о вопросах духовного на­силия, можно обнаружить какие-то закономерности, очень глубоко подмеченные святыми отцами церкви. Известно, что часто плоть восстает на дух, и поэтому в нас должна быть строгая иерархичес­кая соподчиненность человеческих духа, души и тела. Главенствую­щим всегда должен оставаться дух. Но, зная это, мы иногда забываем, что в жизни бывает и нечто обратное: когда какой-нибудь дух человека подавляет его плоть (душу и тело), что тоже есть грех на­силия. И точно так же душа может восставать на дух человека: на­пример, воля, становясь железной, или ум, доходящий до рационализма, или чувства человека, те или иные его мечтания, стремления насиль­но могут брать верх над любовью и свободой в нем. Наконец, не будем забывать, что бывают грехи души и против тела.

Умерщвление плоти в христианской аскетике часто переходило границы и было насилием над человеком, что в результате угнета­ло и дух, делая человека жестким, даже жестоким. Западная хрис­тианская традиция, католическая традиция, при этом шла дальше во­сточной (не всегда, но часто), поэтому, может быть, не случайно, что именно в той культуре зародился образ монаха-мизантропа, показы­вающий, что человек аскетически продвинутый может оказаться со­вершенно лишенным любви. Именно на Западе, в немецкой культуре, родилось и понятие «категорического императива» духовно-нравственной жизни, что тоже ставит ее на грань нравственного насилия. Категорический императив Канта, как раз касающийся внутренней жизни, требует от человека насилия над собой: человек должен дей­ствовать так и только так, потому что он уверен, что так правильно, хотя сам он с этим может быть не согласен.

Я уже говорил, что возникнуть такая ситуация может, и она мо­жет быть относительно оправданной, но не случайно я добавил, что это допустимо только в нравственной сфере, только по отношению к себе и в определенную меру. Именно у Канта, как мне кажется, эта мера оказалась превзойденной.

Всякая ложь и всякий грех – тоже насилие, как и всякое наси­лие, есть грех и ложь. Хотя будем реалистами, будем помнить, что не всегда это грех смертный, т.е. он не всегда сразу отлучает человека от Бога и Церкви. Нам необходимо полное освобождение от зла и греха для того, чтобы та любовь и свобода, о которой мы говорили в связи с усилиями против насилия в жизни человека, вполне раскры­лась в нас. Но, конечно, этой полноты на этой земле мы еще не достигаем. Пока мы несем в себе только залог духа и свободы, благо­дати и истины. Поэтому не случайна и наша молитва к Отцу Небес­ному: «Да придёт Царствие Твоё».

Пока же этого Царства Божьего в полноте в нас еще нет, нам все­гда надо быть готовыми к тому, чтобы в определенных ситуациях тер­петь, крепиться, возрастать в духе, тем самым укрепляя себя и цер­ковь. Будем же вместе молиться: «Отче наш!.. да будет воля Твоя и на земле, как на небе... и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» – т.е. от всякого зла.

Вот на этом я хотел бы закончить наши размышления на эту не очень простую тему. Мне не хотелось ее упрощать, хотя я понимаю, что не всем было легко. Думаю, что все, о чем мы сейчас говорили, можно будет приложить к жизни. Наверное, у каждого из нас уже возникли те или иные ассоциации, связанные с конкретными жизнен­ными ситуациями. Если у вас есть какие-то трудные моменты, вы в записках можете об этом написать, и мы об этом еще поговорим.

Вопросы и ответы

Насильственное лечение алкоголиков... Как их лечить? Боль­шинство из них лечиться не хочет.

Этот вопрос можно распространить на очень многие подобные случаи. Это может касаться и психических болезней, и наркологи­ческих, и некоторых других. Это трудная проблема. Все, о чем я се­годня говорил, связано не вообще со всеми ситуациями в жизни и мире, а с тем, как живут христиане внутри церкви, неважно, оглашае­мые они или уже полные члены церкви. Я упоминал, что в жизни нехристиан есть ситуации, которые подчиняются каким-то другим принципам, ведь кому дано меньше, с того меньше и спрашивается.

Очень трудно однозначно ответить на такие вопросы, как этот, по­тому что всякий больной человек, с одной стороны, больной и в ка­кой-то степени, следовательно, ограничен в своих возможностях и в своей свободе выбора, особенно если это связано с каким-то по­мрачением душевной жизни, когда человек уже теряет полноту от­ветственности за свои слова и действия; с другой же стороны, покуда он остается человеком, в нем остается та основа духа, которая требует уважения к его личности, и значит, к его свободе выбора, и значит, к его согласию или несогласию на лечение. Поэтому все-таки желательно достигать этого согласования и с психически больны­ми, и наркологическими больными, к которым относятся и алкоголи­ки. Это очень трудно, иногда почти невозможно, но нужно старать­ся, смотря по обстановке.

Наверное, здесь какого-то единственного ответа быть не долж­но. Не только не может быть, но и не должно. Потому что перед нами могут быть разные люди. Есть, конечно, ситуации, когда человека надо изолировать, надо лечить, независимо от того, что он сам об этом думает, если он уже потерял какую-то даже минимальную меру от­ветственности в своих решениях и поступках.

Да, алкоголик или психически больной человек требуют лечения, но часто они сами себя больными не осознают, или осознают, но впада­ют в дух отчаяния, думают, что им никто и ничто уже не поможет, опус­кают руки и поэтому лечиться не хотят. И здесь встает вопрос ответ­ственности других людей за него и вопрос понимания этого челове­ка. Лучше, чтобы эти решения принимали близкие и любящие этого человека люди, не какие-то официальные инстанции, как это у нас, к сожалению, часто бывает. Очень жаль, что часто и близкие люди в таких случаях становятся в своих решениях на уровень казенный и отчужденный. И все-таки только любящие люди могут взять на себя ответственность и сказать, если человек не хочет лечиться, можно ли здесь применять над ним насилие, не уговорить, а заставить его. Конечно, все равно это будет ситуация выбора из двух зол и такой выбор будет злом меньшим. Но важно, чтобы это меньшее зло не разрушало че­ловека. Сегодня я уже имел возможность немного об этом говорить: если уж человек попал в такую ситуацию, то он может сожалеть, конеч­но, об этом, но уж коли это случилось, то он должен всегда стремиться выбирать зло меньшее. Лучше не попадать в такие ситуации, но если уж ты в нее попал, то действуй, выбирая меньшее зло! Насильственное лечение – это зло меньшее, если даже оно во благо человеку.

Является ли насилием подведение стариков, находящихся в старческой болезни, или просто слабоумных людей к причас­тию? Есть случаи, когда человек начинает вырываться из рук, а его насильно удерживают. Или же человек просто не осознает, где он и что с ним происходит. Как быть с такими людьми?

Это тоже одна из очень тонких и очень трудных проблем. У нас сейчас, к сожалению, распространилось магическое отношение к та­инствам, которого в древней церкви не допускали, за чем очень строго следили. Сейчас все значительно хуже. И вот это магическое отно­шение к таинствам очень часто приводит к тому, что нарушаются ка­кие-то границы, положенные в Церкви, что уже нет того духа свобо­ды и любви, который должен быть основанием для всякого действия в Церкви. Скажем, иногда крестят людей, которые больны настолько, что в известном смысле уже не могут быть названы даже людьми, причем когда заведомо известно, что вот такой-то человеком уже и не станет. Так же иногда и причащают.

Это очень сложная ситуация. С одной стороны, трудно, невозмож­но таинство сводить просто к одному пониманию, к одному осоз­нанию человека, с другой же – невозможно и совсем игнорировать эту сторону жизни человека.

Вот причащают детей и младенцев, допустим. И здесь та же про­блема. Большинство из них причащается с удовольствием, но есть такие, которые то ли пугаются, то ли еще что-то, но они яростно кричат и вырываются, хотя они, как правило, еще и не понимают, что с ними происходит. Как тут быть? Мы все-таки причащаем этих де­тей, правда, за исключением тех случаев, когда ребенок вырывается так, что видно по всему, что он активно и однозначно не хочет причащаться. В таких случаях священник просит отойти или постоять рядом, чтобы ребенок успокоился, как-то пришел в себя. Это, как правило, бывает с теми детьми, которые в церковь не ходят, которых туда не носят или у которых очень плохая духовная ситуация дома и, следовательно, внутри них.

Если ребенок все-таки остается активным богоборцем, хотя и по­лусознательным или несознательным, то некоторые священники все же не причащают их, говоря: «Придите в следующий раз, придите потом». И мне кажется это правильным. Потому что обычно это не бывает связано ни со смертельными, ни с какими-то иными опасными для ребенка состояниями. Подходить к таинству надо все-таки хоть с какой-то подготовкой, детям, старикам и умствен­но больным тоже.

Является ли насилием со стороны матери, когда она уговари­вает, напоминает, понуждает и сама возит в церковную вос­кресную школу ребенка 14 лет? У него есть желание там бывать, но значительно больше желание в это время гулять, смот­реть фильмы о насилии (так как они все об этом) и прочее.

Когда мать напоминает, понуждает и уговаривает, т.е. приклады­вает усилия к тому, чтобы своего почти взрослого ребенка привести в воскресную школу, она делает правильно, и это надо делать. Это не насилие, а усилие. Другое дело, что это надо делать тактично, для чего надо знать своего ребенка, это надо уметь делать с любовью. Но это делать, конечно, надо. Очень многие родители, к сожалению, встретившись с сопротивлением со стороны своих детей, начинают говорить: «Ну вот, что я буду ему говорить? Он сам еще не очень понимает, чего хочет, значит, это будет насилием». И они здесь не­правы, глубоко неправы. Они отказываются от усилия, они смешива­ют насилие и усилие. А то, что у ребенка, как и у любого взрослого человека, может быть большее желание смотреть фильмы и прочее, как здесь сказано, так это естественно: более широкий путь всегда более притягателен. Но «Царство Божие силой берется», и значит, от него, как и от старших, требуется усилие.

Очень важно, чтобы мать при этом достигла с ним согласия. Нельзя взять четырнадцатилетнего ребенка и насильно, против воли, привести его в воскресную школу или в храм. Это невозможно. А даже если это и свершится, добрых плодов от этого шага не будет никогда. Многие люди окончательно, совершенно теряли веру имен­но после подобных акций, особенно в таком вот возрасте, легко ра­нимом, переходном. И я встречался с такими случаями и, надо ска­зать, более трудных случаев я не знаю. Приходилось практически до конца отказываться от какого бы то ни было общения с таки­ми людьми, потому что у них уже в подкорке, в подсознании сидит, что все церковное – это насилие, и все. И ничто их не пробивает, ничто не действует. Тут можно было только молиться за челове­ка. Но это самые тяжелые случаи, самые безнадежные. Хотя тоже безнадежные не абсолютно, ибо абсолютно безнадежных случаев все-таки не бывает.

Какова первоначальная идея инквизиции, была ли инквизи­ция злоупотреблением повсеместно, не была ли она в идеале задумана как форма покаяния, в связи с аскетикой?

О нет! Она была задумана как форма охранения веры от всяко­го рода посягательств на нее со стороны еретиков, раскольников, чародеев, магов и прочее, и прочее. Хотя вроде бы во все эти инквизи­торские процессы должны были входить, и формально входили, эле­менты покаяния. Но при этом делались очень странные выводы: если ты и покаялся, ты все равно должен окончательно искупить свою вину пролитием своей крови. Точнее, напрямую проливать кровь было нельзя, а вот сжечь человека было можно – потому что это про­исходит почти без пролития крови. Первоначальная идея инквизиции была именно та, о которой я сегодня уже говорил: «Заставь их вой­ти». Людей приводили в Царствие Божие, но вот таким образом. Поэтому куда они их приводили и куда при этом шли сами – ска­зать очень не легко.

Как быть, если внутренняя потребность (в добре) есть, а воля бездействует вследствие физической усталости?

Ну, конечно, все имеет свою меру. Внутренняя потребность тоже может быть сильной, а может быть и слабой. Я думаю, что физичес­кую усталость можно преодолевать, и она вполне преодолима, когда есть большая внутренняя потребность в добре. Внутри человека идет борьба. Нет таких людей, которые были бы в этом деле абсолютно целостны и не имели бы нужды в этой борьбе, в каких-то своих до­полнительных усилиях. Потому что во всяком человеке есть и то, и другое. Есть леность и расслабленность, но есть и иное. Если внут­ренняя потребность добра велика, она превзойдет физическую уста­лость. Но я сегодня не случайно уже говорил, что все мы очень нуж­даемся в помощи Божьей. Нельзя думать, что сама эта внутренняя потребность добра – только наша, что она есть чисто человечес­кое дело. Это все-таки нечто большее. Без помощи благодати, навер­ное, человеку себя собрать вообще невозможно. А это «собирание» совершенно необходимо. Иначе воля не действует. Воля вообще очень легко парализуется всякой нецелостностью, внутренней, душев­ной, физической или какой-то духовной разорванностью. Да, человек противоречив. И эти противоречия иногда бывают очень тяжкими. Че­ловеку бывает трудно их преодолевать, но, конечно, ему важно дер­жаться какого-то одного принципа, «плясать от одной печки». Тогда ему будет легче преодолевать себя и решать эти проблемы.

Я совсем не хотел бы создать у вас впечатление, что очень легко разрешаются те проблемы, о которых мы сегодня говорим. Как раз это одни из самых трудноразрешимых проблем: проблемы, связанные с волей человеческой, с внутренними потребностями, со свобо­дой человека, особенно пока он живет в этом мире, мире, который не достиг полноты и совершенства и не достигнет их, пока этот мир таков, каков он есть.

Возможно ли насилие по отношению к самому себе?

Да, я об этом сегодня говорил. Иногда это насилие по отноше­нию к самому себе даже бывает оправданным – в области нравствен­ной. Но все-таки еще помните о мере – ведь можно так на себя надавить, что мокрое место останется. И все-таки оно – свидетель­ство несовершенства внутренней, духовной жизни.

Вот и еще подобная записка.

Вы говорите, что нужно быть готовым к насилию, но в опре­деленную меру.

Я не говорил, что нужно быть готовым к насилию. Точнее, гово­рил, но лишь в очень конкретном контексте: когда другого выхода у человека нет и когда человек понимает, что даже в этом случае оно – зло.

Поясните, пожалуйста: говоря о мере, что и кого Вы имеете в виду?

Имеется в виду мера насилия, некий его предел, а не мера к кому-то или к чему-то.

Если говорить, например, о насилии в семье. Иногда мера того, что приходится выслушивать, превышает меру греха и меру приличий при высказывании претензий. И это каждый день. Хотя претензии могут совпадать с волей Божьей и собствен­ной волей. Но в такой обстановке «нормальная» жизнь суще­ственно лишает сил и приводит в уныние. Как тут лучше быть? Какова личная мера?

Личная мера – это ваша личная мера. Мера у каждого челове­ка своя, она зависит от того, кто сколько может вместить. Здесь не­возможно установить какой-то стандарт, какой-то ГОСТ. Семейные отношения – одни из наиболее сложных в человеческой жизни.

Подробнее о них я сейчас вам не могу сказать, ибо не хватает кон­кретности в записке.

Приведите, пожалуйста, примеры усилия и насилия над самим собой. Можно ли насилие превратить в усилие?

Что значит насилие над самим собой? Это не от хорошей жиз­ни. Если человеку хочется украсть и он знает, что никто не видит, не узнает, а ему очень хочется. Здесь нужно взять себя «за шкир­ку». Но есть такие ситуации, когда и этого сделать не удается, как бы это ни называлось: слабостью, немощью, греховными навыками. Верующий человек доверяет Богу, слушается Его воли, хотя его собственная греховная воля подчас ведет к другому. Значительно тя­желее в этой ситуации неверующему.

Является ли насилием то, что человек делает под давлением другого человека, хотя потом осознает правильность того, что его заставили сделать?

Вы сами ответили. Действительно, это будет насилием, если вы его заставили что-то сделать. Потом он согласился с вами и с тем, что вы ему хотели добра. И если затем ваше действие продолжается, оно уже перестает быть насилием.

Проявление воли Божьей при потопе – насилие?

Это метафизические проблемы, которые нас выводят в другую сферу – сферу самой воли Божьей. Бог никогда не насилует. Но неверно воспринятая человеком заповедь Божья может казаться насилующей. Это существенно. Когда Бог говорит: «Не убий», Он открывает путь правды, того, что нормально в этой жизни. Но когда я стукну по голове агрессивного человека и скажу ему: «Не убий», это будет уже другая ситуация. Во имя исполнения заповеди Божь­ей люди часто нарушают волю Божью, Его же заповеди.

Как объяснить примеры жестокого святоотеческого предания? Почему возникло такое направление?

Аскетический опыт очень сложен, он не шаблонен, по отношению к разным людям он может и должен прилагаться по-разному. В аскетике нельзя одной мерой мерить всех. Аскетические предания нужно применять, смотря на лица, как это делали лучшие святые отцы. Аскетика имеет свои границы в Церкви. Когда эти границы перехо­дились, появлялась жесткость и даже бессмысленная жестокость. Не надо забывать, что люди тоже искали здесь свои нормы и иногда шли крайними путями, хотя от них потом и отказывались. Накапли­вался опыт, и этот процесс был достаточно сложным. Вообще, духов­ная жизнь всегда непроста, повторяю, она не шаблонна. Ну а потом, к сожалению, людям все-таки свойственно переходить какие-то гра­ницы: взяв за основу какой-нибудь совершенно правильный прин­цип, доводить его до абсурда. Это другая сторона дела.

Понятие консенсуса распространяется только на людей? Мы же молимся: «Господи, спаси мя, хощу или не хощу».

Конечно, когда мы так говорим, мы как бы предполагаем раздво­енность нашей воли. Человек может внутренне с чем-то соглашать­ся, но эмоционально чего-то не хотеть. Человек согласен со спа­сением, он хочет спасения, и в то же время он не находит в себе сил идти по пути спасения. И это называется нехотением. Эта антиномичность духовной жизни здесь выражена в ее сложности и противоречивости. Эти слова нужно правильно понять, иначе у нас полу­чится весьма страшная картина.

Как отличить голос совести от внутреннего голоса?

А почему надо отличать?.. Голос совести и есть внутренний го­лос. Другое дело: какая это совесть? Совесть тоже бывает не бе­зупречной, как и внутренний голос бывает больным.

Познание воли Божьей невозможно без аскетики, которая, ра­зумеется, насилует плоть. Но разве можно сравнить плоды?

Смотря что подразумевать под плотью. Наши лекции все-таки по этике, а не по аскетике. И здесь вся разница. Поэтому то, о чем я говорил, не предполагало подобных ситуаций. Под плотью в аске­тике подразумевается не просто тело и душа человека, под ней, скорее, понимаются их греховные, страстные пожелания. И аскетика действи­тельно восстает, борется именно против такой плоти, которая вос­стает на дух (в конце лекции я коснулся этого аскетического момента). И такую плоть, т.е. страсти, можно насиловать. Это нормально. Нельзя насиловать тело и душу человека, плоть не в аскетическом, а в антропологическом смысле.

Иногда не хочется молиться утром. Где грань между насили­ем и усилием? Можно ли вообще говорить о насилии своей души, духа? Или это борьба с молитвенной леностью?

Правильно, иногда не хочется молиться. И первый ответ, который напрашивается, мог бы быть таким: приложите усилие, пожалуйста, при­ложите усилия для того, чтобы это свое нехотение, нежелание пре­одолеть. Однако это опять момент аскетический, потому что мы го­ворим: хочется, не хочется. Это так же, как спасение: «хочу я или не хочу – спаси меня». Здесь аналогичная ситуация. Поэтому тут нуж­но помнить: когда речь идет о насилии со стороны души, в духов­ной жизни, то подразумеваются страсти. Это аскетические понятия. Еще и еще раз прошу вас не путать аскетические и этические вещи. В аскетическом смысле можно и нужно бороться с плотью как сим­волом страстей, греха и ее восстания против духа, но в антропологи­ческом смысле бороться с плотью и насиловать плоть не должен даже и праведный дух.

Вы сегодня коснулись вопроса о том, что существует мнение об отрицании христианством науки. Предполагается ли в Ва­шем цикле лекция об этом?

У нас в этом году пока не было запланировано такого. Я отложу эту записку: мы в принципе будем иметь в виду этот вопрос при пла­нировании дальнейших лекций нашего цикла. Хотя я не думаю, что об этом в наше время нужно говорить долго. Сейчас мне это не кажется столь актуальным, чтобы этот вопрос можно было представ­лять как-то развернуто. А полвека назад это делать очень бы сто­ило. Подумайте над этим.

Каково Ваше отношение к крестовым походам?

Как всякое большое историческое явление, это явление сложное. Это была война, религиозная война. А о войне я сегодня уже немного говорил: это явление амбивалентное, т.е. это «палка о двух концах». Здесь всегда есть и преступление, и насилие, и разбой, и всякая чер­нота. Но есть и совсем другое: самопожертвование и подвиг, и «полагание жизни своей за друзей своих». Крестовые походы знали и то, и другое. Там участвовали и святые люди, шедшие с самыми святыми намерениями, и корыстолюбцы, и фанатики. Всяко было.

Итак, само по себе это явление сложное. Тем более, что кресто­вых походов было много, и они носили разный характер, начиная, на­пример, с крестового похода детей...

Как Вы относитесь к самоубийству Юлии Друниной? Не ка­жется ли Вам, что это ее духовный крах, потеря ориентации в эпоху страшного катаклизма? Может ли быть оправдан такой выход из положения, хотя он и вызывает глубокое человечес­кое сочувствие?

Конечно, всякий крах – вещь тяжелая, тем более крах духовный. Самоубийство есть самоубийство, и можно сочувствовать решитель­ности, смелости человека, пошедшего на крайнюю меру, расписавше­гося, так сказать, в этом крахе. Но если говорить о человеке – не просто о поэтессе, как винтике в системе, а именно как о человеке – то любой крах и любое самоубийство является как раз насили­ем над собой, насилием не в меру тяжелым и потому неоправданным. Многие люди все-таки показывают пример другого выхода из ана­логичных положений. Можно же было покаяться по-другому. Ведь на самом деле это был импульс к покаянию, а не к уходу из жизни. Когда меняется ситуация в жизни, надо думать о ней с покаянием и надеждой. Вот этого-то подчас у людей и не хватает.

Моисей сорок лет водил людей по пустыне, имел ли он на это право? Ведь это же насилие (смех). Когда человек хочет что-то сделать, а сил не хватает, не является ли это теми «благи­ми намерениями, которые ведут в ад»?

Сначала по поводу Моисея. Мне кажется, что здесь и отвечать как-то трудно. Насчет прав Моисея... Да, ему, конечно, никто не выписы­вал никакого удостоверения, но Бог Сам ему открылся и сказал: «Вы­веди народ Мой». Ну что тут поделаешь?.. Он отказывался. Но пришлось. Так что, видите ли, постепенно он с Богом согласился, как по­том постепенно согласился с Ним и народ. Будем поэтому считать, что насилия не было. Была власть свыше.

Далее. Когда человек хочет что-то сделать, но ему не хватает сил. Ну, это не является, конечно, теми «благими намерениями, которые ве­дут в ад». Другое дело, что у каждого человека силы ограничены все­гда. Поэтому все-таки важно, что же он хочет сделать. Тут написа­но: «Когда человек хочет что-то сделать». Все-таки очень важно, что стоит за этим «что-то». Если нечто внешнее, то рано или поздно в жизни человека возникнет дисбаланс. Внешние силы уходят – и ум­ственные, и физические, – их будет не хватать, как и всегда их не хватает человеку для того, чтобы делать все, что хочет он сам. Мо­жет быть, в этом и есть некая мудрость жизни. Если бы всякому че­ловеку всегда хватало сил на все, что он хочет, то я не уверен, что всем от этого было бы лучше.

Чувство страха. Является ли это грехом?

Нет, чувство страха часто является чем-то иным. Страх сам по себе – это явление сатаны в жизни человека, если это безотчетный, ир­рациональный, темный страх. А уж от него может родиться и грех. Это «прекрасная», «замечательная» почва для любого греха! Страх – это основа любого греха. Не случайно в XX веке уже было написано, что наш «Учитель самым большим грехом считает страх» (М.А. Булгаков). А чувство страха Божьего может от него иногда и спасать.

Если у человека в жизни случилась большая стрессовая ситу­ация, которая не прошла бесследно, и чувство страха возни­кает у него из-за несерьезных причин, то как быть? Как пси­хологически себя настроить? Что делать?

Это вопрос не столько психологический – вот это я утверждаю с полной ответственностью, – сколько вопрос духовный. Такого рода страх, хотя, конечно, связан со всякими психологическими стрессами и может на время облегчаться психологом, никогда лишь на психоло­гическом уровне не снимется, ибо он очень связан с состоянием духа. И я об этом в начале уже сказал. Поэтому если человек хочет осво­бодиться от такого «наследия» прежней жизни, независимо от того, виноват он в этом или не виноват, то, как всегда, решение всех проблем – через общение с Богом, в молитве, в обращении к Богу и в обра­щении к ближнему. Это очень важно. И тогда страх пропадет, тогда просто не будет места страху. «В любви нет страха, – сказано в Пи­сании, – но совершенная любовь изгоняет страх».

Когда Господь изгнал торгующих из храма, не было ли при этом насилия? Или это мифопоэтический язык и такого события не было в эмпирическом мире?

Так и хочется сказать: ну, считайте, что это – мифопоэтический язык и что такого события не было в этом эмпирическом мире. Но все-таки... Понимаете, все это сказано в Евангелии очень энергично, этот рассказ очерчен в нем очень сильно. Хотя, как ни странно, при всей своей энергичности и красочности, он не очень конкретен.

Совершенно ясно, что хотя и говорится, что Господь сделал бич, опрокинул столы, рассыпал деньги, впечатления насилия, слез и невин­ных страданий торговцев ни у кого не возникает. Если абстрактно смотреть на действия, то да, было совершено некое насилие над их греховной деятельностью. Конечно, им вряд ли могло это понравить­ся. Но в действительности из храма изгонялся их грех и его послед­ствия. Не случайно нигде не сказано, что было совершено хоть ка­кое-то насилие над людьми, нигде даже намека нет на то, что, допус­тим, бич пришлось применить по отношению к людям. Но обратите внимание, что там были еще и животные, так что там было к чему и к кому применить это «орудие пролетариата».

Как вы относитесь к идеям, изложенным в книге И.А. Ильина «О сопротивлении злу силой»?

Как раз вот так, как сейчас сказал. Предыдущий ответ пусть бу­дет ответом и на этот вопрос.

Вы говорили, что насилие по отношению к себе возможно в сфере этики. Но этика не исчерпывает всей глубины христи­анской жизни.

Совершенно верно. Именно поэтому я и ограничил насилие по отношению к себе ею. Далеко не всегда, не во всех случаях оправ­дано насилие по отношению к себе. Но если оно ограничено даже в области этики некоей мерой – ибо должна быть соразмерность цели и средств, – то, если вы возьмете нечто за пределами этики (духовную жизнь, дух человека), тем более это будет так. Я в конце лекции говорил, что бывает, когда душа восстает на дух, тело восстает на дух, и наоборот.

В духовной жизни человека никакого насилия не должно быть никогда. Не должно быть! Это опять же ситуация, о которой мы сегодня уже говорили: если насилие применяется по отношению к человеку духовно, тогда рождается богоборчество в самой тяжелой форме. Это возможно и тогда, когда человек применяет насилие по отношению к себе. Правда, я не могу вспомнить сейчас практичес­ких примеров. Может быть, это не характерно для нашей эпохи, но история знает такие примеры, когда люди, допустим, из-за идеи отка­зывались от Бога. Хотя нет, что далеко ходить? Были и более про­стые ситуации. Человек мог отказаться от Бога и из-за красной кни­жечки, просто из-за внешних благ. Вспомните, человек становился партийным, и он уже говорил: «Нет, я в церковь пойти не могу, я рад, я всей душой, я верующий, но не могу, ведь у меня в кармане крас­ная книжечка». Это означало магическое действие красной книжечки, которая становилась критерием и высшим судией для человека. Правда, в других народах часто рассуждали по-другому. Там все равно ходили в церковь и говорили: «Мне и Бог, и партия помога­ют». Но это было где-нибудь в Польше или Азербайджане, а для русского уха это почему-то совсем не звучит.

О рецепции. Принимаемые собором решения в идеале долж­ны приниматься всей церковью. Как решается вопрос с теми, кто не согласен с этими решениями, ведь такие люди могут быть духовно правы? Может ли собор принимать еретические решения?

Конечно, бывало и так. Не всякий собор есть истинный собор, вдох­новленный Духом Святым, ведь автоматически так не бывает. Вот, до­пустим, проходит в XV веке Ферраро-Флорентийский собор. Все со­гласны на унию с Римом, один только св. Марк Эфесский не согла­сился и сбежал... Один не согласился и оказался, как мы сейчас считаем, прав.

Так что вопрос с рецепцией – сложный вопрос. Что конкретно значит: вся церковь принимает? Ведь решается это не одним коли­чеством. Допустим, все вселенские соборы рождали огромное коли­чество расколов и по другую от них сторону сразу оказывались мил­лионы. Это действительно проблема. Не буду сейчас говорить под­робней, ибо это требует от нас больших знаний. Но то, что это про­блема, и проблема серьезная, – это совершенно точно.

Крещение Руси тоже было насилием?

Боюсь, что это уже атеистический предрассудок. Может быть, я Александра Михайловича попрошу ответить?

А. Копировский. Если имеется в виду конкретный эпизод, описанный в летописи, когда князь Владимир послал послов по все­му Киеву и сказал: «Кто не придет, тот будет мне врагом», то да. Вот это, наверное, имеется в виду, этот конкретный момент? Но понимае­те, летопись – это все-таки не фиксация исторических слов с абсо­лютной точностью. Мы не гарантируем, что это – как бы магнито­фонная запись, переведенная в текст. Так ли он сказал или не так? Летопись всегда проходила некоторую художественную правку. Но главное в другом – в этом вполне можно увидеть некую форму любви князя и личной его причастности к тому, что должно было бы происходить со всеми его подданными. Это просто некая со­вершенно замечательная формула: вот, мол, как это важно, коли так выражается. Я думаю, что нет натяжки в том, что я говорю.

Если же говорить о крещении Руси как о происходящем несколь­ко десятков и даже сотен лет процессе, то это другое дело. И вы знаете, что каждый человек, крестившись единожды, свое крещение не повторяет, но все-таки осознает, что его крещение с водным по­гружением в божественную жизнь, в смерть и воскресение – оно только начинается. И вот в этом смысле на Руси происходило оно по-разному. Потому что были люди и целые области и города, в которых все проходило замечательно, прекрасно и были прекрас­ные плоды. А были и местности, и люди, и города, где все было очень трудно. И потом, процесс крещения Руси, глубокий и долгий, часто затруднялся государственной властью, которая стремилась побыст­рее все это завершить. Покрепче, так сказать, и поформальнее. И вот отсюда шли очень большие проблемы. Так что и насилие бывало. Но с чьей стороны? Надо еще посмотреть.

О. Георгий. К этому надо добавить, что любой обществен­ный процесс всегда в какой-то степени противоречив. На Руси кре­щение шло удивительно ненасильственно. Для тех времен это было совершенно беспрецедентно. Но это совсем не означает, что все шло абсолютно гладко, как по прописям. Ну, конечно, все-таки нет.

Вообще же я вижу, что у нас «чем дальше в лес», тем более и бо­лее глубокие, интересные, серьезные и важные записки мы получаем, за что всем вам спасибо. И вот очередная такая записка.

В любом трудовом коллективе временами обнаруживаются люди, безнадежно неспособные (о. Георгий: да, это правильно: «вре­менами обнаруживаются»). Обычно невозможны оба вариан­та консенсуса: добровольный уход или их дальнейшая работа с добровольного согласия других членов коллектива (о. Георгий: то есть практически содержание неспособного работника за их счет). Но сегодня увольнение человека может резко снизить его жизненный уровень и даже лишить его и его семью средств к существованию. Каковы здесь критерии выбора меньшего зла для руководителя-христианина?

Когда человек оказывается не на своем месте, в этом всегда есть некая неправда. У человека, конечно, должна быть какая-то совесть. Другое дело, что мы не можем ему это прямо сказать. Конечно, в нормальном случае человек должен был бы уйти сам. Это норма. Требовать от коллектива содержать такого человека за свой счет – в принципе, такое возможно, но уже как акт благотворительности. Это тоже в наших условиях редкий случай. Что остается? Если ни то, ни другое невозможно, то должен действовать, по-моему, руководитель: он должен стараться восстановить ту правду, которая была попра­на. Да, можно помочь человеку наиболее мягко уйти с работы. То, что ему нужно уйти, – это да, нужно. Как уйти – вот в чем вопрос. Может быть, помочь найти какую-то другую работу. Хотя руководи­тель действительно не обязан это делать, он лишь имеет право это сделать. Разумеется, можно просто взять и уволить. Но если руко­водитель – христианин, то он может соучаствовать в личной судь­бе этого человека. Так же как любой христианин соучаствует в лич­ной судьбе всякого своего ближнего. Хотя руководитель в подоб­ных ситуациях действительно имеет право взять и уволить челове­ка, но одно дело – право, а другое – то, что требует наша совесть. Руководитель не согрешит, если просто возьмет и уволит человека, но это будет очень жестко, иногда жестоко. И поэтому нужно по­могать, искать переходные ступеньки, что ли. Потом, если человек не способен быть на этом месте, то, может быть, он способен работать на другом месте. Правда, даже если это так, редко бывает, чтобы мож­но было с таким своим сослуживцем договориться. К сожалению, здесь выступают на первое место какие-то амбиции, обиды и сразу начинаются претензии, т.е. человека заносит не туда. Поэтому, на мой взгляд, руководитель должен в первую очередь думать о коллективе и о деле (он для этого и поставлен), но в то же время делать все от него зависящее, чтобы формы перехода людей были как мож­но более мягкими. Но это дело милосердия и своеобразной бла­готворительности. Так же и коллектив может оказать благотворитель­ность и на какое-то время «взять на себя» этого человека, пока не найдется для него, допустим, приличная работа.

Можно ли заставлять человека молиться, если он этого не хо­чет, например, на каком-нибудь учебном христианском семи­наре? И можно ли его таким путем, через послушание, научить истинной молитве? Послушание призывает к насилию или уси­лию? Как понять, кому послушаться?

Кому послушаться – ясно всегда. В первую очередь, человек дол­жен всегда послушаться воле Божьей, Богу. И лишь поскольку ка­кой-то человек, по его разумению, по свидетельству его совести, от­крывает ему волю Божью и способствует его продвижению по это­му пути, постольку еще и человеку – служителю Божьему, будь то духовник, или иерарх, или просто старший в церкви. Это очень важ­но. У нас, к сожалению, думая об иерархическом послушании, очень редко думают при этом и о послушании воле Божьей. И очень час­то выбирают послушание иерархии, предпочитая его послушанию воле Божьей. Очень часто. Если совесть человека свидетельствует о том, что воля Божья такая-то, а высшее иерархическое лицо, допустим, говорит то, что противоречит свидетельству совести, то, к сожа­лению, я знаю, что в большинстве случаев из-за страха человеческо­го или из-за ложно понятого послушания (неважно, монашеского или не монашеского типа) выбирают все-таки волю человеческую. И это одна из болезней в христианской среде – серьезных и глубоких болезней, ведущих к большим и тяжелым последствиям.

Конечно, если на каком-нибудь учебном христианском семинаре кто-то заставляет человека молиться, а он не хочет, то это никуда не годно. Ну, я об этом сегодня уже говорил, ведь это то же, что заставлять человека креститься, когда он этого не хочет, – хотя это и делается ему во благо, конечно же. Я знаю такие ситуации не в единственном числе, к огромному сожалению, знаю и разные резуль­таты. Были случаи, когда человека чуть ли не веревками связывали и крестили, после чего он выходил из воды совершенно как бы свет­леньким – просвещенным и просветленным – и потом на всю жизнь благодарным. Правда, знаю и ситуации прямо противоположные, когда человек после такого крещения в результате выходил и не просветленным, и не просвещенным. И все-таки этого делать не следует, потому что Крещение есть действие Божье, которое свободно и тре­бует от человека веры и свободы воли. Непременно. То же самое и с молитвой: невозможно молиться насильно. Можно стилизоваться под молитву, можно получить при этом даже психологическое, душев­ное удовлетворение, но собственно молитвы не будет. Богу такая молитва не угодна, каково бы ни было ее содержание.

Другое дело, что мы опять же должны различать этический и ас­кетический пласт молитвенной жизни. В аскетике есть один ход, ко­торый допустим только в ее рамках: от внешнего – к внутреннему. Но до аскетики надо еще дорасти. Аскетикой нельзя заниматься но­воначальному христианину. Этикой же можно – с самого начала, с первого дня. Так же как невозможно человека сразу вводить в та­инства и догматы церковные, с первого дня, как только он уверует. Почти во всех случаях должны быть некие промежуточные ступени.

Итак, можно ли через послушание научить истинной молитве? Смот­ря какое послушание. Если учить форме, – то можно, но нужно ли? Если учить духу молитвы, то это невозможно сделать насильно.

Как определить оправданную меру насилия над животными – только выбором из двух зол меньшего?

Дело в том, что насилие над животным может совершить только человек. И мера насилия определяется тем человеком, который это насилие совершает. Животное, понимаете ли, очень сильно реагиру­ет на правду и неправду в людях. Само оно не может выразить этот дух, но ответить на него способно, и поэтому одним из признаков свя­тости всегда считалось ненасилие над животными, когда животное не агрессивно к человеку, а человек совсем не агрессивен по отно­шению к животным. Вот такая гармония считается изначальной. И если вы помните историю в Библии, как было дано Богом мясо в пищу человеку, то вспомните и то, что это было связано именно с умножением греха в этом мире после потопа. Грех умножился, и тогда ко всем прежним благословениям, какие Бог дал человеку, прибави­лось разрешение, с определенными ограничениями, вкушать мясо. Но изначально так не было, ибо отношения человека с животными были иные. То, что мы едим мясо, – это все-таки некоторое следствие того, что мир теперь «лежит во зле», что мы еще не находимся в полноте Царства Божия. Так что отношение к животным – это для нас тоже один из важных духовных индикаторов. Все-таки животные опреде­ляются и тем духом, которым живет человек. Например, животное не может убивать, а человек может. А глядя на него, и животные иног­да становятся людоедами. Мы как-то говорили с вами относитель­но заповеди «не убий», что убийство – это чисто человеческое по­нятие. Животное может добывать себе пищу, в том числе среди жи­вотных же, в животном мире. Но умерщвление одним животным дру­гого не является убийством. А человек, зная дух убийства, зная грех убийства, может видеть то же самое как убийство и в животном мире. Он это ощущает как убийство. Это очень серьезная вещь.

Десятисловие от Моисея: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им...» Это как понимать? Нет ли здесь противоречия с изображени­ями различных иконописцев?

Это к нашей сегодняшней теме не относится. Вы меня прости­те, но у нас уже был разговор относительно Десяти заповедей в специальной теме. А вообще, противоречия здесь нет. Потому что никто в здравом уме и твердой памяти никогда икону Богом и, сле­довательно, идолом не почитает. Ни для одного верующего хрис­тианина икона – не Бог. Икона есть «образ» – в переводе с греческого. Поэтому и в решениях VII Вселенского собора говорится, что если человек будет поклоняться иконе как Богу, то да будет ему анафема.

Часто от человека, которого больше любишь, и требуешь боль­ше, чем от остальных людей. Является ли это насилием?

Это очень странно! Мне казалось, что прямо наоборот: если че­ловека любишь, то с себя больше требуешь, а человеку больше про­щаешь. Но, может быть, я ошибаюсь?

Поясните, пожалуйста, что Вы имели в виду, говоря о душев­ной жизни. Мы же стремимся к совершенству, как Отец наш Небесный, обретая постепенно полноту духовной жизни в воле Божьей. У нас уже нет желания удовлетворять чувственные потребности. Какая же тогда у христианина душевная жизнь?

Видите, как интересно (смеется). Интересно, ибо это есть стрем­ление к развоплощению. Видимо, это писал дух, я так полагаю, у ко­торого, конечно, нет никакой потребности в душевной жизни, ну а в телесной-то уж тем более – это совершенно очевидно. Хотелось бы поближе познакомиться с этим духом после лекции.

Если не хватает сил на усилие, например, в выполнении сво­их повседневных обязанностей, дел, бытовых или рабочих, – что можно посоветовать?

Странный вопрос. Как не хватает сил на усилие? Мы как раз се­годня об этом и говорили, что должны быть силы и что при этом надо делать. Если будут силы, то будет и усилие при определенном направ­лении воли. Должны быть силы и должна быть воля, которая напра­вила бы эти силы в определенное русло. Все, что я сегодня говорил, этому и было посвящено. Я уж повторять, пожалуй, не буду. И под конец, на «сладкое»:

23-я глава от Матфея: «А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». Часто слышу от людей в обращении к служителям церкви: «Отец такой-то...» Правильно ли это? Нет ли противо­речия с Благовествованием?

Этот вопрос, как вы понимаете, действительно на закуску. Такой вопрос очень часто задается, особенно неправославными людьми. Он обычно довольно остро ставится в протестантской среде. Хотя это, в общем-то, следствие некоторого недоразумения. Потому что хотя, правильно, сказано: «Не называйте никого учителями и наставника­ми», а вот апостол Павел пишет, допустим: «Много у вас наставников, но не много отцов; я родил вас благовествованием». И здесь же пишет о наставниках. Посмотрите Священное писание немного повни­мательнее и увидите, что все-таки дело здесь не в букве, а в том смысле и духе, в котором здесь говорятся эти слова. Конечно же, как мы называем Отцом Бога, как мы называем Христа Учителем и Настав­ником, так никого из людей называть нельзя. Это совершенно справедливо. Не случайно мы даже на письме это разделяем: если мы Бога называем Отцом, то пишем с большой буквы, а если человека, – то все-таки, слава Богу, с маленькой. Будьте внимательнее. Считайте, если хотите, что это омонимы, т.е. одно и то же слово означает раз­ные вещи. Если вам будет от этого легче, может быть, можно будет решить эту проблему так. Я думаю, ни один священник не обидится, если вы по каким-то причинам, так сказать «в немощи сущи», не на­зовете его отцом таким-то и таким-то, а просто по имени и отчеству. Так что это вопрос, в конечном счете, не принципиальный. Были в истории церкви разные эпохи, разные периоды, в том числе и такие, когда священников и епископов не называли «отцами» и «владыка­ми», а были времена, когда эти титулы пышно цвели... Сейчас есть и та, и другая тенденция. Посмотрим, что будет потом. Действительно, хороший священник реально помогает человеку духовно родиться, как и крестный отец. Я вот не знаю, Вы сами родного отца называете от­цом или не называете? Или тоже «брат Вася», как я у одних пятидесятников слышал? Рассудите же об этом сами.

Благодарю всех за внимание и терпение.

25 ноября 1991 г.

Текст приводится по изданию «Кочетков Георгий, свящ. Беседы по христианской этике». Выпуск 5. 2-е изд. – М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт 2009. – 96 с.