Ларионов Андрей, инок. Особенности восприятия буддизма святителем Николаем (Касаткиным), просветителем Японии // Альфа и Омега № 44. - 2005.

Введение

Святитель Николай (Касаткин), равноапостольный труженик на ниве Господней в Японии (†1912), — это удивительный духовный феномен современной нам эпохи. В наш век секуляризованного скепсиса и ироничного равнодушия к духовной жизни пример полного самопожертвования Богу и ближним вызывает у верующего сердца благоговейное удивление. Однако небезынтересным и небесполезным в научном и практическом аспектах было бы понять, как осуществлял свое апостольское и пастырское служение этот светильник Церкви.

Япония, представительница цивилизации Дальнего Востока, западными народами (в том числе и Россией) часто воспринималась как terra incognita, как страна таинственная, исполненная древней мудрости и сложных традиций. Каковы же были особенности проповеди Православия в условиях столкновения двух таких разных и до того времени почти не соприкасавшихся цивилизаций? Как оценивал святитель Николай местные религиозные верования (и в первую очередь буддизм) в связи с перспективой христианизации Японии? Как видел будущее своей японской паствы? Какие уроки для нее он извлекал из богатейшей восточной культуры и религии, имея в виду в первую очередь духовную пользу? Все эти вопросы достаточно естественны и диктуются не праздным любопытством, но представляются чрезвычайно актуальными в современном мире, где бурно развивающиеся информационные технологии начинают стирать грани самобытности между различными культурами, что создает опасность для многих людей, еще не нашедших Истины, окончательно потеряться в своих духовных поисках. Итак, для нахождения ответов углубимся в богатое наследие, оставленное последующим поколениям в дневниках Святителя.

В последнее время темы, связанные с Православием на Даль­нем Востоке — в Японии, в Китае, в Корее, — все чаще становятся предметом нашего интереса. Следует, однако, отметить, что такого рода труды пока не составляют целостной картины, и причин этому достаточно много; одна из главных — это незаинтересованность в этих вопросах ведущих российских (а тем более советских) политиков, что связано во многом с неосведомленностью, проистекающей из одностороннего образования. Имен­но поэтому дневники святителя Николая, содержащие бесценные сведения в духовной и культурной областях, были изданы в полном объеме только в 2004 году. Это издание еще ждет своих терпеливых исследователей.

Анализ дневников в интересующем нас аспекте приводит к выводу, что наиболее зрелые и обоснованные мысли по поводу буддизма содержатся в основном в записях 1890-х годов, хотя отдельные яркие наблюдения встречаются и в другие периоды. Это, видимо, связано с тем, что в более раннее время Святитель воздерживался от замечаний, отчасти стремясь к более тщательному исследованию предмета, отчасти из-за очень напряженного периода становления Миссии, из-за поездок по стране. Вот его мысли в этот период: “Я старался сначала со всей тщательностью изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны Евангельской проповедью, и чем больше я знакомился со страной, тем более убеждался, что очень близко время, когда слово Евангелия громко раздастся там и быстро пронесется из конца в конец империи”[1]. Святитель верил в большое будущее Православия: “Японский народ слишком умен, развит и свеж, а его религии слишком отсталы и нелепы, чтобы могли удовлетворить его”[2].

Начало XX века принесло нестроения в государственные отношения России и Японии и трагическую войну — время, не самое лучшее для теоретических изысканий. А если учесть, что тягостные думы о скорой разлуке со своей паствой в связи с приближающейся кончиной все чаще волновали архиепископа Николая, мы поймем, почему темы соприкосновения разных культур отошли в дневниках на второй план. Замечаний по этому вопросу в целом немного; почему это так, мы поймем, когда ознакомимся с содержанием самих мыслей. Итак, перейдем к анализу фактического материала.

Патриотизм и государственность

Этой теме в дневниках уделено достаточно много места, поскольку вопрос о взаимном влиянии межгосударственных и церковных отношений всегда был актуальным даже не столько для самого архиепископа Николая, сколько для его японской паствы, особенно в период русско-японской войны. Как, казалось бы, можно проповедовать веру в стране, воюющей с твоей родиной? Обсуждение этого в некотором роде двусмысленного положения Святителя выходит за рамки нашей темы; отметим лишь, что для человека, живущего со Христом, не представило затруднения самоопределиться в этом вопросе. Любовь к Японии и любовь к своему Отечеству — обе проистекали из любви к Богу и Его творению и поэтому не могли вступить в противоречие друг с другом. В самое тяжелое время военных действий архипастырь обратился к своей пастве со словом, благословляющим исполнить свой долг патриота исходя не из ненависти к врагам, но из любви к своему отечеству. Единственный момент, касающийся нашей темы, связан с тем, насколько японская государственность, патриотизм и традиционализм были укоренены в культурообразующих религиях страны и как это оценивал святитель Николай.

Не вызывает сомнений то обстоятельство, что религия сама по себе является крайне консервативным культурным явлением. Особенно это верно для Японии и Китая, где культурное самоопределение еще до появления буддизма было связано с ощущением этого мира, как отпечатка дао, божественного пути всех вещей. А раз этот мир — отпечаток божественного, значит, нужно стремиться жить в гармонии с ним. Поэтому история была так популярна в Китае и Японии, в отличие от Индии, где мир воспринимался как иллюзия. При этом именно из среды индуизма произошли многие религиозные течения, основателями которых были люди, принадлежавшие к княжескому сословию. Среди них был и Сиддхартха Гаутама, родоначальник буддизма[3]. Конечно, большинством простого народа вся глубина буддистского богословия не воспринималась, однако его метафизическое мироощущение безусловно закрепилось на интуитивном уровне. Как же сочетались древнее дальневосточное мировоззрение и вера новых воспитанников святителя Николая? Вот что мы читаем в дневнике за 22 июня/4 июля 1895: «Из Батоо катихизатор Павел Сайто пишет, как один солдат — наш христианин — пристыдил врача-язычника в современном вопросе о Православии и России. Солдат только что вернулся с поля военных действий, и по этому поводу собралось много народа встречать, поздравлять, слушать рассказы. Во время разговоров случившийся тут врач-язычник говорит ему: “Россия лишила нас завоеванного полуострова, а ты исповедуешь веру, заимствованную из России; не лучше ли тебе бросить ее?” — На это доблестный воин отвечал: “Я исповедую не русскую веру, а вселенскую; моя вера началась не в России, а в Иудее, и не от людей, а от Бога, поэтому что бы Россия ни делала, я веры не брошу и не имею причины бросить. Если поступать по вашему рассуждению, то вам тоже следует бросить свое врачебное искусство, потому что оно тоже заимствовано из-за границы, и преимущественно из Германии, которая повредила нам не менее России; еще лучше: мы вот дрались с Китаем — это уж прямой наш враг, в то же время мы употребляли и употребляем письменные знаки, взятые из Китая; по вашей теории нам бы давно уже следовало бросить их”. Врач публично потерял афронт»[4]. В этом воине Христовом видно достоинство; вместе с тем есть здесь и простота, свойственная истине. Конечно, семена этих всходов веры были посеяны ревностным Святителем.

Архиепископ Николай всегда относился с уважением к государственным праздникам и чтил их, о чем есть много упоминаний; например, под 29 января/10 февраля 1896 (понедельник сыропустной седмицы): “Завтра японский гражданский праздник Киген-сецу (восшествие Дзинму на престол, то есть начало Японского государства); ко всенощной звонили в большой колокол”[5]. Очевидно, что народ не может жить без государства, охраняющего его; вопрос только в том, какими мотивами государство руководствуется.

Tрадиционализм

Святитель Николай с усердием изучал камбун[6], занимался историей Японии и чувствовал, что японцы — народ, обладающий незаурядной культурой. Он признает, что Япония, будучи языческим государством, в то же время является выдающейся страной. Действительно, синтоизм, буддизм и конфуцианство составляют здесь одно неразрывное поле, в котором сформировался менталитет народа. Вот что пишет Святитель, встретившись в путешествии по району Хокурокудо неподалеку от Фукуи с толпами народа, собравшегося в день памяти Рэнне, одного из основателей секты Дзедосинсю: “Среди многих десятков, может быть, сотен тысяч не было ни единого пьяного и ни на волос никакого неприличия, никакой грубости, никакой неблаговоспитанности. Нужно сказать правду, японский народ тремя своими религиозными пестунами — буддизмом, конфуцианством и синтоизмом, и еще своим строгим правительством воспитан для сей жизни замечательно хорошо; и это доброе воспитание вполне сохраняется еще в местностях, закрытых для иностранного влияния, как в Хокурокудо” (20 апреля/2 мая 1893 года)[7] .

Вот что мы найдем в дневниках относительно восприятия Православия японцами-язычниками с их традициями и реакции на это святителя Николая. Читаем под 14/26 июня 1895: “Был потом у консула — князя Лобанова, который <…> объяснял нынешнее восстание китайцев на миссионеров тем, что последние крайне надоели им своими бесцеремонными нападками на национальные китайские верования и взаимными между собой противоречиями и разногласиями без конца”[8]. Конечно, победить могут только любовь и кротость!

Интересную деталь встречаем 7/19 июля 1895: «Целый день отпускал катихизаторов <…> говорил со священниками. О. Николай Сакурай, священник Хоккайдо <…> рассказывая о христианах острова Сикотан <…> удивлялся благочестию христиан старых, духу веры, живущему у них; молодые люди, уже нашей заботы и научения (или небрежения), ничего не знают о вере и мало являют благочестия, хотя и болтливы. “Но отчего же старики не преподают вероучения детям?”, — спрашиваю. “Стари­ки не могут ясно выражать своих религиозных чувств и познаний”, — отвечал о. Николай. Это означает, что и старики начинают забывать то, что с молоком матери всосали, будучи в епархии незабвенного Иннокентия»[9]. Конечно, все доброе и хорошее требует ухода и возделывания, сорняк же распространяется сам собой.

Еще один эпизод, описанный 17/29 марта 1896: “Кеото[10] — это город, бывший столетия под гнетом Сеогунской власти[11]: и Император, и народ привыкли к смиренной, униженной жизни, поэтому народ — трудовой, не знающий и не любящий роскоши <…> вообще, женщины стоят на одном уровне с мужчинами, труд равняет их; при этом, так как влияние буддизма многовековое, и во время сеогунства оно тоже было препятствием, то народ привык и привержен к буддизму. Вообще же постоянен в своих навыках и привязанностях. Трудно там ныне приобрести христиан, но если они будут приобретены, то будут уж прочные, неизменные христиане; не то что в Оосака, где народ непостоянен — скорей обратится, но и скорей охладеет”. Причину Святитель видит в непостоянстве людей и в переменчивости жизненных обстоятельств в Осака[12]. Вывод — традиционализм, воспитанный буддизмом, в итоге благоприятен для восприятия истинной православной веры.

Католические и протестантские миссионеры несли в себе дух современного рационализма и индивидуализма и были своего рода обоюдоострым мечом: являясь с религией, они в то же время подвергали “средневековые” религиозные чувствования японцев рациональной, гуманистической и этической критике. Но на почве традиционализма и религиозного благоговения должны были взойти семена истинной православной веры[13].

Мысли о будущем японского Православия

Интересен взгляд архиепископа Николая на историческую перспективу буддизма и Православия в Японии. Читаем под 30 сентября/12 октября 1895: “Бонза[14] из Исе просится в Катихизаторскую школу; пишет, что слушал Олькота и аглицкого капитана — завзятого буддиста; думал, что — вот воскресает буддизм, обманулся, и ныне сознал, что только христианская вера имеет будущность, поэтому хочет быть проповедником ее; оттого и просится в школу”[15].

По примеру христианского университета в Кеото, основанного японцем Ниидзима на американские деньги и обращенного в светское учебное заведение, где наравне с христианством преподавался и буддизм, у святителя Николая возникла мысль расширить свою семинарию, открыв ее для язычников. За это — удобные условия для проповеди (хотя и без принуждения), против — то, что язычество нравственно заразно. “Испорченные <…> успеют привить свои болячки немалому числу здоровых детей”. Вывод: “Ныне пусть в Японии переменится ветер <…> Авось настанет и такое время, когда язычники станут сами стучаться в нашу дверь <…> А теперь — идти скромно тем путем, которым, видимо, Господь указывает нам”[16].

А чем же жили современники Святителя? Находим под 29 ноября/11 декабря 1895: “Весь верхний слой японского общества, с учащими и большими учащимися в том числе, религиозных книг не читает, ибо почти сплошь отбился от всякой веры. Но философа читать станут и только по прочтении узнают, что философ-то христианский; в процессе же чтения, быть может, что и западет в душу”[17]. Или еще под 19/31 августа 1897: “Как в Японии все ударились в материализм! Где те времена, когда на служение Церкви шло много людей, и шли хорошие люди? И не старые ли, языческие, руководители Японии — синтоизм, Конфуций, буддизм — давали те времена? А теперь Япония под влиянием новой цивилизации христианской Европы вот, точно свинец, тяготеет долу и долу!..”[18]. Религиозный взгляд на окружающий мир, всегда воспитывал в людях ответственность, а свободолюбивый дух Европы нового времени мог только разрушать. Это хорошо понимал святитель Николай и крайне опасался влияния этого духа на своей второй родине.

Интересная подробность записана под 23 октября/4 ноября 1898: «Человек пятьсот буддистов, светских людей, образовали клубы с целью поддержать в стране буддизм. Japan mail ораторствует по сему случаю, что “один из самых важных плодов христианской проповеди здесь — оживление буддизма”, или “элек­т­ризование” его, как выражается Mail. — Но буддизм все-таки останется трупом, и не оживить его никакими способами, когда для Японии занялась заря христианства»[19] .

Аспекты сравнительного богословия буддизма и Православия

В чем Святитель видел преимущества христианства над буддизмом в реальной жизни людей? Как он воспринимал мудрования человеческого разума в свете истинной веры? Ответом послужат следующие заметки.

За завтраком в посольстве в день тезоименитства Государя 6/18 декабря 1895 года обер-церемонимейстер Санномия спрашивал о вере. «Санномия..: “Кто больше усерден к вере: мужчины или женщины? У буддистов почти только одни женщины молятся”. — “У буддистов нет прочных оснований для веры; не в кого там собственно веровать; оттого буддисты и в упадке. У нас принимают веру прежде всего по разумному убеждению, оттого у нас и мужчин не менее усердных, чем женщин; например, все наши проповедники — усердные верующие, без чего не были бы и проповедниками”. Значит, для христианства в Японии совсем сделалось свободно, коли представитель Императора нисколько не стесняется вести такой разговор»[20].

Или читаем под 17/29 декабря 1895: «Посланник Михаил Александрович Хитрово приезжал с немецким катихизисом буддизма, сочиненным буддистом-немцем; автор прислал книжку Кеберу, профессору философии здешнего Университета; от Кебера получил ее Михаил Александрович и критикует в стихах и прозе. Автор — немец, вставший в ряды поклонников пантеистического буддизма, в то же время инстинктивно не может отрешиться от внесенной с молоком матери веры в Личного Бога, почему и говорит в катихизисе о мироправительной силе, исключающей случай в мире, на что наш Михаил Александрович, полувлюбленный в буддизм, отвечает замечанием на полях: “Дурак.”»[21]. Под 22 августа/3 сентября 1896 находим: “Анезаки <…> изучает Сравнительное богословие, то есть сравнивает христианство с буддизмом и прочее. Мысль его — из христианства и буддизма создать что-то новое, восполнив одно другим. Я разъяснил ему нелепость сего предприятия, несравнимость ни в каком случае истинность Божией веры с человеческим измышлением”[22].

Интересный разговор с протестантами приводится под 3/15 января 1897: «“Какие препятствия к распространению христианства в Японии?” — “Со стороны японских старых религий больших препятствий нет. Буддизм — мертвец, которого еще не успели похоронить; но это в наступающем столетии сделают; бороться с ним так же не пристало, как бороться с трупом; держится его — кое-где довольно крепко — невежественная полоса народа, который по мере образования поймет, что буддизм в религиозном отношении — сущая пустота, ибо без Бога — какая же религия! Более препятствий со стороны конфуционизма, но тоже не в религиозном отношении, а в нравственном: он слишком надмевает своих приверженцев; конфуционист всегда порядочен, не имеет кажущихся пороков, полирован, и вследствие всего этого совершенно самодоволен: на все другие учения смотрит свысока и недоступен для влияния их; проникнуть христианству в душу конфуциониста так же трудно, как воде в твердый камень. Синтоизм совсем не религия, а глава древней японской истории; предписывает уважение к предкам, что совсем не противно христианству, ибо и каждый из нас делает поклон на могиле родных. Правительство христианской проповеди не мешает. Самое большое препятствие — косность и индифферентизм достаточных классов; им слишком хорошо на земле, чтобы думать о небе. В это состояние косности они пришли постепенно, перерастая свои старые религии, состоящие из человеческих измышлений, а ныне еще больше усыпляет их пример иностранных безверов, которых они видят у себя в лице разных наемных профессоров и за границей во время своих путешествий. Поэтому-то и христианство принимают здесь почти исключительно люди, душа которых глубже затронута и всколыхнута трудами, скорбями и разными невзгодами мира сего. Кто у нас христиане? Наполовину люди интеллигентные, дворяне, но какие? Обедневшие от последних переворотов и трудом добывающие себе насущное пропитание; наполовину — еще более трудящийся народ — фермеры, ремесленники, небогатые купцы” <…> “Что японцам больше всего нравится в христианской проповеди?” — “Догматы. Нравственное учение у них и свое хорошо; любовь к ближним, например, под влиянием буддизма развита так, что вы не найдете бедняка, которому в беде не помогли даже такие бедняки, как он. Поэтому-то универсалисты, унитарии и подобные, являющиеся сюда по преимуществу только со своей этикой, никогда не будут иметь здесь успеха. Но о Боге-Творце Вселенной, о Пресвятой Троице, об Искупителе и прочем, что может сообщить людям как непререкаемую истину только Божественное Откровение, японец с интересом слушает и с радостью усвояет”»[23].

Личность любого человека несет в себе образ Божий, она может жить только любовью, этим апогеем межличностного общения. Христос зовет к Себе каждого, буддизм же предлагает человеку только угасание, нирвану. Насколько первое выше второго! Эта мысль ясно звучит у святителя Николая.

Отношения с буддистами. Особенности культа

Святитель хорошо владел камбуном и читал буддистские тексты. Иногда он беседовал с бонзами в буддистских храмах. Однажды он даже написал, прослушав проповедь в храме буддистской секты Монто-сю (Дзедо-синсю): “можно забыться и подумать, что слышишь христианского проповедника”[24].

Любовь к ближним руководила архиепископом Николаем во взаимоотношениях со всеми людьми, в том числе и с язычниками. Святитель Николай давал христианские книги (например, “Догматику” Преосвященного Макария[25]) для чтения язычникам, явно злоумышляющим против Православия: “Был молодой бонза Ито, из Кеото, секты Ниси Хонгвандзи; направляется в Россию и Сибирь изучать нашу веру, предварительно будет в Индии и Персии еще знакомиться с магометанством. Посылает его начальство. Какая цель — не говорил он. Вероятно — в том или другом виде — противодействие христианству”[26].

Путешествуя по различным областям Японии, владыка Николай был больше расположен к религиозным верованиям, нежели к гуманистическому настрою высших слоев общества. Вот что он говорит о Нагано, где находится известный буддистский храм Дзэнкондзи (запись под 17/29 февраля 1882 года): “Место, совсем готовое для проповеди: между прочим и то, что там знаменитый идольский храм, делает народ более готовым к восприятию истинного учения, чем в других местах; все же так почва ума и сердца приготовлена, хоть думою об идоле”[27].

С улыбкой, но не без назидания вносит Святитель в свой дневник под 31 марта/12 апреля 1896 следующую подробность: «Илья Накагава из Каннари пишет: умерла и погребена тамошняя благочестивая христианка <…> На похороны собралось человек пятьсот язычников, и всех тронуло благолепие похорон, так что все говорили: “И нам нужно сделаться христианами, чтобы быть погребенными так хорошо”; еще говорили: “Значит, не правда, что христиане пробивают своих покойников гвоздями и связывают веревками”. Подумаешь, какая осторожность нужна при введении христианства во всем, не исключая самых последних мелочей!» (гвозди и веревки — атрибуты, связанные с заколачиванием гроба, и с опусканием его в могилу)[28].

Небольшой конфуз описан 9/21 мая 1896: «Заявился один старик-японец, семидесяти четырех лет, из Хизен. “Я к вам за таинствами”, — говорит. Я, думая, что это желающий христианского научения, начинаю объяснять ему таинство очищения от грехов и спасения благодатью Божиею, но скоро замечаю, что слова мои праздны. Старик, видимо, не слушает меня и, дождавшись паузы, вставляет замечание: “Легкие-то болезни, как зубная боль, лихорадка, я могу лечить, но трудные вроде сифилиса (байдоку), падучей не могу, потому и пришел позаимствовать от тебя этого кимицу (таинства)” <…> Я старался объяснить старику различие между его ворожбой и нашим таинством <…> но он ушел в недоумении, отчего это я не хочу сообщить ему ворожбы сифилиса и так далее»[29].

Конечно, носителями собственно буддизма Православие воспринималось как конкурент. Отношение у таких людей к христианам (особенно если их не интересовала истина) часто было негативным. Вот что пишет Святитель 15/27 октября 1896: «Ока­зывается, однако, что погребение Кирилла Хоси в Батоо произошло не так просто и спокойно, как извещал катихизатор Сайто. В церемониале погребения до точности все было расписано: но ни дюйма места, ни момента времени не дано было чему-либо христианскому, так что христианское погребение насильно навязало себя языческому обществу, пожелавшему торжественным погребением почтить своего храброго воина-согражданина Хоси. Но сверх всякого чаяния языческих властей и языческого народа, явившийся по настоянию христиан Батоо для совершения отпевания о. Тит Комацу с диаконом Павлом Такахаси и прочим причтом и христианами не был воспрещен от совершения своего долга над прахом раба Божия Кирилла (в данном случае буквально “прахом”, ибо с Формозы выслан был в небольшом деревянном ящике пепел, оставшийся после сожжения тела) в доме Кирилла; <ничто> не помешало о. Титу со всем причтом в облачении и с пением провожать несомый в больших погребальных носилках четырьмя носильщиками прах Кирилла до кладбища в ограде буддистской кумирни. Когда поставлен был гроб на месте, где приготовлена была языческая погребальная церемония, о. Тит по-христиански отслужил литию как бы перед опусканием гроба в могилу. Но гроб в могилку не опустили, и до нее еще далеко было; здесь нужно было совершить главное, для чего и торжественность погребения затеяна была, почтить душу Кирилла, восхвалить ее, вознести к ней моления. Это должны были совершить бонзы и каннуси[30]; но они не явились. Все уселись на приготовленные места, то есть власти и значительные лица; свыше двухтысячная толпа стояла за веревкой, отмежевавшей сцену церемонии. Только для о. Тита с причтом не было места, и он, совершив Литию, так и остался стоя при гробе, — все: он, диакон, стихарные в облачениях с большим крестом и свечой. Должны были явиться языческие совершители погребальной церемонии, послы за послами летели в кумирню, но оттуда отвечали настойчивым требованием: “Прогоните христиан, тогда явимся”. О. Тит и другие все в облачениях видят и слышат все это, но не хотят принять публичное посрамление — быть прогнанными. О. Тит на требование удалиться отвечает: “Дайте опустить в могилу прах, тогда я, совершив последнюю молитву и кинув горсть земли, удалюсь”. Ему это не дают, и мало-помалу возникает шум языческой толпы, но и немногие христиане тоже не молчат. О. Титу, диакону и другим в облачениях христиане доставили средства тоже присесть; и просидели они более двух часов: все время бонзы и каннуси противились прийти: взволнованный народ кричал: оппарай[31]; о. Тит молча сидел; христиане спорили и кричали, защищая свое дело не хуже язычников; полиция молчала, наблюдая, не находя себя в праве вмешиваться, так как до ванреку[32] еще не доходило. Наконец, бонз как-то упросили прийти. В великолепных облачениях они удостоились приблизиться, совершить свое отпевание, затем всеми были возданы почести душе Кирилла и гроб принесли к могиле; здесь о. Тит совершил литию с словами “Господня земля и исполнение ея”, бросил киркой землю на гроб и удалился с сослужащими. В это время уже начинало темнеть, то есть было после пяти часов. Диакон Павел Такахаси, рассказывая все это, прибавил, что они “точно в западню попали”. Только эту западню никто из язычников не ставил, а поставили ее глупость и ревность без разума катихизатора Павла Сайто и беспечность и неблагоразумие о. Тита. Следовало ему наперед о всем осведомиться и, отслужив провод в доме, предоставить все остальное утвержденному церемониалу и патриотическому чувству язычников, которые тоже не с дурных расположений, а с любовью к Кириллу собрались. Всего же лучше потом не в облачениях, а в частном платье во время языческой церемонии произнести надгробное слово, в котором бы, между прочим, указать, как Христова вера не мешает, а способствует геройству за Отечество сие»[33]. Воистину, рассудительность — главнейшая добродетель.

Православные никогда не инициировали силовых столкновений, за что получали насмешки и подвергались насилию, так что доходило и до трагедий. Читаем под 7/19 сентября 1898: «Иоанн Оно, катихизатор в Сираканва, пишет, что там буддистский праздник, возят по городу разукрашенные колесницы с идолами и прочее. Христиане отказались участвовать расходами в сем бесновании, за что и платятся: у одного колесницей полдома своротили, другому послали град камней в дом, третьему тоже и чуть не убили спавшего в одной из комнат ребенка, четвертого поколотили, пятого тоже и едва не добили до смерти; троих из деятелей последнего акта полиция схватила, и будут их судить; но полиция, по-моему, мирволит <…> Письмо его будет напечатано в “Сейкео-Симпо”»[34.

Влияние культурного наследия

Для приведения паствы к Истинному Пастырю святитель искал в культуре и религии Японии все, что могло этому послужить. 11/23 февраля 1896: “в музее Уено <…> есть местные буддийские молельные принадлежности 1200-летней давности, столь изящные, что их можно принять за произведения настоящего времени”35. Здесь — уважение к культурной традиции (вслед за апостолом Павлом, выразившим свое уважение афинянам в Ареопаге); констатация, что Япония едва ли не впереди всех европейских государств по грамотности народа. Архиепископ Николай даже с сожалением отмечает, что многовековые культурные достижения приходят в забвение в связи с наступлением свободолюбивого европейского духа[36].

Конечно, отмечаются и негативные последствия многовековых заблуждений, с трудом изживаемые и у христиан-японцев. Находим подтверждение этому в записи под 11/23 августа 1897: “Японский эгоизм и японское надувательство — двенадцатиглавый змей, без меры средства Церкви пожирающий! Хороши японские христиане! Значит, такова японская почва…”[37].

Однако искренние язычники не остаются без материнского попечения Божественного Промысла. Читаем под 12/24 февраля 1898: «Из деревни Уено, округа Накагоори, недалеко от Мито, пишет язычник: “Отец мой умер: он был вашей веры; как хоронить его по ней? Скорей известите” <…> Пишущий упоминает, что и сам желает последовать вере отца. Наш христианин <…> как же сыну успел внушить ревность к своей вере? Неисповедимы пути промышления Божия о людях»[38].

Особенности языка в богословской терминологии

Язык любого народа — это свидетельство многовекового опыта познания окружающего мира и самоопределения. Все люди — одной природы и, несмотря на различие языков, могут общаться друг с другом. Не следует к тому же забывать, что Христос Спаситель пришел для спасения всего человечества, каждого человека в отдельности, следовательно, Его учение не может быть непонятно в какой-либо культурной традиции, поскольку оно имеет сверхъестественное происхождение. Весь вопрос в терминологии. Основой любой миссионерской проповеди должно являться переложение вечных истин на язык местного народа с учетом культурной среды. Одной из главных работ святителя Николая был перевод Священного Писания на японский язык, о чем подробно рассказывают частые упоминания в дневнике. Отметим лишь одну особенность, характеризующую преломление православного вероучения в японской культурной традиции, связанную с переводом всего одного иерог­лифа. Читаем под 16/28 апреля 1898: “Утром обычное дело исправления перевода Нового Завета. Дошли до слова дух, труднейшее из слов во всем Новом Завете, и не знаешь, что делать; употребить ли старое, давно вышедшее из употребления начертание син, которого не найти ни в каких лексиконах, кроме “Коодзикзен”, — как советует Исайя Мидзусима; но это значило бы посадить мумию среди живых; сочинить ли новый иероглиф, как тоже советует Мидзусима, если первое не будет принято, но это значило бы посадить самодельную куклу среди живых. Кажется, самое лучшее — употребить то же син, но с кружком, который бы обозначал, что разумеется дух (син), а не Бог (ками)”[39].

Заключение

В целом святитель Николай видел в религиозном наследии японцев, почерпнутом в основном из буддизма, много полезного для христианского будущего своей паствы. Однако он не ограничивался только теоретическими исследованиями буддистской философии, а, уяснив однажды суть, с ревностью принялся за апостольские труды, — ведь его целью являлась не научная работа по сравнительному богословию, но спасение людей для вечной жизни со Христом. Поэтому высказывания относительно буддизма достаточно редки и носят чисто практический характер. Основной вывод понятен — буддизм долгое время выполнял роль няньки, готовившей японцев к принятию Истины[40]. Вот что пишет Святитель в своей статье “Япония и Россия”, опубликованной в журнале “Древняя и новая Россия” в 1879 году: “Буддизм — самая глубокая из языческих религий, и конфуционизм — высшая из языческих нравственных философий. Многими прекрасными нравственными качествами, конечно, японцы обязаны этим двум своим педагогам <…> Не умерло и национальное учение — синтоизм: оно нейтрализовало почву для самостоятельных умов Японии, которые, без злобы и зависти видя разлив по стране иностранных учений, нашли возможным отстоять против них и свои убеждения, показав через то, что иностранные учения не безусловно хороши и не вполне удовлетворяют японскому духу. В самом деле, Синту именно оказал великую услугу Японии тем, что он не дал слиться буддизму и конфуцианству с японским духом”[41].

Это было тем “зерцалом в гадании”, которое, воспитав в японцах взаимную любовь, понимание суетности жизни, теперь должно было быть отвергнуто в деле спасения, поскольку пришла Полнота благодати (ср. роль Моисеева закона в деле спасения: Прейде сень законная благодати пришедшей (Догматик Октоиха)). Будем надеяться, что молитвами святителя Николая Промысл Божий приведет Японию в гавань спасения — возможность этого видна в ее истории и в культурном потенциале. “Но пора уже Японии узнать своего Отца Небесного”[42].

Примечания

1 Чех А. Николай-До. Святитель Николай Японский: краткое жизнеописание, выдержки из дневников. СПб., 2001. С. 23–24.

2 Суханова Н. А. Цветущая ветка сакуры. История православной Церкви в Японии. М., 2003. С. 10.

3 Зубов А. Б. История религий. Ч.2

4 Дневники святого Николая Японского в 5 т. / Сост. К. Накамура. СПб., 2004 (далее — Дневники). Т. 3. Миссионерский дневник при обзоре Церквей. С. 119.

5 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. С. 252–253.

6 Камбун, или канбун — ранний этап развития письменности японского языка, при котором сохраняются особенности китайского письма. Основной массив буддистских текстов выполнен письмом камбун. — Ред.

7 Дневники. Т. 1. С. 37.

8 Дневники. Т. 3. Миссионерский дневник при обзоре Церквей. С. 112–113.

9 Там же. С. 133.

10 Принятое русское написание названия этого города — Киото; Вариант написания у святителя Николая более соответствует японскому произношению слова. — Ред.

11 Ныне принят термин сегунат; так называется период истории Японии (с первой трети XVII в. по XIX в.), страной управляли феодалы-сегуны, опиравшиеся на самураев. Именно сегуны сделали Японию “закрытой” страной, провозгласив идеи национальной исключительности и вредоносности “чуждых” культур. Сегунат был ниспровергнут революцией Мэйдзи (1868 г.), после которой Япония стремительно вошла в число наиболее развитых стран, нисколько не потеряв национальной специфики. — Ред.

12 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. С. 280–281.

13 Дневники. Т. 1. С. 36–37.

14 Бонза — несколько устарелое обозначение служителя буддистского культа. — Ред.

15 Дневники. Т. 3. Миссионерский дневник при обзоре Церквей. С. 181–182.

16 Дневники. Т. 3. Миссионерский дневник при обзоре Церквей. С. 184–187.

17 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. C. 217.

18 Дневники. Т. 3. Краткий миссионерский дневник. С. 582.

19 Там же. С. 800–801.

20 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. C. 222.

21 Там же. С. 229.

22 Дневники. Т. 3. Краткий миссионерский дневник. С. 363.

23 Там же. C. 442–445.

24 Дневники. Т. 1. C. 35–36.

25 Дневники. Т. 3. Миссионерский дневник при обзоре Церквей. C. 243.

26 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. C. 243.

27 Дневники. Т. 1. C. 36.

28 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. С. 289.

29 Там же. C. 306.

30 Каннуси — жрец синтоистского культа. — Ред.

31 Оппарай, точнее оппарау, или ойхарай (яп.) — зд. в значении ‘долой, вон’. — Ред.

32 Ванреку (яп.) — грубая физическая сила. — Ред.

33 Дневники. Т. 3. Краткий миссионерский дневник. C. 391–393.

34 Там же. С. 787.

35 Дневники. Т. 3. Краткий миссийский дневник. C. 263–264.

36 Максимов Ю. В. Лекции по истории религий. Сергиев Посад, 2003–2004; устное сообщение.

37 Дневники. Т. 3. Краткий миссионерский дневник. C. 577–578.

38 Там же. С. 676–677.

39 Там же. С. 708.

40 Ср., например, Суханова Н. А. Цветущая ветка сакуры. C. 19; Ìàêñимов Ю. В. Лекции по истории религий.

41 Дневники. Т. 1. C. 37.

42 Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского, по его собственноручным записям // СПб., 1996. C. 25.

источник