Скачать в формате  DOC  EPUB  FB2  PDF

«Миссионерство», слово иностранное, по-русски значит «посланничество». И посланничество наше особенного рода, не как политических посланников, которые стараются «наладить» какие-то дела, а посланников Божии, которых Он посылает для того, чтобы быть Его свидетелями. Миссионерство заключается не в том, чтобы обращать людей в ту или другую веру, в то или другое вероисповедание, а в том, чтобы людям открыть путь к Богу, и это — самое основное. Миссия первохристиан заключалась в том, что они шли по всему миру и говорили: «Мы встретили Бога воплощенного, мы встретили Иисуса Христа, Который есть Человек и Бог одновременно. Он открыл нам, что такое Бог, т.е. как Он любит Свою тварь, и Он нам открыл, что такое человек: человек так велик в Его глазах, что Он готов жить как человек и умирать нашей смертью для того, чтобы мы могли спастись». И поэтому миссионерство не заключается в том, чтобы обращать иноверцев в свою веру, а в том, чтобы открыть человеку путь к Самому Богу. Это страшно важно.

Есть очень короткая молитва в конце вечернего правила, на которую мы всегда обращаем очень мало внимания: «Упование мое — Отец, прибежище мое — Сын, покров мой — Дух Святый. Троица Святая, слава Тебе!». Она такая короткая и такая, как будто, простая и ясная. А если задуматься, то она — целое вероисповедание. Упование мое — Отец: упование это не то, что я на Него надеюсь для того, чтобы мне было хорошо, а это Тот, к Которому я всей душой, всей жизнью стремлюсь. И этот Отец есть Бог, Бог таинственный, Бог непостижимый, Бог, Которому даже имени нельзя дать, потому что всякое имя ограничивает. Мы Его называем Отцом, потому что Он нас так любит, как только Отец может любить. И Он источник нашей жизни. Когда мы говорим о Боге-Отце, мы говорим о Том, Который есть предельная тайна, глубина безмолвия, свет такой яркий, что св. Григорий Нисский мог сказать, что он ослепляет, если на Него посмотреть, и можно говорить о Божественной тьме. Вот Отец, непостижимый Бог, жизнь, полнота Божества, к которой мы устремлены, но к которой мы прямо непосредственно вернуться не можем после падения, да и до падения Он оставался для нас непостижимым. И вот открылся Он нам во Христе.

Слово это не то, что мы называем «слова», слово — это полное, совершенное выражение мысли, но слово, которые мы произносим, никогда мысли или существо дела до конца выразить не может, но Слово, когда Оно воплощается, когда Оно делается Живым Существом, Который нам доступен, с Которым мы можем общаться, Которого мы можем видеть, слышать, к Которому мы можем обращаться словом, — это Слово является полным, совершенным выражением бездонного безмолвия и тайны Божией. Он открывает нам все то, что в этой тайне, в той мере, в которой нам это доступно. Но верить в Христа оказалось недостаточным для тысячи людей. Его окружали толпы, но не многие становились Его учениками. Слышать Христа не всегда было достаточно, потому что недоумевали люди, что же Он хочет сказать: Он говорит притчами, Он говорит непонятным для нас языком и образами. И вот тут оказалось, что это откровение Божие в плоти нас ставит перед лицом Божиим и требует от нас открытость для того, чтобы еще что-то случилось. А случилось то, что в день Святой Пятидесятницы, в день Святой Троицы Дух Святой сошел на учеников. И Дух Святой пронизал их Своим присутствием. Если говорить образно, то можно сказать, что об Отце можно говорить, как о солнце, о Христе — как о свете, но Они оба остаются как бы вне нас; а о Духе Святом — как о пронизывающем нас тепле и огне. И вот Дух Святой, пронизывая нас, потому что мы ученики Христа, потому что мы хотим быть Его учениками, Дух Святой нас приобщает к тому, к чему никакое внешнее откровение нас не может приобщить. И когда ученики Христовы вышли на проповедь, они выходили преисполненные огнем Святого Духа. Когда люди их встречали, они на них смотрели, они слушали, но они не только слова слышали, они не только лица видели, они через них проникали в какую-то тайну. Английский писатель Льюис говорит: какая разница между верующим и неверующим человеком? Верующий человек подобен статуе, которая ожила. Статуя может быть более прекрасна, чем человек, но она камень, она не жива. Человек может быть несовершенен, но он жив и он может передавать жизнь. И вот в этом смысле первое поколение учеников Христовых шли в мир, и через них люди видели, ощущали, познавали их встречу со Христом и Самого Христа. И благодатью Святого Духа они сами приобщались к этой тайне, к этому чуду приобщенности к Духу Святому, через Него — к Спасителю Христу и через Него — к Богу и Отцу, Который делался тогда действительно Отцом. Потому что, помните, как сказал Христос, когда Его спросили, как нам молиться, Он сказал: «Молитесь так: Отче наш...» Но когда Он сказал «наш», Он не думал о том, что толпа будет так говорить, и люди смотреть друг на друга, Он говорил о том, что вы будете говорить с Отцом, Который и Мой Отец и ваш Отец. Вот, что замечательно, что дивно. И поэтому ученики первого поколения шли, и в них люди видели новую жизнь, видели, что Бог сошел на землю, видели, что они преображены. И вот в этом заключалась миссия. Они тогда не говорили о богословии, они говорили о том, что встретили Живого Бога. И когда люди слышали их и видели их лица, как они сияли вечностью, светом Святого Духа, они могли поверить.

И проблема, которая перед нами стоит, именно в том, что мы говорим много, за столетия мы продумали очень многое, но это осталось для громадного большинства людей умственным подходом, вероисповеданием, но не всегда исповеданием веры. Это — вероисповедание в том смысле, что мы говорим: вот что предыдущие поколения познали о Боге, значит, это правда, потому что они были святые. А люди на нас смотрят и думают: святые, может, они были, а чем это тебя переменило?.. И вот это — самое важное. Для того, чтобы быть миссионером, для того чтобы передавать свою веру, надо, чтобы эта вера тебя так потрясла, так изменила, что люди, встречая тебя, могли сказать: «О, это не изваяние, это — живой человек! Я хочу стать таким, как он, не потому что он так или сяк верит, а потому что он стал такой, он стал иконой». Причем, иконой в самом настоящем смысле слова, потому что икона — это образ, но икона может быть для человека, кто на нее смотрит просто доской намалеванной, а для человека, который на нее смотрит и молится, она перестает быть и доской, и совокупностью линий и красок. Она делается как бы открытым окном. И этим объясняется то, что святой Иоанн Златоуст говорит: «Если ты хочешь помолиться, стань перед иконой, закрой глаза и молись тому, кто на ней изображен».

И вот миссия заключается именно в том, чтобы стать такой иконой, чтобы люди тебя встретили и сказали: «В этом человеке что-то, чего нигде я раньше не встречал, чего я даже не познавал. Я хочу на него посмотреть, я посмотреть хочу на его глаза, я хочу послушать его голос, я послушать хочу, воспринять то, что из него как бы светится, и тогда я начну понимать, причем, не богословие, а Бога». Я думаю, что одна из самых основных проблем нашего времени заключается в том, что столетиями мы преподавали людям учение, но не обязательно открывали перед ними жизнь, которая в этом учении, потому люди и уходят от Церкви, что какое им дело до разницы в вероисповедании, в понимании Святой Троицы, в том или другом. Я хочу встретить Бога, а не Его описание, я хочу Живого Бога, а не мертвую икону.

И вот этому нам надо научиться. Это задача нашего наступающего столетия, потому что если мы не научимся открывать Бога через наши личное общение, приобщенность с Ним, если из нас не будет светить свет Святого Духа, не будет гореть этот огонь Святого Духа, если мы не будем как купина неопалимая, тогда люди не смогут поверить, это будет одна из точек зрения на жизнь, одна из философий, одна из религий. А если они встречают человека как Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Феофана Затворника, тогда вопроса нет, стоит посмотреть на них и знать, что в них есть нечто, чего нигде раньше они не встречали. Вот в чем миссия.

Проповедь западных миссионеров часто сопровождается не то что подкупом, но обещанием материальной помощи. Происходит как бы смешение двух планов…

Часто различают два понятия: проповедь, т.е. провозглашение веры о Христе, о Боге, о Церкви, и отношение к людям, которые вокруг нас. Я думаю, что никого мы не можем убедить в том, что Бог есть Бог любви, Который любит всех безразлично, Который умер за грешников, а не за праведников, если мы сами не будем так себя вести, как относился Бог к блуднице, к вору, к разбойнику: с полной любовью. И мне кажется, что одна из задач миссионерства, конечно, не подкуп материальной помощью, а дарование материальной помощи без всякого разбора. Достаточно того, что человек в нужде, чтобы этот человек был Христом, который протягивает ко мне руку. В воскресенье, когда мы читаем Евангелие о Страшном Суде там говорится о том, что Христос говорит праведникам: «Войдите в Царствие Божие: вы Меня накормили, когда Я был голодным, вы меня одели, когда Я был холодным, вы Меня приютили, когда Я был бездомный, вы Меня посетили, когда Я был в тюрьме и т.д.» И они Ему скажут: «Но где же я Тебя видел?» И Он им отвечает: «Если вы сделали это одному из малых сих, то это вы Мне сделали». И мне кажется это чрезвычайно важным, что Христос нас призывает к тому, чтобы быть воплощением Его любви. Я помню, в одной книжке отца Александра Шмемана, написанной на английском языке, он говорит, что все на свете должно стать Божественной любовью, даже хлеб, который я ем — это Божественная любовь, которая стала съедобной. И у меня есть пример в жизни, когда вдруг обнаружил, что это так. Во время немецкой оккупации я был в Сопротивлении и не мог иметь работу, поэтому я зарабатывал, как мог, чтобы остаться живым. Я пришел к одному своему товарищу, и вдруг вижу на его столе огурец размером какие-нибудь десять-пятнадцать сантиметров. И мои глаза разгорелись, потому что я до этого не ел несколько дней. Он на меня посмотрел и спрашивает: «Ты давно не ел?» Я ответил: «Да, три дня». Он говорит: «Давай разделим огурец». И я уже собирался набросится на этот огурец: «Помолимся». И он начал молиться, а я смотрел на этот огурец и, да простит мне Господь, у меня было такое чувство, что моя молитва ползет по этому огурцу, дошла до конца огурца, молитва продолжается, а огурец позади еще остается, а я голодный. И он кончил молиться и разделил этот огурец на две части. И я этот огурец ел с таким же благоговением, как можно причащаться, потому у него ничего не было, кроме одного огурца, и он мне дал половину своей жизни. Поэтому я думаю, что не надо ставить вопрос о том, достоин человек или нет.

Я вам могу дать другой пример: в другой момент немецкой оккупации, когда это было возможно я преподавал в русской гимназии, и как-то я шел в гимназию, и передо мной шел один преподаватель, уже пожилой человек, который был офицером Белой армии во время гражданской войны, суровый, мрачный, как нам казалось, человек. И мы оба должны были пройти мимо нищего, который сидел при дороге. Преподаватель остановился, снял шапку, что-то сказал нищему, ничего ему не дал, а нищий вскочил на ноги, его обнял, и они расстались. Не я один это видел, видели это и ученики, и когда он пришел в гимназию, его окружили мальчата и девчата: «Он что, ваш родственник, он ваш родной, знакомый? Почему вы сняли шапку перед ним? Почему он вас поцеловал?» И этому суровому человеку пришлось объяснить: «Я шел в гимназию с другого края Парижа пешком, потому что у меня нет денег на метро. И когда я увидел этого человека, я подумал: если я пройду мимо, он покачает головой и подумает: вот еще один сытый, которому дела нет до того, сдохну я с голоду или нет. Я остановился и чтобы ему доказать, что я в нем вижу человека, а не нищего, снял шапку и попросил у него прощения за то, что я ничего ему не могу дать. И он встал и меня обнял». После этого я сам с этим нищим встретился. Оказалось, что он не такой уж голодный, он, профессиональный нищий, зарабатывал за один день больше, чем я — за неделю, но это не важно. То, что этот человек сделал для этого ну, скажем, негодного нищего, бесценно: он в нем утвердил чувство человеческого достоинства, он снял перед ним шапку. И поэтому я всегда так отношусь: я не стану спрашивать, почему ты протягиваешь руку. Если протягиваешь руку, то для того, чтобы я в нее что-то положил, и это все, что мне надо знать. А он ответит перед Богом и перед своей совестью, если он протягивал руку, когда у него карманы были полны. Это не мое дело.

И с другой стороны, если мы дадим что-то нищему, и я говорю сейчас не о подачке, а о том, чтобы улыбнуться человеку, приветствовать его, отнестись к нему, как к человеку, если мы так будем поступать, то этот человек может перемениться. Мне судить не о чем тут. И снятая шапка, пол-огурца или грош, который я ему положил в шапку, может быть началом для него веры сначала в человека, а потом и дальше.

А если говорить о вере в человека, я вспоминаю, как я спускался с лестницы гостиницы Россия, и ко мне подошел молодой офицер и говорит: «Судя по вашей одеже, вы — верующий?» Я говорю: «Да». «А я вот в Бога не верю». «Ну, и тем хуже для вас». А он мне говорит: «А что между нами общего, что у меня общего с Богом?» Я ему говорю: «А вы во что-нибудь верите?» «Да, я верю в человека». «И вы знаете, у Вас есть громадное общее поле с Богом: Бог так верит в человека, что Он создал весь мир, вселил туда человека, Сам стал человеком и умер за человека. У вас очень много общего с Богом. вы можете к Нему подойти». Он на меня посмотрел и сказал: «Об этом я никогда не думал, надо подумать». Так что есть разные, очень разные походы.

К нам приезжают протестанты, собирают по 20 тысяч человек. Надо ли идти в народ, миссионерство должно в чем заключаться? Вы когда-то проповедовали и замечательно об этом рассказали. У Вас, конечно, особый дар. Я видела какую-то девчушку на остановке автобуса, которая проповедовала и все от нее шарахались, потому что она выглядела как сумасшедшая. Я тогда задала себе вопрос: надо ли идти в народ? Миссионерство в чем должно заключаться. Рассказы по школам, по гимназиям. Можно говорит два часа, но ни разу не упомянуть слово «Бог». Нужно ли идти на стадион? У нас, по-моему, это не принято, но протестанты ходят.

Я не уверен в том, что для того, чтобы проповедовать Христа нам надо как протестанты идти на стадион. Но мы никогда не должны стыдиться своей веры. И где бы мы ни были, в какой бы обстановке мы ни оказывались, мы должны быть готовы быть признаны как верующие, даже если это людям смешно или отвратительно. Но с другой стороны, я думаю (и я об этом в свое время писал и патриарху Пимену и другим людям), что ждать, чтобы люди пришли в церковь, недостаточно. Мы не пауки, которые сидим в паутине и ждем, чтобы муха попалась, потому что есть люди, у которых есть или предрассудки, или несчастный опыт церкви, которые в церковь не придут, но которым Бог нужен. И поэтому мне кажется, что надо людей искать, где они находятся. Я не знаю, какие возможности в этом отношении сейчас в России, но я думаю, что если не какие-то самозванцы-прихожане, а какие-нибудь опытные, умные священники выходили бы на проповедь на улицы, то может быть, они своей проповедью зажгли бы кого-нибудь. Во-первых, они доказали бы, что им не стыдно, что они не бояться насмешки, а надо быть готовым на насмешку, причем, иногда не только насмешку и на худшее — на толчки. Но надо быть готовым к тому и сказать: «Я вам принес Христа». Причем, не обязательно начинать с проповедью о Христе, а начинать с человека, который перед тобой. Что в твоей душе? Вот то, что я упомянул недавно об этом офицере, который меня спрашивал, что у меня общего с Богом: любовь и вера в человека. И вот, начни с этого. Начни с этого: вы во что-нибудь верите? — Да. — Во что? И вот я Вам еще к этому прибавлю нечто. Мне вспоминается рассказ из жизни старца Силуана. Я не помню, в книге ли отца Софрония или в письме, которое когда-то писал во Францию, рассказ о том, что его посетил русский миссионер из Китая, который ему говорил о том, что китайцев обратить совершенно невозможно: они совершенно закрыты и безнадежны. И Силуан ему говорит: «А что вы делаете для того, чтобы их обратить?» «Я иду к ним в капище, выжидаю момент, когда тихо и начинаю кричать: что же молитесь на эти истуканы? Вы разве не видите, что это просто дерево и камень? Разбейте это и обратитесь к истинному Богу». «А что дальше бывает?» — спрашивает Силуан. «Меня выкидывают вон с пинками». Силуан говорит: «А знаете что, вы пойдите как-нибудь в храм, постойте и посмотрите, с какой верой и доверием они молятся, и когда это дойдет до Вашего сердца, попросите одного из жрецов выйти с Вами и посидеть на ступеньках и рассказать вам о своей вере. И каждый раз, когда он будет говорить нечто, что вам дает возможность, прибавьте: «Ах, как то, что вы говорите прекрасно, если только к этому прибавить то-то — какая бы была полнота». И мне кажется, что это очень важно.

В двадцатые годы в России проповедовал на улицах и на собраниях такой Владимир Филимонович Марцинковский. Он в свое время был иподьяконом патриарха Тихона, который его благословил на проповедь в момент, когда революция случилась. И он оставил книгу своих воспоминаний и между прочим, говорит: «Когда ты с кем-нибудь споришь, несогласен с группой людей, не говори против него, потому что если ты будешь говорить против него, он будет изо всех сил защищаться, а говори выше него, чтобы ему захотелось вырасти в новую меру».

Вот что мы можем сделать, если будем выступать на улицах, на площадях, на каких-нибудь собраниях, которые не специально религиозные. Не обязательно проповедовать церковность или даже не обязательно сразу же говорить о Христе, а говорить о том содержании, которое является Евангелие, о той полноте, которой является Христос и наша вера, но не формальная вера, не вероисповедание, а сущность нашего соотношения с Богом, я думаю, что тогда это возможно.

Мне приходилось здесь проповедовать в Оксфорде на ступеньках главной библиотеки. И если можно к этому вернуться. Мне пригласили для этого, и я ждал утра, когда надо будет это делать и надеялся, что меня забудут, потому что мне было страшно. Но меня вызвали, притащили на ступеньки, поставили большую надпись, и я стоял. И передо мной встали двое или трое студентов, которые были для этого приглашены, которым я начал что-то рассказывать. И люди стали подходить: «Что это он там говорит?» И собралась толпа, человек 30-40-50. И я говорил о своей вере, и люди слушали, потому что, во-первых, мой английский язык настолько был тогда иностранный, что было любопытно, что это за чудище говорит, а еще, вероятно, я говорил не то, что им говорят в их приходах. Но что интересно, это то, что это был конец января, холод собачий. И я видел, что люди, что впереди как-то выживают, а люди, которые в задних рядах мерзнут, потому что холод их в спину бьет. Я остановился и говорю: «Вот что, если вы хотите стать верующими, начните с практических вещей: те, что впереди, им тепло, те, кто сзади — им холодно. Так вот заведите такой порядок: пока вы здесь переходите из переднего ряда на задний и дышите в спину тем, которые замерзли». И я два часа проповедовал, и они так поступали. И они мне потом говорили, что вы нас научили обращать внимание друг на друга, а не слушать докладчика, думая, мне никакого дела нет до того, кто рядом со мной стоит. Они ушли, разговаривая друг со другом, продолжая беседу. А после этого у меня было еще собрание в храме, и там была большая надпись: «Вход верующим воспрещается». И часть этих неверующих пришли, потому что тогда они что-то уловили, что вера не заключается в том только, чтобы богословствовать, чтобы говорить великие вещи о великих предметах, а — дышать в спину другому человеку или, может быть, дать кусочек хлеба, может быть пригласить его выпить чашку кофе, потому что у него вид такой замерзлый и видно в кармане — таракан на аркане.

11 марта 2000 г.

Записала в Лондоне В.И. Матвеева.

Электронная библиотека «Митрополит Сурожский Антоний»