Бесстремянная Галина. Христианство и переводы Библии в Японии // Альфа и Омега, № 46, 47; 2006, 2007.

Проблемы библейского перевода на японский язык[1]

Перевод Священного Писания неизбежно требует от миссионера особенного отношения к своему труду. “Если бы предстояло претерпеть за Христа три секунды невообразимо лютых мучений, разве не согласился бы..? А если бы эти мучения разбавлены были на три минуты, причем лютость их соразмерно уменьшилась бы, будто отказался бы! Если бы на три дня, на три месяца, на три года, на тридцать лет… — разве отрекся бы Христа? — Вот же, однако, отрекаюсь! От многих трудностей отрекаюсь! От побеждения своих страстей, от труда изучения письменного японского языка… Помоги же, Боже! Избави от Петрова отречения! <…> Помоги, Господи, с этих каникул в три года, то есть до 1888 года изучить письменный японский язык так, чтобы к освящению Собора пригласить священников и проповедников собственноручно! Помоги и во всем другом!..”, — писал святитель Николай (Касаткин) в начале своего миссионерского служения, поверяя дневнику из японской бумаги свои сокровенные мысли[2].

Необходимо совершенное владение двумя языками (языком оригинала и языком перевода), а также знание истории, культуры, религиозных и национальных особенностей страны, для народа которой создается перевод. При этом переводчик должен быть особенно точен, чтобы не давать повода к свободной интерпретации религиозного текста.

Современные библеисты, как и их предшественники, творившие в первые века по Р. Х., задаются общими вопросами, связанными с теорией библейского перевода[3]:

1) Каким образом сочетаются две обязанности переводчика — перед текстом-источником (сохранять его целостность), с одной стороны, и перед читателями перевода (создавать понятный текст на новом языке), с другой?

2) Отличается ли перевод канонизированного религиозного текста (Священное Писание) от перевода остальных текстов?

Одной из первых теоретических статей по вопросу перевода Священного Писания можно считать 15-е правило из Первого канонического послания святителя Василия Великого к Амфилохию, епископу Иконийскому (IV век): “Дивлюся же, яко ты требуеши от писания буквальныя точности, и думаеши, яко речение перевода есть принужденно, когда он хорошо выражает означаемый им предмет, но не прелагает собственно значения слова…”[4].

Лингвистический анализ богослужебных и Евангельских текстов, переведенных на японский язык Японской Православной Церковью, Японской Католической Церковью, японскими протестантскими церквами и Библейским обществом, позволяет выделить особенные приемы, используемые при переводе библейского текста на японский язык.

Перевод библейских метафор

В одних случаях наблюдается замена слов и понятий на синонимичные: хлеб в молитве “Отче наш” заменяется на пищу — катэ (иероглиф с корнем “рис”); целовать дом в напутствии посылаемым на проповедь Апостолам переводится как “спра­ши­вать о здоровье” (ан-о тоу). В других случаях видны приемы бук­вального перевода-кальки или транслитерации: Агнец Божий (ками-но кохицудзи), геенна огненная (хи-но гээнна).

Что же касается передачи метафор, ставших устойчивыми выражениями-пословицами, то здесь опять же используется буквальный перевод (метать бисер перед свиньями, а не аналогичное по смыслу японское выражение ‘бросать золотые монеты кошке’).

Некоторые палестинские реалии пришлось переводить описательно или возвращаться к греческому смысловому оригиналу. Глас вопиющего в пустыне по-японски звучит как ‘глас вопиющего в поле’ (но-ни ёбу коэ), книжник — ‘законник’ (риппо:дзин) или ‘учитель, ученый’ (кё:си), язычник — ‘беззаконный’ (ихо:дзин). Все меры длин и весов также переведены на японский язык. Вместо йота используется японское слово ‘черта, пункт, штрих’ (тэн).

Передача слов, имеющих в японском языке
не христианские оттенки

— Милость — аварэми.

Не следует путать любовь (Ин 3:16 возлюби Бог мир — ё-о ай си) и милость (Мф 5:7 Блажени милостивии — аварэми ару у православных и аварэми-букай у протестантов и экуменистов).

— Грех (цуми).

Хотя использование этого иероглифа уже устоялось во всех христианских переводах, он, возможно, является не столь точным и несколько компромиссным вариантом. Святитель Николай также переводил ‘грех’ как цуми, но прекрасно понимал, что это японское слово скорее отражает преступление реального закона, а не нарушение нравственных и христианских принципов[5].

— Сын (ко).

Этот буквальный перевод оказался лучшим, чем описательный. «…Долго рассуждали… о “Сыне” — “ко” [сын, ребенок] или “суе” [сын, наследник, семя] и так далее», — вспоминает святитель Николай[6].

— Слово (котоба) — “слово”, которому был придан православный смысл. В Евангелии от Иоанна “котоба” означает Слово Божие.

В первых протестантских текстах в качестве перевода Бог-Слово использовался китайский термин Дао, имевший устоявшееся значение и интерпретацию, или Мити ‘путь, дорога’, что могло вызвать буддийские и синтоисткие мистические ассоциации, несвойственные христианству (Chinese Union Version). В первом переводе 1837 года (Карл Гуцлаф и коллектив японцев) “Слово” переводилось сочетанием ‘умная, прозорливая вещь’ касикой моно.

Православным переводчикам приходилось изобретать совершенно новые слова, прибегать к редким чтениям иероглифов или использовать не столь распространенные их сочетания. Таким образом создавались новые лексические единицы.

Дух (син — православные, рэй — католики и протестанты).

Душа (рэй/тамасии — православные, кок/тамасии — католики и протестанты; в некоторых стихах Евангелия душа означает ‘жизнь’ и переводится православными как иноти).

Воля (Божия) (мунэ — православные, ми-кокоро — католики и протестанты).

Многая лета — икутосэ-мо (православные)

Попытаемся провести лингвистический анализ первых стихов Евангелия от Иоанна, повествующих о воплощении второй ипостаси Святой Троицы — Бога-Слова согласно переводу Хепборна (1872[7]), святителя Николая (1901) и современному разговорному Евангелию Японского Библейского общества (1955).

Для этого осуществим обратный перевод с японского и сопоставим его с толкованием святителя Иоанна Златоуста. Именно толкования святителя Иоанна явились основным справочным материалом для святителя Николая.

1. Ари — атта.

Евангелист подчеркивает предвечное рождение Сына, свидетельствующее об отсутствии категории времени в ряду онтологических свойств Бога. “Подобно тому как выражение сый, когда говорится о человеке, показывает только настоящее время, а когда о Боге, то означает вечность, так и выражение бе, когда говорится о нашем естестве, означает прошедшее для нас время, и именно известный предел времени, а когда о Боге, то выражает вечность”, — поясняет святитель Иоанн[8]. Таким образом, выбор владыкой Николаем настоящего времени при переводе данного стиха является вполне оправданным. Можно отметить, что и в славянском тексте форма аориста также грамматически означает настоящее время.

2. Хадзимэ.

“…Как изречение в начале бе Слово означает вечность, так и выражение сей бе искони к Богу показывает Его совечность”, — продолжает святитель Иоанн в своей следующей беседе[9]. Перевод епископа Николая отражает эту временную безмерность путем употребления слова ‘(исконное) начало’, этимологически означающее ‘далекое прошлое, вечность’.

3. Вся Тем быша (цукуру-нару-дэкиру).

Святитель Иоанн выделяет творческое начало Бога, отраженное в стихе Вся тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть (Ин 1:3). “Моисей, в начале бытописания Ветхого Завета, повествует нам о предметах чувственных и подробно исчисляет их <…> Оставляя то, что известно его слушателям, а возводя мысль к предметам более возвышенным и обнимая все творчество вообще, он говорит не о творениях, но о Создателе, Который и произвел все из небытия в бытие”[10]. Для выражения этого созидательного начала русский миссионер использовал глагол ‘тво­рить, создавать’. В упрощенном современном переводе глаголом ‘делать, создавать, изготавливать’ сила и величие Бога-Слова и тем самым Бога-Отца существенно принижается. Интересно, что в том же современном разговорном переводе первого стиха первой главы книги Бытия употребляется иероглиф “цукуру”[11]. Иными словами, перевод невольно противопоставляет догматически две равные ипостаси: Бога-Слова и Бога-Отца.

4. Кураями — кураки-ями. И свет во тьме светится (Ин 1:5). “Тьмою здесь называет и смерть и заблуждение, — поясняет святитель Иоанн Златоуст. — <…> Проповедь Евангельская светила среди мрака заблуждения, все облегавшего, и рассеивала его. Свет этот проник в самую тьму и победил ее <…> Итак, поелику ни смерть, ни заблуждение не преодолели этого света, но он всюду блистает и светит собственною силою, то Евангелист и говорит: и тьма его не объят”[12].

Хотя в английском тексте King James Version и New King James Version и используется глагол comprehend, имеющий два лексических значения: ‘понимать, осознавать’ и ‘покрывать, обнимать’, — по смыслу в этом библейском стихе важнее именно второй оттенок. (Глагол satoru Хепборна отражает первый, наиболее употребительный оттенок английского слова compre­hend и соответствует глаголу в переводе American Standard Version — apprehend).

К сожалению, упрощенный оттенок ‘победить’ утвердился в переводах Японского Библейского общества, и современное издание 1977 года повторяет вслед за предшественниками: соно хикари-о кэсу кото ва дэкимасэн.

Для того, чтобы передать всепобеждающее действие света в нечувственной, духовной тьме внутри людей, святитель Николай (как и Хепборн) выбрал глагол ‘освещать’ (тэру, а не кагаяку) и использовал слово ‘тьма’. Два иероглифа — две компоненты этого слова: ‘темный’ и ‘тьма’ подчеркивают всю глубину этого духовного мрака.

Японская Православная Церковь[13]

Японская Православная Церковь возникла благодаря деятельности Русской духовной миссии в Японии (конец XIX — начало XX века) и ее начальника — сначала архимандрита, а затем епископа и архиепископа Николая (Касаткина), прославленного Русской Православной Церковью с именованием равноапостольного.

В России хорошо знали о неудачах католиков в Японии семнадцатого века. Об этом свидетельствует, например, письмо Петра I об открытии Русской духовной миссии в Китае:

“…Толко для Бога поступайте там опасно и не шибко, дабы китайских начальников не привесть в злобу <…> К чему там надобеть попы не так ученые, как разумные, дабы чрез некоторое кичение оное святое дело не пришло в злейшее падение, как учинилось в Епании”[14].

Первое российское посольство в Японию было отправлено Петром I в 1702 году, однако переговоры оказались безрезультатными.

“Всех японских товаров продажа в Китае запрещена; и по сей причине не вывозятся оные в Россию с караванами, разве что по особливому какому случаю”, — сообщает французский путешественник о продолжавшейся в конце XVIII века политике самоизоляции Японии[15].

В том же 1702 году Петр I встретился в Москве с потерпевшим кораблекрушение на Камчатке Осакским купцом Дэмбэем[16]. Петр подробно расспросил Дэмбэя о его родине и издал указ о создании первой в России и мире школы японского языка в рамках Петербургской морской школы. Ему помогал еще один заброшенный в Россию японец Санима, переехавший в 1714 году в Петербург.

В начале XVIII века в России существовало уже несколько типографских печатных книг и географических атласов, посвященных Японии. Согласно “Описанию о Японе” Карона, Шарльвуа и Гагенара 1734 года, “японцы суть идолопоклонники, а наипаче поклоняются солнцу, но хотя они имеют бесчисленное множество капищ и идолов, обаче же сей народ невесма прилепен к своему суеверию, токмо один император жесток противо протчих вер, и едва изъезжают из своего государства кроме Хину [Китай] и Иессо [Хоккайдо], и весма недавно, яко император учинил з

апрещения жестокия всем своим подданным имети никакого купечества с иностранными кроме хинцов и голландцов <…> Обаче повествуют, что в 1585 году некии господа из сих островов внов обращены в веру христианскую, посылали своих детей в Рим для признания Папы Григория 13 и для обучения и возвратившаяся в Гою в лета 1587 и восприяты были во свою землю с великою радостию”[17].

Одними из первых японцев, побывавших в России, стали одиннадцатилетний Гондзаэмон[18] и тридцатипятилетний Содза[19] — единственные оставшиеся в живых пассажиры японского судна, которое разбилось близ Камчатского полуострова в 1729 году. Сначала Гондза и Содза обучались русскому языку в Кадетском корпусе, а затем в 1736 году указом Анны Иоановны была открыта Японская школа в рамках Петербургской академии наук. Однако Содза вскоре скончался, и помощником Гондзе был назначен Андрей Богданов, сын японца Санима. Гондза и Андрей Санима явились составителями первого в России “Славяно-японского словаря”. К сожалению, молодой преподаватель Гондза не выдержал сурового российского климата и скончался в 1739 году в возрасте 21 года. Однако Петербургская школа японского языка, возглавляемая Андреем Санима, продолжала обучать русских студентов. В 1753 году в Иркутске были отобраны пять наиболее способных человек из числа японцев, потерпевших восемью годами ранее кораблекрушение у островов Курильской гряды и препровожденных на Камчатку. Они стали преподавателями японского языка в Иркутске, и сюда же была переведена Петербургская школа. В 1761 году семь японских преподавателей обучали здесь пятнадцать русских учеников.

В 1735 и 1739 году в Японию были направлены морские экспедиции, возглавляемые капитан-лейтенантом Мартыном Петровичем Шпанбергом. Они закончили описание всех островов Курильской гряды, исследование которых началось еще в петровское время, а затем продолжилось капитан-командором Берингом. Во время второй экспедиции Шпанберг увидел и берега Хонсю.

В 1782 году в России очутился тридцатилетний Дайкокуя Кодаю и еще 16 японцев, потерпевших кораблекрушение у острова Амчитка из гряды Алеутских островов. Летом 1788 года Кодаю и пятеро японцев в сопровождении русских моряков, возглавляемых поручиком Адамом Кирилловичем Лаксманом, направились в Иркутск. Здесь они встретились с губернатором Иваном Алферьевичем Пилем, назначившим Кодаю и его спутников преподавателями в школу японского языка. Отец Адама — профессор Петербургского университета полковник Кирилл (Эрик) Густавович Лаксман хотел отправить своего сына в Японию в качестве дипломата и потому посоветовал Кодаю просить у губернатора разрешения вернуться на родину. Но Пилю были нужны преподаватели японского языка, и Кодаю трижды было отказано.

Только через три года Кириллу Лаксману удалось поехать в Петербург вместе с Кодаю. Здесь Кодаю встретился с императрицей Екатериной II и будущим императором Павлом. Екатерина решила использовать этот случай для налаживания торговых отношений с Японией, но сделать это исподволь.

Осенью 1792 года иркутский генерал-губернатор Пиль приказал Адаму Лаксману отплыть на Хоккайдо на судне “Екате­ри­на”. На борту “Екатерины” был Дайкокуя Кодаю и два его спутника, не принявших крещения и не женившихся в России — Коити и Исокити, горевшие желанием вернуться в Японию. Предполагалось, что Лаксман не является дипломатическим посланником, а действует лишь от лица сибирских властей. Исход экспедиции был неясен, поэтому императрица и решилась назначить ее руководителем молодого двадцатишестилетнего поручика. “Екатерина” пристала к восточному порту Нэмуро[20] на Хоккайдо. Здесь Кодаю и его соотечественники вновь ступили на родную землю, однако Коити скончался сразу же по прибытии в Японию. Перезимовав в Нэмуро, русское судно зашло в Хакодатэ. В ходе переговоров с прибывшими из Киото японскими чиновниками Лаксману была высказана следующая позиция правительства этой страны:

“Хотя по японским законам и надлежит всех иностранцев, приходящих к японским берегам, кроме порта Нагасаки, брать в плен и держать вечно в неволе, но как русским сей закон был неизвестен, а притом они привезли спасшихся на их берегах японских подданных, то сей закон над ними теперь не исполнен и позволяется им возвратиться в свое отчество без всякого вреда, с тем чтоб впредь к японским берегам, кроме Нагасаки, не приходили и даже, если опять японцы случатся быть в России, то их и не привозили; в противном случае помянутый закон будет иметь свое действие <…> В переговоры о торговле японцы вступить нигде не могут, кроме одного, назначенного для сего, порта Нагасаки, и потому теперь только дают Лаксману письменный вид, с которым один русский корабль может прийти в помянутый порт, где будут находиться японские чиновники, долженствующие с русскими договариваться о сем предмете”[21].

Кодаю и Исокити достигли Эдо и стали первыми японцами, поведавшими своим соотечественникам о жизни и обычаях России. Японский ученый Кацурагава Хосю обобщил их рассказы, издав книгу “Записки о приключениях в России потерпевших кораблекрушение Дайкокуя Кодаю и др.”[22].

В 1804 году в Японии побывали капитан Иван Феодорович Крузенштерн и камергер Николай Петрович Резанов, русский посланник в Японию и Сан-Франциско. Японское правительство заявило Резанову о строгом запрете приближаться к берегам островов. Даже потерпевших кораблекрушение японцев не разрешалось доставлять обратно на родину посредством русского флота. Все сношения должны были осуществляться через голландцев, находившихся под контролем японских властей.

В 1807 году выпускник кронштадтского Морского корпуса юный лейтенант Василий Михайлович Головнин был назначен капитаном шлюпа “Диана” и отправлен в плавание на Камчатку. Одной из целей этого путешествия было описание островов Курильской гряды. В 1811 году Головнин и часть команды были взяты в плен на Кунашире и доставлены на Хоккайдо. Там, близ Хакодатэ, они находились под неусыпным контролем японцев более двух лет. В плену Головнин по просьбе японцев в течение четырех месяцев создал рукописную грамматику русского языка. В 1813 году долгие разбирательства были завершены и потерявшим всякую надежду морякам разрешили вернуться на борт родного корабля:

“…Вы законы земли нашей несколько познали, кои запрещают торговлю с иностранцами и повелевают чужие суда удалять от берегов наших пальбою, и потому, по возвращении в ваше отечество, о сем постановлении нашем объявите…”[23].

Прибыв в 1814 году в Петербург, Головнин принялся за издание рассказа о пребывании в плену у японцев.

“Не нужно распространяться о том, сколь мало Япония известна в Европе, хотя было время, когда японцы, не имея понятия о корыстолюбии европейцев, допускали их в свое государство”, — писал мореплаватель в предисловии к своей книге[24].

22 августа 1853 года, спустя всего лишь месяц после прибытия в бухту Урага эскадры коммодора Пери, в Нагасаки появился фрегат “Паллада” с русским посланником Евфимием Васильевичем Путятиным.

В феврале 1855 года в порту Симода Токийского залива был заключен Трактат о торговле и границах между Россией и Японией. Русским открывались три порта: Нагасаки, Симода и Хакодатэ. Разрешалось свободно посещать японские города на расстоянии 5–7 миль от трех портов и устраивать собственные гостиницы. Однако в частные дома можно было входить лишь по приглашению[25].

В августе 1858 года в городе Эдо был подписан Трактат о торговле и дружбе, в котором между двумя странами были установлены дипломатические отношения. Отметим некоторые положения этого документа, относящиеся к вероисповеданию русских в Японии:

— в городах Эдо и Осака русские могут жить только для торговли, иметь для сего свои дома и постройки, землю в известном месте, нарочно отведенном, не переступая за черту;

— русские могут жить свободно с семействами и исповедовать свою религию, без опасения за показание предметов, служащих знаками оной;

— в портах Хакодатэ, Нагасаки, Канагава и Киото русские могут ходить везде свободно, не переступая границы в сих местах и окрестностях, отведенной для них городовыми думами, внутри края могут ходить свободно только лица благонамеренные и на известный срок — не свыше одного года; порты, правительственные дома и места огражденные могут быть посещаемы только по приглашению[26].

В конце декабря 1867 года в Эдо была заключена дополнительная торговая конвенция, касавшаяся пошлин и тарифов.

В северояпонском городе Хакодатэ было открыто русское кон­сульство, которое возглавил Иосиф Антонович Гошкевич. Выпускник Санкт-Петербургской Духовной академии И. А. Гош­­кевич провел несколько лет в русской духовной миссии в Китае и в совершенстве владел китайским языком. В 1857 году при помощи японца Татибана Косай он составил первый японско-русский словарь. В предисловии к словарю рассказывалось о самом японском языке, иероглифике и истории японоведения в России[27].

При содействии консула в 1859 году в Хакодатэ была построена консульская церковь Воскресения, а ее настоятелем стал протоиерей Василий Махов. Однако у пожилого священника прогрессировала болезнь сердца, и он был возвращен в Россию для лечения. Обращаясь к Синоду с просьбой прислать нового священника, И. А. Гошкевич просил направить в Японию человека с академическим образованием, который мог бы дать хорошее представление о российском духовенстве не только посредством совершения богослужений, но и путем научной деятельности и примером своей частной жизни. Консул желал видеть в новом пастыре именно миссионера, который мог бы общаться и с иностранными представителями других христианских конфессий, и с японской элитой.

Весной 1860 года в Санкт-Петербургской Духовной академии было вывешено объявление, приглашавшее одного из выпускников служить настоятелем посольской церкви в Хакодатэ.

“…Вижу — лежит какой-то лист, — вспоминал впоследствии святитель Николай (Касаткин). — Читаю его, оказывается, это от министерства иностранных дел предложение: не желает ли кто из студентов академии ехать в Японию в Хакодате в русское консульство священником или монахом. А потом вижу имена уже трех записавшихся: Благоразумов Николай[28] — белым священником (бывший ректор Московской Духовной семинарии, теперь московский протоиерей), и еще двое: один Горчаков (священником), а другой в каком угодно сане”[29].

Спокойно прочитав это объявление, юноша пошел на всенощную, и здесь у него неожиданно созрело желание непременно ехать в Японию: “Твердо признаю, при всем недостоинстве своем, что воля Божия послала меня в Японию: в Семинарии рассказ Ив. Феод. Соловьева, профессора, о Китае и отправлении туда в Миссию его товарища по Академии о. Исаии Полкина [Поликина], возбудили у меня желание ехать в Китай на проповедь Евангелия; в Академии чтение путешествия Головнина пробудило забытое желание — но уже в направлении к Японии; чтение критики из “Обломова” возбудило решение жизненного вопроса: служить Богу или миру?”[30].

В 1861 году выпускник Санкт-Петербургской духовной академии 24-летний иеромонах Николай (Касаткин) прибыл в Японию на должность священника при русской консульской церкви[31]. В первые годы пребывания иеромонаха Николая в Хакодатэ в Японии еще действовал средневековый указ 1614 года о полном запрете христианского вероучения.

“О проповеди нельзя было еще и думать, — вспоминает архимандрит Сергий (Страгородский), будущий Всероссийский Патриарх, впервые приехавший в Японию в 1893 году. — Всех сообщающихся с европейцами подозревали. Смотрели на них косо и даже преследовали <…> Скоро, однако, японцы попривыкли к европейцам, учителя [японского языка] найти оказалось возможным <…> Для о. Николая настала другая жизнь; он засел за язык и литературу японцев, и изучал все это не разгибая спины в продолжение восьми лет. Прочитал с учителем китайских классиков, прочитал японскую историю, прочитал разные сочинения японских писателей древнего и нового времени (в этой области о. Николай и среди японцев может быть назван специалистом). Затем пошел буддизм. О. Николай начал приглашать к себе бонз (буддийских духовных) и с ними прочел добрую часть трудной для понимания (даже непонятной без хорошего комментария) буддийской литературы. Читал все это с увлечением, весь отдаваясь своему делу. Учителя не выносили такой напряженной работы, требовали себе отдыха, тогда о. Николай нанимал себе двоих-троих учителей, и все читал и читал, стараясь проникнуть в душу японского народа, просветить который светом Христовым он приехал”[32].

Двадцатичетырехлетний иеромонах Николай с воодушевлением занялся освоением японского языка и занятиями по переводу: “Приехав в Японию, я, насколько хватило сил, стал изучать здешний язык. Много потрачено времени и труда, пока успел я присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Недаром когда-то католические миссионеры писали, что японский язык изобретен самим дьяволом с целью оградить Японию от христианских миссионеров. Сколько родов разговорного языка, начиная почти от китайского диалекта до вульгарной речи, в которую, однако, неминуемо вплетаются китайские односложные слова! Сколько разных способов письма, начиная тоже от чисто китайской книги до книг, писанных фонетическими знаками, между которыми опять-таки неизбежно путаются китайские иероглифы! От взаимной встречи и переплетения этих языков, принадлежащих к двум различным семействам, с грамматическими конструкциями, совершенно не похожими одна на другую, какое огромное количество выродилось самых невероятных грамматических сочетаний, форм, частичек, хвостиков, часто, по-видимому, ничего не значащих, но требующих, однако, большой деликатности в обращении с собою!.. Видно, долго еще изучающим японский язык придется изучать его инстинктом, чрез чтение книг и механическое приучение себя к тем или другим оборотам разговорной и письменной речи”[33].

Отчет иеромонаха Николая (Адоратского), командированного из Казани в Китай, свидетельствует о том, что владыка Николай был знаком с богослужебными переводами русской духовной миссии: “Родственные китайцам японцы, усваивающие в настоящее время истины Православной Церкви, употребляют одинаковые с китайскими по начертанию и смыслу знаки ученого языка. Они читают только иначе китайские моносиллабические иероглифы, добавляя для связи новые знаки. Ввиду этого пекинская миссия в настоящее время приносит большую пользу японской, снабжая ее чрез о. Флавиана в 1882 году рукописными (неполными впрочем), тогда еще не переработанными переводами богослужебных книг, которые вскоре же были быстро переделаны на японский текст членами японской миссии из ученых японцев, и введены в их богослужение”[34].

В 1867 году иеромонах Николай (Касаткин) получил от руководителя 15-й духовной миссии в Китае архимандрита Палладия (Кафарова) Новый Завет и другие книги на китайском языке[35]. Среди них был евангельский перевод начальника 14-й миссии в Китае архимандрита Гурия (Карпова). Отец Гурий трудился над переводом Нового Завета 6 лет: с 1859 по 1864 годы. Этот перевод использовался епископом Николаем в качестве образца для работы по составлению первых молитв на японском языке.

Затем, в 1882 году начальник 16-й духовной миссии в Китае архимандрит Флавиан (Городецкий) (1879–1883 годы) предпринял личную поездку в Токио, где передал епископу Николаю (Касаткину) рукописные переводы.

Первые печатные переводы епископа Николая, в частности молитву Господню по тексту Евангелия от Матфея, можно найти в изданном им в 1877 году пособии “Зерцало Православия” — Осиэ-но кагами — (перевод книги святителя Димитрия Ростовского) и в молитвослове 1882 года[36]. Сопоставление православного китайского молитвослова 1910 года[37] — исправленной версии более ранних молитв архимандрита Гурия (1858–1864) — и этих первых работ святителя Николая показывает совпадение большинства иероглифов, связанных с именем Бога, Богородицы, со свойствами Бога (Святый, Крепкий, Бессмертный). При этом первые же слова молитвы “Отче наш” и в японском тексте 1877 и 1882 годов дословно повторяют китайский вариант. Все они написаны только китайскими иероглифами, то есть в стиле “канбун”.

Первый перевод Евангелия на японский язык был осуществлен епископом Николаем в 1889 году по китайскому тексту Нового Завета Американского библейского общества 1852 года и переводам Русской Духовной миссии в Китае. Эта работа владыки Николая и Павла Накаи также была в стиле “канбун” со знаками “кунтэн”. Все имена собственные передавались японской азбукой согласно славянскому Евангелию, а не Вульгате и Библии короля Иакова (Kings James Bible), как в исходном американском переводе.

Не зря архимандрит Николай писал в 1871 году работавшему под руководством архимандрита Палладия иеромонаху Исайе: “Пекинская миссия — мать японской, без Пекина японцы неопытны и немы”[38].

Согласно доктору Като Эйити, со временем основную роль в переводах отца Николая стали играть протестантские переводы, особенно Bridgman = Culbertson Version (Шанхай, 1863)[39].

“Совет Миссионерского Общества сообщает известие о миссионерской деятельности иеромонаха Николая Касаткина в Японии, — читаем мы в Заметках Православного Обозрения 1867 года. — <…> Прежде всего необходимо было основательное изучение языка японцев, трудностью превосходящего китайский: в настоящее время о. Николай свободно читает японские книги без постороннего пособия. Затем, чтобы положить прочное основание христианской проповеди, он, кроме небольших трактатов, знакомящих с сущностью христианства (о котором японцы имеют самые нелепые понятия), предпринял перевод Нового Завета на японский язык. К весне нынешнего года уже переведены четыре евангелиста, и за обедней в Пасху Евангелие читано на японском языке после славянскаго”[40].

Однако качество китайских переводов для взыскательного и требовательного миссионера было недостаточным.

“…Инстинктивно и я научился, наконец, кое-как говорить и овладел тем, самым простым и легким, способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений. С этим знанием немедленно же приступил к переводу Нового Завета на японский, — переводу не с русского: отыскивать китайские знаки для каждого русского слова — труд далеко еще не под силу мне, да и бесполезный, — а с китайского; дело, по-видимому, легкое: японец, хорошо понимающий китайскую книгу, переводит Евангелие на японский, причем почти каждое слово выражено китайским знаком, но около него поставлено японское чтение, и за тем все грамматические формы выражены также японскими фонетическими знаками. Мое дело было — с другим ученым японцем проверять и поправлять перевод. Работа шла очень быстро, пока я, постепенно знакомясь с китайским текстом, не дошел до окончательного разочарования в авторитетности его”, — замечает иеромонах Николай в своем отчете 1869 года[41].

“Наш пекинский тоже потешал…”, — пишет почти тридцать лет спустя епископ Николай о евангельском переводе отца Гурия, которым он пользовался в числе прочих источников в 1895–1896 годах[42].

Отчет иеромонаха Николая (Адоратского) о процессе перевода богослужения на китайский язык отчасти может обосновывать взыскательность русского миссионера-япониста к трудам своих коллег-китаистов: “…Переводчикам в их работе встретилось много трудностей при передаче на китайский язык пророческих песен в чине утрени и пророчественных паремий великих праздников, особенно страстной седмицы. В трудных местах приходилось прибегать к описательной речи, что замечается и в русском тексте, особенно при переводе стихотворных канонов (напр. на св. Пятидесятницу). Вообще во всех переводах трудности касались богословских понятий, особенно догматических истин о Троице, таинстве воплощения и др.”[43].

Понимая необходимость хорошего знания японского языка для самостоятельных занятий по переводу, отец Николай приступил к детальному изучению культуры и истории страны и в такой степени овладел японской и китайской письменностью, что мог читать средневековые буддийские сутры, недоступные большинству японцев: «Святитель Николай был самураем, который неукротимой волей и трудом в течение более 50 лет создавал церковь Японии. Рассказывают, что в первые годы изучения японского языка о. Николай (в то время — священник в Хакодатэ) часто ходил в школу вместе с японскими детьми, сидел с ними за одной партой и учился изо всех сил. Однажды смущенный учитель вынужден был повесить объявление: “Бородатому иностранцу не входить!”[44]. Эта история свидетельствует о несгибаемой самурайской воле, но мне она дорога еще и тем, что здесь видно нечто большее, а именно смирение, которым может обладать только самурай, пришедший во имя благовестия и ставший маленьким ребенком на службе Богу»[45].

Богослов и лингвист святитель Николай был едва ли не единственным русским японистом и поэтому порой вынужден был выступать в роли гида-переводчика для русских путешественников: «Помеха занятиям выходит иногда, когда стоят на рейде в Иокохаме русские военные суда. Приходят знакомиться, большею частию просить переводчиков и провожатых для осмотра города <…> Переводчиков же где тут взять?.. Так и сегодня утром — являются два офицера с “Петропавловска”, один с женой; просят совета, что посмотреть в Токио; я надписал им на бумажке все замечательное, рассказал их “дзинрикися” (рик­ша — Г. Б.), куда вести их, сходил с ними на колокольню, чтобы показать общий вид города, и затем поспешил оставить их, чтобы вернуться к переводу»[46].

Порой Владыка даже думал по-японски. “Ныне, как и в прежние годы, дал Накаю 30 ен на отправление во время каникул в страну отдохнуть”, — пишет он в своем Дневнике, используя перевод-кальку японского выражения куни-э каэру, означающего ‘вернуться на родину’ (буквально ‘в свою землю, страну’), что, в случае Накаи, означало переезд из Токийской миссии в Осаку.

Дело перевода Священного Писания и богослужения на родной язык своей паствы было важнейшей задачей православного миссионера: «…Можно вывести заключение, что в Японии, по крайней мере, в ближайшем будущем: жатва многа. А делателей, с нашей стороны, нет ни одного, если не считать мою, совершенно частную деятельность… Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти то же, что капля в море. Один перевод Нового Завета, если делать его отчетливо (а можно ли делать иначе?), займет, по крайней мере, два года исключительного труда. Затем необходим перевод и Ветхого Завета; кроме того, если иметь хоть самую малую христианскую церковь, решительно необходимо совершать службу на японском языке; а прочие книги, как Священная история, Церковная история, Литургика, Богословие? Все это тоже предметы насущной необходимости. И все это, и другое подобное нужно переводить на “японский”, о котором еще неизвестно, дастся ли он когда-нибудь иностранцу так, чтобы на нем можно было писать хотя наполовину так легко и скоро, как иностранец обыкновенно пишет на своем»[47].

6 апреля 1870 года по ходатайству святителя Николая Высочайшим определением Святейшего Синода в Японии была учреждена Российская Духовная миссия в составе начальника миссии — возведенного в сан архимандрита отца Николая, трех иеромонахов-миссионеров и причетника. Согласно особой инструкции, объяснявшей обязанности миссионеров, они должны были не просто проповедовать на японском языке, но и переводить Священное Писание[48].

“В настоящее время вообще работа миссии, в какой бы то ни было стране, не может ограничиваться одною устною проповедью, — говорил святитель Николай. — Времена Франциска Ксаверия, бегавшего по улицам с колокольчиком и созывавшего таким путем слушателей, прошли. В Японии же, при любви населения к чтению и при развитии уважения к печатному слову, верующим и оглашаемым прежде всего нужно давать книгу, написанную на их родном языке, непременно хорошим слогом и тщательно, красиво и дешево изданную. Особенное значение у нас имеют книги, выясняющие вероисповедные разности с католичеством и протестантством. Мне много раз приходилось быть очевидцем того, как наши христиане, вооруженные знаниями, почерпнутыми из миссийских изданий, вели собеседования со своими соотечественниками католиками и протестантами и оставались победителями. Печатное слово должно быть душею миссии”[49].

Вначале архимандрит Николай работал в одиночку, пользуясь лишь китайскими текстами и словарями: “Как манны небесной ждут от меня уроков христианских, а я вожусь с <…> лексиконом”, — пишет иеромонах Николай в 1872 году в Хакодатэ[50].

В Японии сохранились первые переводы святителя Николая, в том числе три различные варианта молитвы Господней, датируемые 1870–80-ми годами. Эти первые слова молитвы “Отче наш” на японском языке значительно отличаются от более поздних православных переводов Владыки.

В 1872 году архимандрит Николай переехал в Токио, где продолжил изучение языка и обычаев страны.

“Между прочим, рассказывал о. Николай и о вежливости, с какой к нему относились бонзы всех вообще тоокейских храмов, — продолжает архимандрит Сергий воспоминания о беседах с Владыкой. — Раз он пришел слушать проповедь. Огромная зала храма была занята публикой. Все, конечно, сидели на полу, поджав свои ноги. Бонзы хотели усадить своего гостя по-ев­ропейски. Стульев у них не было. Тогда главный бонза, не долго думая, подвел о. Николая к своему жертвеннику (который высотой немного более полуаршина), сдвинул в сторону различные курильницы и украшения, и вежливо предложил о. Николаю занять тут место. И народ совершенно спокойно смотрел на это поругание их святыни”[51].

В марте 1880 года в Санкт-Петербургской Александро-Нев­ской Лавре состоялась хиротония архимандрита Николая в епископа Ревельского. С этого времени Владыка смог сам рукополагать священнослужителей для юной Японской Церкви. В 1890-е годы японская паства с каждым годом увеличивалась более чем на 900 человек[52].

С 1882 года ежедневной кропотливой работой по переводу различных богослужебных книг на японский язык занимались два православных человека: русский пастырь епископ Николай и православный филолог-японец Павел Накаи. Епископу Николаю удалось найти надежного и высокообразованного соратника для переводческой работы. Ведущий специалист в области китайской и японской филологии, профессор и ученый Павел Накаи происходил из семьи, руководившей известной конфуцианской школой в Осаке в период сёгуната Эдо. Впоследствии эта школа “Кайтокудо” была преобразована и вошла в состав современного Осакского государственного университета: “В Осака состоится чествование его фамилии, составляющей честь Осака, имевшей там знаменитую школу китайской литературы и классицизма. Губернатор Осака и множество важных лиц там принимают участие в чествовании предков Павла Накаи. От себя он повезет туда, между прочим, и сделанные нами переводы Нового Завета и Богослужебных книг. Похищенное теперь время у нашего перевода мы после возместим занятиями после обеда от 1 часу до 5-ти”[53].

О способностях сподвижника отца Николая пишет и архимандрит Сергий (Страгородский), вспоминая Токийский Церковный Собор 1891 года: “Первое заседание имело чисто праздничный характер: читались разные телеграммы, письма, адресы <…> присланные и поднесенные со всех концов Японии <…> Конечно, адрес ученого нашего переводчика Накаи (главный сотрудник епископа по переводу богослужебных книг, японский ученый, знаток истории и литературы <…>) мог прочесть только он сам: обыкновенному смертному не прочитать тех мудреных знаков, которые употребляет Накаи. Китайских знаков, как известно, несколько тысяч. Не всякий знает и четвертую часть их. Поэтому японцы рядом с китайскими знаками пишут и чтение их японской азбукой (ката-кана). Такое смешанное японско-китайское письмо обыкновенно употребляется и в рукописях. Отсюда особый род литературного тщеславия: написать одними китайскими знаками, притом такими, чтобы не всякий без лексикона мог прочитать. Можно, пожалуй, над этим смеяться, но разве наши латинские термины не те же китайские знаки? То же самое, только в другой форме”[54].

Павел Накаи родился в Осаке 11 июня 1855 года. В возрасте 23 лет он принял крещение в родном городе и начал работать помощником катихизатора в ближайших приходах благочиния. Во время одного из первых миссионерских путешествий епископа Николая по Японии он встретился с молодым проповедником: “С Собора 1879 года назначен здесь [в Осаке] помогать по проповеди Павел Накаи; в 1880 году он ушел на проповедь в Вакаяма”[55].

В 1882 году Павел перебрался в Токио, где в течение 30 лет был бессменным соратником владыки Николая, посвятив всю свою жизнь помощи архипастырю в переводе богослужения для молодой Японской Церкви[56].

Современник святителя Николая священник Петр Сибаяма, выпустивший в 1936 году первую и наиболее полную биографию Владыки, называет 1883 год временем начала совместных переводов Павла Накаи и епископа Николая. В Дневниках Владыки первое упоминание о лингвистических занятиях относится к 1888 году: “Утром — с семи часов было занятие с Накаи — чтение и исправление перевода моей речи Русской Церкви от лица Японской, по случаю 900-летия; работа заняла два часа, работа совсем будняя, утомляющая…”[57].

Ученый лингвист Накаи привнес в японские переводы множество китаизмов, которые часто подписывались соответствующим им более простым смысловым звучанием (атэдзи). Был выбран стиль бунго — наиболее универсальный литературный стиль того времени, понятный широкой аудитории. В XX веке католики и протестанты осуществляли многочисленные ревизии своих переводов, а в Японской Православной Церкви в богослужении утвердился стиль бунго, став аналогом церковно-славянского языка. Поэтому новые службы и молитвы также создаются на бунго. Владыка Николай очень внимательно относился к выбору конкретных грамматических форм бунго, консультируясь со многими специалистами и анализируя грамматики и тексты литературных памятников.

Самым известным лексическим нововведением святителя Николая стало создание нового иероглифа для слова ‘дух’: он использовал иероглиф ками, но, приписав к нему знак кружка, поставил ему в соответствие чтение син; так иероглиф стал переводом понятия ‘дух’[58].

Переводческая деятельность епископа Николая была отмечена и в России. “Достойна особенного внимания оживленная духовно-литературная и издательская деятельность Японской миссии, — сообщается в отчете Православного миссионерского общества за 1893 год. — Сам Преосвященный Начальник миссии всю вторую половину отчетного года занят был давно уже начатым им многотрудным и весьма ответственным делом, — переводом православного Богослужения на японский язык. Многие из служащих при учебных заведениях миссии принимали постоянное деятельное участие в <…> духовно-нравственных журналах, издаваемых Японскою миссиею. Независимо от деятельнос­ти собственно журнальной, миссиею в отчетном году были изданы <…> большею частию переводные, сочинения…”[59].

С 1895 года занятия по переводу стали основным делом святителя Николая: “У нас с Павлом Накай перевод Священного Писания утром с половины восьмого до двенадцати и вечером с шести до девяти. Это будет регулярно продолжаться каждый день так, что вперед об этом и упоминать не стоит”[60].

Непрестанная каждодневная работа в течение семи с половиной часов, с редкими перерывами во время рождественских и пасхальных каникул и японских гражданских праздников, беспрерывно продолжалась на протяжении 17 лет до самой смерти Владыки в 1912 году. Перевод был лучшим лекарством для миссионера.

“…Со вторника начнется перевод, душа зароется в дело и хворобу ее как рукой снимет”, — пишет владыка Николай в разгар войны 1904 года[61].

Павел не создал собственной семьи и часто работал из последних сил: “Вечером мы с Накаем прекратили занятия в половине восьмого, полтора часа не досидев термина. Слышу — что-то стучит в такт.

— Что это? — спрашиваю.

— Дверца письменного стола, — говорит он по исследовании.

— Отчего?

— Платье мое прикасается к ней.

— А с платьем что?

— Оно дрожит в такт пульсу, который возбужден от небольшого горячечного состояния.

— Так ступайте домой, примите лекарство и постарайтесь возбудить испарину.

— Ничего, как-нибудь досижу”[62].

Предубеждения соотечественников во время конфликтов между двумя странами также не могли помешать работе.

«Недавно к Павлу Накаи заявился один из провинции Иё, на Сикоку, с такой речью: “Вы переводите Св. Писание с Николаем, который принадлежит государству, неприязненному Японии, но вы — потомок знаменитых в Японии людей — патриотов, как же это? Я пришел осведомиться, сообразно ли это с любовью к отечеству?”. Накаи объяснил ему, что его совместный со мною труд нисколько не мешает ему быть верным отечеству», — пишет владыка Николай в преддверии русско-японской войны[63].

Епископ Николай также отдавал всего себя переводу.

“Призвал сегодня, наконец, глазного врача, соседа, чтобы он испытал мои глаза и определил номер очков, так как у меня глаза с разными фокусами зрения, — рассказывает Святитель. — Приходится оседлать нос: мелкой печати, особенно по вечерам, не могу разбирать, между тем постоянно нужно заглядывать в Вульгату и другие мелкопечатные тексты”[64]. У отца Николая началась болезнь желудка, но он не желал следовать указаниям врачей, торопился вновь приступить к занятиям, а потом с огорчением вспоминал: “Все время до полудня не смог выдержать за переводом — слабость одолела”[65]. А затем врачи поставили епископу Николаю приговор — частичная глухота. “Полу­глухим — так полуглухим! — пишет Владыка в Дневнике в 1905 году. — И в этом виде еще можно работать, переводу богослужения это не помешает, а это и есть главное дело конца моей жизни”[66].

Святитель Николай старался переводить так, чтобы при сохранении стиля и смысла оригинала “каждое слово доходило до ума и души слушателя и читателя”[67]. В силу особенностей языка перед миссионером стояла задача выбрать нужную лексику и стиль для перевода: “Беда наша в том, что не скоро приобретается навык отличать книжную речь от простой, для иностранца все слова одинаково мудрены. А здесь различие книжного языка несравненно значительнее, чем даже у нас. Изучивши разные термины из догматики, над которыми долго ломали голову несколько переводчиков, приискивая наиболее точное выражение, мы и начинаем оглушать ими неграмотных слушателей. Нужен большой навык, чтобы избежать этого весьма нежелательного явления”[68].

Кроме того, в Японии конца XIX века, только-только воспрянувшей после самоизоляции и феодальной раздробленности, многие крестьяне говорили на диалекте своей “земли”, своего маленького района и с трудом могли понимать соседей, живущих за несколько сот километров: «В иных местах такой своеобразный язык, что совсем общую литературную речь не понимают. Преосвященный Николай мне рассказывал из своей практики такой случай. Во время объезда по епархии он прибыл в одно село в приходе о. Никиты (южная часть главного японс­кого острова <…>). Собрались к нему вечером христианки, Преосвященный обратился к ним с проповедью. “Смотрю, мои слушательницы, сидевшие кругом меня, утвердительно покачивают головами, смотрят в глаза, одним словом всеми способами показывают, что вполне разделяют мои слова. Я воодушевляюсь еще более, говорю долго. Ну, что! Поняли? — спрашиваю их по окончании. Ничего не поняли, отвечают. Меня повергло это в крайнее недоумение, а сидевший подле о. Никита только посмеивался и потом объяснил, что женщины в этом месте говорят совсем особым языком, даже такие слова, как отец и мать, особые”. Мужчины, впрочем, понимают везде общую японскую речь»[69].

Для перевода Священного Писания святитель Николай выбрал язык бунго — официальный книжный и письменный язык знати и дворянства. Этот язык сформировался во многом под воздействием китайской лексики и грамматики. Благодаря использованию китайской лексики тексты были достаточно сложны и содержательны; при чтении звучание иероглифов адаптировалось в соответствии с японской фонетикой.

“Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен спускаться до уровня народной массы, а наоборот, верующие должны возвышаться до понимания Евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне приходилось употреблять и очень малоизвестный в Японии китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны японцев”, — разъяснял владыка Николай принципы своей переводческой работы[70].

Святитель Николай был чужд гордости и самомнения и всегда желал разделить радость лингвистических занятий с другими. Он с нетерпением ждал публикации каждого нового перевода, тщетно пытаясь обнаружить языковые находки у миссионеров других конфессий. В 1898 году епископ Николай встретился с выходцем из Польши американским епископальным миссионером в Китае доктором Самуэлем Шерешевским[71], который с 1862 по 1875 годы переводил Библию с еврейского на разговорный китайский язык. Через несколько лет Шерешевский заболел болезнью Альцгеймера, которая парализовала его и поразила руки. Он отказался от епископства, вышел за штат, но не прекращал занятий по переводу. Последние 2000 страниц своего нового перевода на китайский диалект вень-ли Шерешевский набивал двумя слушавшимися его пальцами. Именно Шерешевский стал тем собеседником, с которым владыка Николай мог обсуждать важные для миссионера иероглифические тонкости двух языков[72].

Во время войны 1904–1905 годов епископ Николай посчитал невозможным покинуть японскую паству и был одним из немногих русских, оставшихся в Японии. Годы войны были, пожалуй, самыми тяжелыми для миссионера. Он благословил японцев выполнять свой гражданский долг и воевать против русских. Однако как русский человек епископ Николай не мог вместе с японцами молиться об успехе японских императорских войск и поэтому ни разу не присутствовал на литургиях в кафедральном Соборе. В то же время русская духовная миссия из семнадцати священников и шести диаконов под руководством владыки Николая окормляла военнопленных, православные японцы из “Общества духовного утешения военнопленных” стремились облегчить участь русских солдат. Православная семинария составила и пожертвовала воинам десятки тысяч экземпляров японско-русских разговорников, Православная женская школа выделила наставниц для благотворительного служения раненым, все православные японские христиане с радостью жертвовали на содержание семейств воинов. Епископ Николай собственноручно упаковал 68 тысяч Евангелий для русских воинов. В эти же годы Владыка занимался переводами богослужения и вел обширную переписку с военнопленными.

28 марта 1906 года указом Святейшего Синода епископ Ревельский Николай был возведен в сан архиепископа с присвоением наименования “Японский”. В 1908 году в Токио прибыл владыка Сергий (Тихомиров), — именно тот самоотверженно преданный Японской Православной Церкви пастырь, которого миссионер ждал здесь почти пятьдесят лет.

К 1912 году, последнему году служения архиепископа Николая, в Японии насчитывалось 32 тысячи православных христиан в 265 приходах. Было открыто 175 церквей и 8 крупных храмов-соборов, в клире состояло 40 священнослужителей-японцев. В самом Токио помимо Воскресенского кафедрального собора действовало несколько церквей; богослужение велось на японском языке. При миссии существовала духовная семинария, получившая официальный статус среднего учебного заведения Японии, женская школа, приют, издательство, библиотека. При каждом храме были мужские и женские кружки-собрания, “цель которых — христианское объединение, братское общение и взаимная поддержка”[73].

Святитель Николай совершил редкое и практически невозможное для одного человека дело — перевод Священного Писания. В течение последних семнадцати лет своей жизни во время ежедневных утренних и вечерних занятий были переведены и многократно выверены все книги Нового Завета. Затем последовали Паримийник, Псалтирь, Ирмологий, Октоих, Праздничная Минея, Постная Триодь. Библейские переводы епископа Николая и его соратника ученого-лингвиста Павла Накаи предшествовали появлению католических переводов и явились основным справочным материалом для ревизии уже существовавших протестантских переводов XIX века.

Лингвистический анализ текстов Православной Церкви, а также исследование дневниковых записей отца Николая показывают, что Псалтирь была полностью переведена с русского языка, Паримийник — преимущественно с русского, Евангелие — в основном с церковнославянского и греческого, а Постная и Цветная Триоди, Общая и Праздничная Минеи, Требник и Служебник — с церковнославянского и греческого языков.

Предпочтение русского текста Синодального перевода церковнославянскому вызвано прежде всего филологическими причинами: поэтический текст Псалтири и некоторые сложные Евангельские места (например, отдельные стихи Евангелия от Иоанна) переводить с церковнославянского языка было невозможно.

Так как Синодальный перевод был осуществлен не по греческому тексту Септуагинты, а по древнееврейскому первоисточнику, то часто уточнения по Синодальному переводу и по Вульгате приводили к одинаковым результатам. В Дневниках есть лишь несколько упоминаний о первоисточниках перевода особенно сложных мест. Одно из них связано с работой над паремиями: “Разности в чтениях славянского и русского текстов Притчей принудили сегодня вытащить из библиотеки все, что можно добыть здесь, оттуда по части толкования. До сих пор не решил, чему следовать, — греческому, или Вульгате; беру пока лучшее из того и другого; для церковного чтения это и нужно”[74].

В то же время в некоторых псалмах владыка Николай обращался к славянскому и греческому текстам. Примечательно, что многие стихи псалмов, переведенные с русского языка, используются в современном богослужении в Японии в том виде, в каком они были переведены святителем Николаем[75]. В силу того, что в святоотеческой литературе стихи псалмов приводятся по греческому или церковнославянскому переводам, дословный перевод работ учителей Церкви на японский язык с цитированием стихов Псалмопевца по японской Псалтири часто становится невозможным.

В 1970 году архиепископ Николай (Касаткин) был прославлен Русской Православной Церковью как равноапостольный Николай, архиепископ Японский. Митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим составил праздничную службу пастырю Японии[76].

“Видети люди японския Христу приведены пламенне желал еси, равный апостолом Николае, сего ради лета многа пребыл еси тамо, научаяся мудрости страны тоя, и Божественныя глаголы преложил еси в разумение чадом твоим на язык их, ныне, предстоя Престолу Владычню, о них молися”, — поет Русская Церковь 16 февраля, в день преставления святителя Николая[77].

Однако только спустя 25 лет эта служба в память миссионера стала звучать для 30 тысяч японских верующих в 70 приходах Японской Автономной Православной Церкви, объединивших 265 общин времен Владыки. Со дня преставления Архиепископа 16 февраля 1912 года это была единственная попытка православного перевода богослужения на японский язык.

Сейчас Японская Православная Церковь пользуется переводом Нового Завета 1901 года, осуществленным епископом Николаем (Касаткиным) и Павлом Накаи (Цугумаро). Эта толстая книга большого формата написана вертикальным японским письмом и содержит свыше восьмисот страниц. Чтения иероглифов подписаны катаканой, наиболее употребительной в то время японской азбукой для обозначения фонетических звучаний. Существует другое издание этого же текста, где чтения надписаны старописьменными знаками другой японской азбуки — хираганы.

После смерти святителя Николая и его преемника митрополита Сергия (Тихомирова) дело перевода хотя и не исчезло совсем, но стало весьма и весьма редким. Нынешний предстоятель Японской Автономной Православной Церкви митрополит Даниил (Нусиро) переводит книгу Сергея Фуделя “Путь Отцов”. Несколько томов из сочинений святителя Игнатия (Брянчани­нова) стали доступны японским верующим благодаря православному переводчику Алексею Потапову. Переводами занимаются протоиерей Давид Мидзугути из Осаки, протоиерей Георгий Мацусима из Нагоя, протоиерей Иоанн Нагая и иерей Николай Дмитриев из Токио, а также некоторые из мирян-япон­ц­ев. В ежемесячном журнале Японской Автономной Православной Церкви “Вестник Православия” публикуются Творения святителя Василия Великого, Слова старца Паисия Святогорца, проповеди архимандрита Кирилла (Павлова). Однако если на рубеже XIX–XX веков переводы на японский язык совершались с русских и славянских первоисточников, то теперь основой для перевода являются в основном англоязычные тексты и публикации.

К сожалению, до сих пор осталось большое количество богослужебной и святоотеческой литературы, не переведенной на японский язык православными переводчиками. В богослужении Японской Православной Церкви в основном сохраняется лексика переводов святителя Николая и Павла Накаи, однако отсутствовавшие в Паримийнике и непереведенные Владыкой ветхозаветные тексты (а часто и все тексты Ветхого Завета) изучаются в Токийской семинарии и православных воскресных школах по разговорному переводу Японского Библейского общества. Воп­рос о завершении перевода Ветхого Завета на язык бунго в Японской Православной Церкви в настоящее время не рассматривается.

«Боже, еще целое море переводов! — пишет святитель Николай в 1904 году и как будто вновь повторяет нам это более чем сто лет спустя. — Но зато какая польза будет от них! Нужно только в Церкви внятно читать и петь, а молящемуся внимательно прислушиваться — и целое море христианского научения вливается в душу — озаряет ум познанием догматов, оживляет сердце святою поэзиею, одушевляет и движет волю вслед святых примеров <…> Это — светлая, живая, авторитетная проповедь и молитва устами всей Церкви Вселенской, голосом боговдохновенных святых Отцов, в совокупности столь же авторитетных, как Евангелисты и Апостолы, верховодители церковной молитвы…»[78].

В 1979 году профессор Накамура Кэнноскэ — ведущий биограф святителя Николая Японского — обнаружил дневниковые записи, хранившиеся в Ленинградском государственном архиве. Дневники просветителя Японии в течение двадцати пяти лет расшифровывались коллективом ученых под руководством профессора Накамуры. Опубликованный осенью 2004 года пятитомник дневников Святителя содержит свыше четырех тысяч страниц и охватывает период с 1870 по 1912 годы. Начиная с конца 1879 года записи носят практически ежедневный характер. Попробуем проследить историю возникновения Евангельского православного перевода согласно Дневникам святителя Николая и его помощника Павла Накаи.

История православного перевода Евангелия[79]

Первый перевод Евангелия на японский язык был осуществлен святителем Николаем и Павлом Накаи в 1889 году по китайскому тексту Нового Завета Американского Библейского общества 1852 года. Эта работа была написана одними китайскими иероглифами в стиле канбун со знаками кунтэн, при этом рядом с иероглифами подписывалось фонетическое чтение — японское восприятие соответствующего китайского звучания. Все имена собственные передавались японской азбукой согласно славянскому Евангелию, а не Вульгате и Библии короля Иакова, как в исходном американском переводе. Этот первый православный Новый Завет на японском языке был издан двумя книгами: большого формата для богослужебного пользования и малого формата для чтения мирянами.

Несомненно, качество такого перевода было недостаточным: во-первых, богословские термины невольно заимствовались в интерпретации американских протестантов; во-вторых, использование лишь китайских иероглифов делало текст непонятным на слух — для восприятия смысла необходимо было визуально представлять написание самих иероглифов.

Поэтому спустя шесть лет епископ Николай приступил к работе по собственному переводу Евангелия “с чистого листа”. “С шести часов вечера мы с Павлом Накай’ем начали занятие наше — перевод Нового Завета, начиная с Евангелия от Матфея. Первые шестнадцать стихов перевели, то есть переписали имена [родословная Иисуса Христа]; впрочем, долго рассуждали о заглавиях Евангелия и Нового Завета, о Сыне — ко ‘сын, ребенок’ или суе ‘сын, наследник, семя’ и так далее. Вечерняя молитва в девять часов, по обычаю, прервала наши занятия”, — такова первая запись миссионера о начале перевода Евангелия в дневниковой тетради 1895 года[80]. Павел Накаи повествует об этом более сжато: “С шести часов пополудни 2-го дня 7-го месяца 28 года Мэйдзи приступили к переводу Нового Завета”[81].

“Перевод идет очень медленно; едва до пятнадцатой главы от Матфея добрались”, — продолжает взыскательный владыка Николай всего лишь две недели спустя[82].

“Окончили перевод Евангелия от Матфея и принялись за Марка. Значительно помогал перевод Матфея Уеда; фразеровка у него очень удачная, так что наполовину приходилось просто списывать его; жаль, что он перевел только одно Евангелие; дальше придется самим вытачивать каждую фразу, что <…> просто мучение: переворачиваешь-переворачиваешь фразу на сотню ладов <…> оттого, должно быть, и горло не поправляется, что семь с половиной часов в сутки в безостановочной работе — луженое нужно”, — отмечает владыка Николай еще через три недели[83].

Матфей Уэда издал перевод Евангелия от Матфея в 1892 году. Эта книга, подобно переводу святителя Николая 1889 года, основывалась на китайском тексте Американской Библейской ассоциации — лучшем переводе того времени.

Работа святителя Николая и Павла Накаи продвигалась весьма быстро: “Сегодня кончили перевод Евангелия от Луки, слава Богу! Завтра приступим к Иоанну”[84]. “Вечером обычное дело — перевод Евангелия; ныне идет десятая глава Иоанна”, — пишет владыка Николай в декабре 1895 года[85].

А в конце года миссионер подводит итог завершенной работы: “Вечером сегодня закончили с Павлом Накаем перевод Священного Писания на нынешний год. Переведено с сентября по сие время три Евангелия и десять глав Евангелия от Иоанна”[86].

В Навечерие Рождества архипастырь поспешил представить свой труд на суд прихожан: “За литургией и потом за всенощной сегодня в первый раз читалось Евангелие по нашему переводу. С этого времени всегда и будем читать его, чтобы самим видеть, каков перевод, и от других слышать суждения, и исправить, пока не закреплено печатью, что окажется требующим исправления”[87].

После праздника Рождества 1896 года перевод Евангелия возобновился: “В школах начались обычные занятия. Мы с Павлом Накаем принялись за продолжение перевода Евангелия с одиннадцатой главы Иоанна”[88]. А спустя всего две недели святитель Николай продолжает: “Сегодня, с помощью Божией, кончили перевод Евангелия от Иоанна и принялись за книгу Деяний”[89].

Эта книга Нового Завета оказалась значительно сложнее Четвероевангелия: “Сегодня вечером <…> шло труднейшее место: Деян. 10 гл. 34 ст. и дальше[90]. Все переводы — не только японско-китайские, но и иностранные — врозь; и мы с Накаем плохо перевели, особенно ст. 36–39; вижу, что плохо, а что поделаешь, когда и сам в точности не уяснишь отношение мыслей и слов, а тут еще грамматика совсем противоположная подлиннику”[91].

Однако за два месяца кропотливого труда перевод удалось завершить: “Кончили перевод книги Деяний Святых Апостолов и этим до Пасхи завершили дело; Накай проверит переписанное, чтобы в Пасхальную ночь в Соборе и Крестовой [церкви] читать Деяния по новому переводу”[92].

Наконец, в Великую Субботу 1896 года японская паства услышала повествование о возникновении первохристианской апостольской Церкви на родном языке: “С семи часов вечера начато в Соборе и Крестовой [церкви] чтение Деяний. Ныне в первый раз читают по нашему переводу, для чего едва успели приготовить два списка <…> книги Деяний. Я сам прочитал по главе — в Крестовой [церкви] и в Соборе, чтобы показать, как нужно читать: громко, раздельно, не спеша…”[93].

После Пасхи работа возобновилась: “Идет перевод Первого Послания апостола Петра, труднейшее из всего доселе”[94].

Святителю Николаю приходилось все время уповать на помощь Божию и предстательство святых: “Кончили перевод соборных Посланий и приступили к Посланиям святого апостола Павла, начиная с Первого — к Римлянам: первые восемь стихов — непреодолимая грамматическая трудность, а не выдержишь грамматически — ослабляется смысл, красота, сила речи. Что делать? Помоги, святой апостол Павел, любимейший и чтимейший из всех святых Апостолов и всех святых!”[95].

Перевод Нового Завета помогал понять, что каждое слово здесь является словом реальной жизни.

“Сегодня, переведя с Накаем слова мужу не оставлять жены своей (1 Кор 7:11), слышу от него:

— Эти слова были единственной причиной, что мать Мануила Китамура, катихизатора ныне в Токио, — до последнего времени не крестится.

— Почему так?

— Она не любит жену Мануила до того, что слышать о ней не может. Это-то и принудило Мануила отослать ее с ребенком к родителям в Сендай.

И ничего этого мне не известно!” — сокрушается святитель Николай[96].

Требовательность миссионера к качеству перевода часто приводила к жарким спорам, а чрезмерная взыскательность и нетерпение давали повод для незаслуженных обид: «Мы с Павлом Накаем переводили, спеша закончить Первое Послание к Коринфянам. И неудобство же переводить с человеком, совершенно равнодушным и невнимательным к своему труду! Сегодня вечером долго рассуждали: “фукуквацу седзарики [не воскрес], или фукуквацу седзариси наран [букв.: стало так, что не воскрес]” (1 Кор 15:13)[97], — долго потому, что сначала написали первое, потом Накай прочитал стих по “бакарасики” перевода (Хепборна) и заложил второе; я пересмотрел все переводы и прочитал толкование, объяснил, и утверждено было первое. Переписывая уже отдел пред звонком к молитве, Накай: “А вот еще грамматика: “Фукуквацу седзариси нари” — ее и нужно здесь”. — “Но отчего же вам это в голову не пришло во время целого часа рассуждений? Значит, это не совсем употребительная грамматика для подобных мест”. — “Это даже и “зоку-но” (народная) грамматика”. Я вновь должен был думать, сличать, перечитывать, спорить…»[98].

В преддверии летних каникул святитель Николай по обычаю подводит итоги работы: “Вечером мы с Накаем закончили перевод Первого Послания к Коринфянам, и сим закончены занятия по переводу до сентября”[99]. С началом нового учебного года в Токийской семинарии возобновляется и регулярный переводческий труд: “Мы с Павлом Накай начали наше дело — продолжение перевода Священного Писания, со Второго Послания к Коринфянам”[100].

Перевод Апостола продвигался не так быстро, как перевод четырех Евангелистов: «Вчера кончили Послание к Галатам; сегодня приступили к Посланию к Ефесянам и за все утро, с половины восьмого до двенадцати, только восемь стихов перевели, на девятом остановились и, кажется, годы думай — не переведешь; все тексты сличил, все толкования пересмотрел и до сих пор не знаю, к кому “благоволение” относится: к Богу Отцу или Сыну.

Накай, укладывая письменные принадлежности, смеясь, заметил: “Так-то трудно Священное Писание для понимания! А чаще всего приходится слышать (от язычников): “киу-син-яку гурай ёмимасита” [уж Ветхий и Новый Завет прочитал] <…> и как будто это такая легкая для чтения и понимания вещь, что об ней уж и говорить не стоит”»[101].

Это послание апостола Павла начинается благословением Бога Отца: Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивый нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе (Еф 1:2–3). Речь Апостола продолжается хвалой Бога Отца. Объясняя Божественный Промысл Отца (Прежде нарек нас во усыновление Иисус Христом в Него, по благоволению хотения Своего. В похвалу славы благодати Своея, еюже облагодати нас о возлюбленнем — Еф 1:5–6), Апостол рассказывает о Сыне: О Немже имамы избавление кровию Его, и оставление прегрешений, по богатству благодати Его. Юже преумножил есть в нас во всяцей премудрости и разуме (Еф 1:7–8). Девятый стих Сказав нам тайну воли Своея по благоволению Своему, еже прежде положи в Нем может относиться как к Богу Отцу, открывшему Свое благоволение через Сына, так и к Сыну, явившему через крестные страдания благоволение Отца. Наш современник архиепископ Аверкий (Таушев) считает, что стих повествует именно о Сыне[102].

Каждый новый отрывок становился высокой преградой для двух переводчиков. “Первая глава Послания к Ефесеям до того неодолима для понятного перевода на японский, что я впал в отчаяние — вся энергия пропала, руки опустились, и я бросил сегодня переводить”, — с сокрушением рассказывает святитель Николай[103].

Несмотря на языковые трудности, перевод этого Послания был завершен, однако количество препятствий, которые предстояло преодолеть владыке Николаю и Павлу Накаи, все еще оставалось чрезвычайно большим. Вот как вспоминает об этом святитель Николай: “Что за неодолимые трудности для перевода в первой и второй главе Послания к Колоссянам! Вчера и сегодня мы бились до упаду, дошли до девятого стиха второй главы, и на душе прескверно, ибо перевод не удовлетворителен до крайности! Точно золотую цепь неподражаемого искусства невежественно и святотатственно разрубили на малые безобразные кусочки!”[104].

Послание к Колоссянам разъясняет домостроительство спасения людей. Здесь содержится догматическое учение о Христе Спасителе и наставления о применении полученной благодати для стяжания плодов веры. Послание направлено против лже-премудрых учителей, способных прельстить еще не утвердившихся в учении колоссян.

Через 4 дня миссионер записывает: “Вечером перешли к переводу Послания к Фессалоникийцам”[105]. Прошло еще два месяца. “Кончили мы с Накаем сегодня Послание к Евреям и принялись за перевод Откровения”, — сообщает пунктуальный святитель Николай[106].

Наконец, первый, черновой перевод Нового Завета был завершен. Дневниковая запись епископа Николая — это первое осмысление выполненного труда: “Сегодня утренним занятием мы с Павлом Накай закончили перевод Нового Завета. Начали в сентябре прошедшего года — значит, много больше года употреблено. Ежедневно сидели с половины восьмого до двенадцати и вечером с шести до девяти. Теперь больше года еще займет исправление перевода, пока решимся напечатать. Каждый день истощали все силы перевести хорошо, и каждый день оставались недовольны. Употреблены все меры ясно вразумить и выразить текст; пред нами были: три греческих текста, два латинских, славянский, русский, английский, французский, немецкий, три китайских, японский, толкования на русском и английском, все-все лексиконы — каждый день, почти каждый час приходилось копаться во всем этом — словом, добросовестность не нарушена; и при всем том перевод плох, хотя, конечно, лучше китайских и японского… Наш перевод, по крайней мере, ясен, и связь мыслей в нем по возможности соблюдена <…> Апостола Павла <…> необходимость заставляла разбивать на части, причем оригинальное течение речи и мыслей никак не могло быть соблюдено. — Помози, Боже, теперь исправить, что можно!”[107].

Окончание первого перевода — это веха и для Павла Накаи. “В восемь часов утра до полудня 8-го дня 12-го месяца 29-го года [Мэйдзи] завершили работу по переводу Нового Завета”, — скупо констатирует верный помощник Владыки[108].

В то время, когда подготовленный перевод еще только сверялся и считывался, святитель Николай уже спешил познакомить с ним всех верующих: “Вчера сдал переведенные наши с Накаем Послания Святых Апостолов в полном составе чтецу Павлу Окамото для чтения с сего времени при богослужениях в Соборе <…> увидим, будут ли понятны всем”[109].

Для удобства чтения “…Евангелия <…> решили переписать <…> переплести достойно напрестольному Евангелию и начать читать на Литургиях с облачального места, на утренях посреди Церкви <…> Сегодня уже выбран сорт японской крепкой и толстой бумаги, завтра старик Оогое примется за переписку…”[110].

К Лазаревой субботе 1899 года это напрестольное Евангелие и было подготовлено. Епископ Николай был весьма доволен внешним благолепием этой книги: «Написанное чисто евангельскими (крупными) буквами стариком Алексеем Оогоем, отличным каллиграфом, переплетенное в золоченые доски, взятые со старого русского напрестольного большого Евангелия, и в отличнейшем бархате темно-малинового цвета с золотым обрезом, с закладной лентой голубого цвета, шириной чуть не в страницу, с оттиском крейсера “Россия” на концах (откуда и пожертвование). Евангелие было бы прилично какому угодно Собору и в России. Днем я освятил его…»[111].

Использование за богослужением японского текста Нового Завета дало возможность оценить и качество перевода. Владыка Николай вспоминает: «…Читал возможно громко и раздельно так, что, конечно, все слышали и все поняли; поняли потому, что проще перевода, кажется, уж и быть не может, и, между прочим, он совсем не вульгарен, не дерет уши разными “кери” и “керува” [окончания прошедшей формы глаголов]. Собственно и напечатать бы уже можно было наш перевод <…> но все же он может со временем сделаться и несколько лучше, исправней»[112].

Однако вскоре эта первая радость завершенного труда сменилась чрезмерной взыскательностью миссионера, внимательно относившегося к каждому слову, к каждому знаку, к каждой запятой в переводе: “На богослужениях читают теперь Евангелие по последнему исправлению. И плохой же перевод! Сколько еще нужно исправлять!”[113].

Особую помощь в правке оказал Емельян Хигуци, получивший академическое богословское образование в России и подготовивший толкование на Послание апостола Павла к Коринфянам: “Взяв сегодня, для подставления в свое толкование наш с Накаем перевод Послания к Коринфянам, Хигуци нашел в нем несколько ошибок; мы поправили и просили вновь сообщать нам все, что заметит в подобном роде. По исправлении же совсем нашего перевода надо будет отдать его на просмотр и критику профессорам Семинарии”[114]. Через неделю святитель Николай продолжает: “Вечером в соучастии с Емельяном Хигуци исправлен перевод первого Послания к Коринфянам в тех пунктах, которые замечены им, как неправильно переведенные. В трех-четырех местах последовали его совету и поблагодарили его за оный”[115].

Редактирование текста Нового Завета потребовало кропотливого и тщательного труда. “С утра 19-го дня 1-го месяца 30 года [Мэйдзи] приступили к исправлению Нового Завета”, — записывает Павел Накай в своем дневнике[116]. “Исправление перевода Нового Завета идет не так скоро, как ожидалось, — вторит ему святитель Николай три дня спустя. — Сегодня — четыре дня работы, а и шесть глав от Матфея не окончены”[117].

Однако время не было потрачено даром. “Мы с Накаем сию минуту только что закончили, на десять дней, наш труд по переводу. Не так-то скоро идет исправление перевода, как чаялось. С Нового года, не опустив ни одного положенного часа (с половины восьмого до двенадцати утром и с шести до девяти вечером), мы исправили только Евангелие от Матфея и одиннадцать глав Марка. Зато исправленное куда как лучше прежнего! — с удовлетворением замечает епископ Николай и, в предвидении новой шлифовки текста, добавляет: — А придется и еще раз исправлять”[118].

Прошло три месяца: “Кончили исправление перевода Евангелий, принялись за исправление Деяний; и трудная же книга! Опять приходится многое переводить — прежнее неудовлетворительно”[119]. Однако работа шла несколько быстрее и меньше чем через месяц во время летних выпускных экзаменов в Токийской семинарии святитель Николай записывает: “…Мы с Павлом Накаи закончили исправление Деяний, чем и кончен труд по первое сентября, если Бог даст продолжить”[120].

Закончилось лето 1897 года, и в середине сентября владыка Николай замечает: “Кончили мы с Накаем исправление соборных Посланий”121. А в середине ноября было завершено исправление всех книг Нового Завета. Но это означало лишь продолжение работы: “Принялись сегодня за второе исправление, которое будет состоять в поверке по Справочному словарю к Новому Завету Гильтебрандта всех слов, вошедших в наш перевод, с тем чтобы все греческие и славянские слова были переведены у нас везде одинаково и теми же соответствующими им японскими. Займет и это, как видно, немало времени”[122]. Павел Накаи вторит своему соратнику: “Утром 19-го дня 11-го месяца того же [30-го] года Мэйдзи закончили исправление Нового Завета и в тот же день приступили к сверке слов в переводе”[123].

Для проверки правильности перевода слов, встречающихся в Евангелии, миссионер решил воспользоваться “Справочным и объяснительным словарем к Новому Завету”, составленным членом археографической комиссии министерства народного просвещения, православным литератором и историком Петром Андреевичем Гильтебрандтом в 1882–85 годах. Это внушительное издание (современный репринт двух тысячестраничных томов 1885 года выпущен в Мюнхене в 1988 году в форме шести томов, каждый из которых включает около 400 страниц) содержало Евангельские конкордации — собранные в алфавитном порядке слова и фразы из Нового Завета с указанием глав и стихов, в которых они встречаются. Отличительными особенностями этого труда являются наличие кратких богословских толкований каждого из понятий, а также не просто указание места в Новом Завете для каждого слова или словосочетания, а полное или частичное цитирование соответствующего стиха. Возможно, выбор именно этой Симфонии объясняется не только достоинствами самой работы, но и личным знакомством с ее автором. “Нужно будет написать Петру Андреевичу Гильтебрандту, справщику в Синоде и хорошему знакомому”, — отмечает святитель Николай в своем Дневнике, когда ему потребовалась помощь в выписке из Москвы богослужебных книг[124].

За месяц монотонного труда по первому тому Справочного словаря удалось продвинуться только на две буквы. В конце 1897 года по окончании экзаменов в семинарии святитель Николай замечает: «Нынешним вечером и мы с Павлом Накаем закончили наши занятия в нынешнем году по переводу Нового Завета. В пересмотре, ныне идущем, все оригинальные слова переведены одними и теми же словами по-японски, дошли, по словарю Гильтебрандта, до слова “вина”»[125]. Однако две буквы из симфонии соответствовали кропотливому анализу записей на почти трехстах страницах справочника.

В январе занятия были возобновлены со слова вера [в славянском языке это слово по алфавиту следует после слова вина], а к Пасхе 1898 года Преосвященный Николай и Накаи добрались до слова дом.

Святителю Николаю, подобно его предшественникам-пере­водчикам, пришлось столкнуться с проблемой несоответствия некоторых слов православному мировоззрению и толкованиям Священного Писания. Так, в протестантских текстах в качестве перевода Бог Слово использовался китайский термин Дао, имевший устоявшееся значение и интерпретацию, или Мити ‘путь, дорога’, что могло вызвать ассоциации буддийского и синтоистского характера, не свойственного христианству[126]. Поэтому православным переводчикам приходилось изобретать совершенно новые слова, прибегать к редким чтениям иероглифов или использовать не столь распространенные сочетания иероглифов. Таким образом, создавались новые лексические единицы.

Вот история возникновения православного перевода слова дух на японский язык. Святитель Николай использовал иероглиф, раньше обозначавший синтоистские и языческие божества, но приписал к нему знак кружка, и теперь иероглиф стал переводом понятий “Дух (Божий)” и “дух (человеческий)”. Вот как объяснял свой выбор сам святитель Николай: «Утром обычное дело исправления перевода Нового Завета. Дошли до слова “дух”, труднейшее из слов во всем Новом Завете, и не знаешь, что делать; употребить ли старое, давно вышедшее из употребления начертание “син”, которого не найти ни в каких лексиконах <…> но это значило бы посадить мумию среди живых; сочинить ли новый иероглиф <…> если первое не будет принято, но это значило бы посадить самодельную куклу среди живых. Кажется, самое лучшее — употребить то же “син”, но с кружком, который бы обозначал, что разумеется “дух” (син), а не Бог (ками)»[127].

Каждое новое слово приносило новые сложности: «Утром начал занятие переводом Священного Писания с Павлом Накаем. Со слова “иметь” следовало начать; показалось трудно, перешли на слово “имя”, и это не смогли. Оказалось, действительно, утомление болезнию желудка, не прекращающейся и доселе»[128]. Через неделю владыка Николай с удовлетворением замечает: «Прошли за вечер слово “имя”, остановились на “инако”»[129].

Оказалось весьма непросто передать на японском языке христианское понимание слова душа, имеющего различные лексические и богословские значения в разных местах Нового Завета. Критически оценивая свой новый Евангельский перевод, святитель Николай пишет в апреле 1899 года: «Во многом, кажется придется вернуться к старому; например, “любяй душу свою” у нас так и переведено “тамасии” [душа], а прежде было “иноци” (жизнь), и, кажется, так и нужно; держаться слишком узкого буквального значения тоже ошибка; ведь по-гречески “психи” не единственно “душу”, а и “жизнь”, и сколько там еще значений в лексиконе! “Фудзёо-но син” ‘злой дух’ тоже странно звучит, и нигде у других так не переведено. И прочее, и прочее»[130].

Порой епископ Николай был близок к отчаянию: «И расчеты, и флюс, и трудность перевода таких слов, как “душа”, “дух”, с его различными смыслами…»[131].

Опыт других христианских переводчиков редко мог помочь святителю Николаю: «Bishop’а Шершевского нашел за еврейской Библией и разными китайскими текстами, развернутыми перед ним. Перевод Ветхого Завета надеется он напечатать в нынешнем, 1900, году или же, если не успеет, непременно в 1901 году. Замечательно, что и он страдает той же болезнью, от которой мучимся мы с Накаем; не может успокоиться при переводе христианских терминов на китайский — находит их не выражающими христианского смысла. Например, термин для “гре­ха” — цуми[132] (зай[133]) совсем не то, что мы разумеем. “Цуми-зай” значит “преступление”, за которое следует посадить в тюрьму; оттого-то китаец, да и японец, не может понять, за что миссионер его укоряет, когда он не учинил ничего такого, за что бы мог опасаться тюремного заключения; как далеко от этого грубого понимания христианское понятие душевной порчи и растленного состояния! “Син” для веры, “сёоги” для оправдания, “син-ри” для истины, “син” для духа (в “блаженни нищие духом”) — все это находит недостаточным для выражения глубины христианского смысла, но “нет средств выразиться лучше!”»[134].

Многогранность японской грамматики и изменения, происходящие в языке с течением времени, иногда приводили русского миссионера в отчаяние: “До сих пор у нас с Накаем при переводе возникают грамматические споры. Странное явление, и нигде нет его, как здесь: Накай считается одним из очень ученых людей, но не установлен в принципах своей грамматики до того, что постоянно у нас мешаются правила: что считалось правильным год, даже полтора назад, то ныне <…> изгоняется как неправильное. Почему?

— Грамматика так велит.

— Отчего же она давеча этого не велела?

Накай, молча, улыбается, или супится на это”[135].

Для того чтобы самому разобраться во всех тонкостях языка, владыка Николай “решился перечитать все накопившиеся в последние два десятилетия японские новосочиненные грамматики”[136].

Первая половина 1899 года была посвящена переводу Паримийника, но с осени святитель Николай и Накаи вновь вернулись к сверке Евангельского текста: «В школах начались обычные занятия. Мы с Павлом Накаем принялись за дело перевода Нового Завета. Сегодня закончили поверку слов по первому тому лексикона Гильтебрандта и принялись за второй, с буквы “П”»[137].

К ноябрю были выверены и слова второго тома, но и это было еще не все: “Вечерним занятием сегодня закончен пересмотр слов Нового Завета по Симфонии Гильтебрандта. Теперь некоторые важные слова надо вновь пересмотреть, потом со специалистом по грамматике проверить правильность перевода в грамматическом отношении, потом вновь внимательно весь перечитать, потом можно и печатать; вероятно, в будущем году Бог поможет сделать это”[138].

“29-го числа 11-го месяца 32-го года Мэйдзи завершили работу по сверке слов Нового Завета”, — записывает Павел Накаи[139].

С декабря начался третий этап работы над текстом Нового Завета: “Вновь начали мы с Накаем исправлять Новый Завет, с первой главы Евангелия от Матфея. Вечером был приглашенный грамматик, но плох что-то: много времени отнимает долгим думаньем, почти ничего не рождающим”[140]. Павел Накаи также рассказывает об этой заключительной части работы: “1-го числа 12-го месяца того же (32-го) года принялись за итоговую правку Нового Завета”[141].

Оказалось, что править потребовалось не так уж и много. В конце декабря воодушевленный владыка Николай записывает: “Кончили мы с Павлом Накаем исправление в третий раз Евангелия от Матфея”[142]. А в марте наступившего 1900 года третье исправление Нового Завета было завершено. Святитель Николай с великой радостью и в то же время предельно кратко сообщает: “Мы с Накаем кончили исправление в третий раз Евангелий”[143]. В преддверии пасхальных каникул занятия были закончены на окончательном исправлении 22-й главы Деяний[144].

Третий, исправленный перевод Нового Завета был сразу представлен японской пастве: “Читается, начиная со всенощной пред Вербным Воскресеньем, Евангелие по исправленному переводу, который, кажется, не дурен, хотя все еще кое-что нужно исправить”[145].

Чтения и обсуждения перевода приводили к жарким спорам по поводу православных понятий и использования японской лексики и грамматики. Следующая дневниковая запись святителя Николая дает представление о скрупулезной требовательности епископа к своему труду: «Не нравится перевод, но он никогда не будет нравиться — вечные колебания, что “так-то было бы лучше, здесь бы вот это, то слово не выражает понятия” и так далее. Да и как тут не колебаться при этой неустановленности языка? В понедельник, после обедни, о. Павел Сато замечает: “ёмадзариси-ка” неправильно, “ка” не ставится после “си”, нужно “я”. Я говорю это Накаю. “Неправда”, отвечает, и заспорил с о. Павлом; почти все священники на стороне о. Павла, но Накаи взял от меня целое беремо грамматик, говорит: Я докажу о. Павлу, что не “я”, а “ка”. Или: когда прошедшее время на “си”, когда на “тару” (миси — митару)? У нас с Накаем случайно то на “си”, то на “тару”, а доподлинно какое нужно — мы отчета себе не даем, да и вся японская грамматика тоже. И много таких случаев. Равно недостает слов для выражения понятий; например, “да не смущается сердце ваше” переводят — “да не печалится” (уреури), но это другое понятие; мы перевели “кокоро мидаруру накаре”, но и это не идет: “мидаре” значит “расстройство, беспорядок”, а не “смущение”, для которого в японском совсем нет слова в том смысле, в каком употреблено в Евангелии. И множество подобного! Как тут быть довольным переводом!»[146].

Святителя Николая интересовало мнение каждого члена Японской Православной Церкви: «Утром читал Евангелие от Иоанна о. Матфею, катихизаторам и христианам, чтобы узнать их мнение о переводе. Все нашли его удобопонятным и правильным, только слово “нивадзукури” [возделыватель сада] в 1 стихе 15 главы “Отец Мой делатель” — не одобрили, советовали “будоодзукури” [возделыватель виноградника]»[147].

С Фоминой недели 1900 года занятия возобновились: “На­чались классы, а у нас с Накаем исправление перевода — с 22 главы Деяний”[148].

Наиболее трудной работой оказалась сверка текста Соборных Посланий: “В отчаяние приводит трудность перевода Послания апостола Петра — за целый вечер и десяти первых стихов не исправили; а третий раз исправляем; всякий раз добьемся того, что выйдет отлично, понятно; но вновь примемся, глядь — и сами не можем понять, о чем у нас говорит апостол Петр. Хорош перевод, коли сами переводчики в толк не возьмут, что написали! Боже, что за мучение! Противоположная грамматическая конструкция — изволь тут перевести эту беспрерывную на целые страницы цепь текстов. А станешь рубить — смысл извращается; то — золотая цепь, а это — горсть разбросанных колец. Что делать? Боже, дай разумение и терпение!”[149].

На следующий день миссионер продолжает: “От неодолимости трудностей перевода такое убийственное расположение духа, что не смотрел бы на свет Божий! Сколько ни бейся, ничего путного не выходит, как тут не прийти в отчаяние! Перевели мы первую главу Петрова Послания так, что, читая, всякий поймет, но что это за перевод! Набросок бессвязных мыслей! А попробуй свяжи их так, как в подлиннике, или хоть бы в славянском и русском переводах, хоть умри — не свяжешь! Во всех китайских текстах бессвязная путаница, которой никто не поймет, или же такая раздробленность, как у нас, да еще присочиненная…”[150].

Следующее Послание стало очередной преградой: “Первая глава Послания к Колосаям — такая трудная для перевода, что я пришел в отчаяние; четвертый раз переводим, а все выходит так, что, конечно, читающий наполовину не поймет, что читает. А как сделать иначе? Вставить свои объяснения, как делает протестантский переводчик? Но это будет толкование на Послание, а не перевод его. Раздробить на многие стихи непрерывающуюся речь, чтобы наделать отдельных периодов для понятности? Раздроблена без церемоний — и все-таки непонятно. Хоть убей, сил нет сделать что-нибудь лучшее! Просто мучение!”[151].

В июне 1900 года эта кропотливая работа была завершена. “С Павлом Накаем сегодня мы кончили третье исправление перевода Нового Завета, — записывает святитель Николай 26 июня. — Теперь расставить знаки препинания (кутоо), еще раз прочитать, быть может, еще раз — с участием других; переписать набело, и в печать! Но это будет с девятого месяца”[152]. Павел Накаи также отмечает в своем дневнике: “Вечером 25-го числа 6-го месяца 33-го года Мэйдзи выполнили работу по окончательному исправлению Нового Завета”[153].

Наступил и 9-й месяц — сентябрь 1900 года. “В школах начались занятия, — повествует Дневник святителя Николая. — У нас с Накаем — дело по переводу Нового Завета: начали расставлять знаки препинания (кутоо); сегодня за день прошли шесть глав Евангелия от Матфея”[154]. Эта последняя часть работы продолжалась совсем недолго: “Кончили мы с Накаем расставление знаков препинания в нашем переводе Нового Завета. Теперь он недели две будет дома один проверять правильность китайских знаков и уяснять спорные пункты по грамматике, остающиеся еще у нас кое-где; повидается в это время с первейшими учеными — авторитетами по грамматике”[155].

Накаи вторит епископу: “В 9-м месяце принялись за расстановку пунктуационных знаков в Новом Завете, которую завершили 10-го числа 10-го месяца. С 11-го числа 11-го месяца, работая дома, я приступил к размышлениям о правильности перевода”[156].

Владыка Николай торопился с окончательным изданием перевода, а Накаи вдумчиво проверял каждое слово: «Накай же все возится со своею поверкою иероглифов и грамматических эквивалентов в нашем переводе Нового Завета. Просил срока на две недели, то есть до завтрашнего дня, а вчера отпросил еще на три дня, говорит — “не успел”»[157].

Закончив самостоятельные занятия, Накаи представил результаты лингвистической работы архипастырю: “Павел Накаи, исполнивши, наконец, свои проверки в переводе иероглифов и прочих мелочей, явился сегодня, и мы до полудня и вечер, по обычаю, занимались глажением и охорошением нашего перевода”[158]. Дневник Павла подтверждает слова Святителя: “30-го числа 10-го месяца приступили к корректировке перевода, 4-го числа 11-го месяца завершили эту работу”[159].

В середине ноября были завершены долгие труды по собственно переводу, подбору соответствующей лексики, грамматики и пунктуаций, а затем — правке, сверке и корректировке Евангельского текста на японском языке.

«Сегодня, наконец, приступили к соображениям, как отпечатать наш перевод Нового Завета, — записывает владыка Николай 14 ноября 1900 года, — Яков Судзуки и Алексей Оогое, снабженные наставлениями, отправятся завтра в типографию за справками и соображением цен <…> Дней чрез десять — пока отольют некоторые сложные буквы и знак с кружком для обозначения “духа” в отличие от знака без кружка, обозначающего “Бог” — мы с Накаем будем совсем готовы отдать перевод для печатанья. Перевод в отношении языка плох, неудовлетворителен, но что будешь делать, коли японская грамматика такая неустановленная! Не только Накаи, но и сам Ооцуки, первейший авторитет по грамматике, становится в тупик перед некоторыми формами! Например, “орери” нам нужно, и слово в общем употреблении в живом языке, а Ооцуки говорит — “непра­вильная форма” — нельзя употреблять; и множество такого, что никто не знает, правильно или нет — и в отчаянии разводишь руками…»[160]. Сам Накаи замечает: “С 5-го числа 11-го месяца дважды считали подготовленный перевод, завершили это дело 27-го числа. 29-го числа 11-го месяца передали Евангелие в типографию”[161].

Несмотря на неудовлетворенность выполненной работой, святитель Николай понимал важность православного Евангельского перевода для своей паствы и для других конфессий: “А печатать пора. Не одни наши христиане с нетерпением ждут нашего перевода. Ждут и протестанты, не раз спрашивавшие у меня, скоро ли выйдет…”[162].

Евангелие было уже в типографии, а горячие разногласия по поводу грамматических тонкостей не затихали: «Из типографии принесли образцовую страницу для напечатания нашего Нового Завета <…> Был у нас сегодня грамматист Хаяси и уверял, что при соединении нескольких подряд стоящих существительных имеют место только средние “то” [соединительный союз “и”], последнее же [принятый в бунго повтор соединительного союза по завершении перечисляемых предметов] совсем излишне и составляет грамматическую неправильность. Это совершенно согласно с тем, что я утверждал, но с чем Накаи не был согласен, почему и сделано было так, как он желает. Ныне и он поколебался и пошел исследовать образцовые сочинения, чтобы убедиться, кто прав. Перелистает сочинения Араи Хакусеки (автора Нихон гвайси), также своих предков, знаменитых ученых Накаи, еще что может из образцовых сочинений последнего трехсотлетия, в период династии Токугава, повидается еще с несколькими грамматистами. Все это насчет “то”, чтобы уж окончательно решить правильное употребление его. И возник этот вопрос насчет “то” сегодня совсем случайно. Призван был Хаяси, чтобы решить, можно ли употреблять “орери”, прошедшую несовершенную форму глагола “ору” [“быть”]. Я всегда утверждал, что можно, Накаи — что нет, особенно после совета с грамматистом Оцуки. Хаяси доказал, что “орери” употреблять можно и должно, что это совершенно правильная форма. Накаи согласился, и положено было удержать “орери” в Новом Завете, где и встречается-то эта форма всего двенадцать раз. Потом был разговор о “зо” и “ка” и “я” [вопросительные частицы]; потом Накаи прочитал вслух пятнадцатую главу Первого Послания к Коринфянам, чтобы Хаяси дал суждение вообще о качестве перевода, который он и одобрил со стороны языка, восстановив только два “ка”, зачеркнутых было нами. Наконец, уже за чаем, Накаи, не имея более важной материи, молвил:

— А вот насчет “то”: нужно ли за каждым связуемым существительным, или нет? — и так далее. Сейчас же указано было господину Хаяси в переводе много примеров с “то”; везде он забраковал, и пошел спор! И нарушено наше спокойствие конченного труда — и пойдет опять исследование, которое скоро ли кончится, Бог весть!» — восклицает святитель Николай[163].

Утром следующего дня грамматические изыскания продолжились. Владыка Николай записывает в своем Дневнике: «Когда утром я занимался в библиотеке, приходит Накаи и провозглашает:

— Живет “то”! Пересмотрел книгу сочинений Араи Хакусеки — везде “то” стоит в конце, при перечислении существительных, связуемых соединительным “то”. У другого знаменитого автора, правда, “то” иногда опускается. Пойду к знаменитому грамматисту Оциай — что он скажет?

Вечером возвращается от Оциай и говорит:

— Увы! “то” как соединительный союз совсем забракован! Оциай утверждает, что употребление “то” в смысле соединительного союза совсем беззаконное; союз этот сравнительный, для соединения же существительных должно быть употребляемо “оёби”, или же, самое лучшее, никакого союза не употреблять, а прямо перечислять предметы — здравый смысл не позволит смешать их; в лучших древних сочинениях, например, Гендзи-моногатари, всегда так ведется речь. Но уж если нужда заставляет употреблять соединительный союз и для этого избирается “то”, то, конечно, его нужно ставить и в конце, за последним существительным, прибавил Оциай.

— Итак, чему же нам следовать? — спросил я Накая.

— Оставим перевод относительно “то” так, как он есть. Я ручаюсь за резонность употребления “то” так, как у нас, и напишу объяснение по сему предмету. Но вот что еще: “орери” должно исчезнуть из перевода. Оциай решительно восстает против употребления этой формы в такой важной книге, как Священное Писание, по неправильности ее. Можно употребить “оритари”, “орики”, “итари” или же “сумери” и подобные однозначущие, но никак не “орери” — совсем неправильное. Хаяси в доказательство правильности этой формы имеет только один случай “орери” в одной древней песне, но песня эта различно толкуется; всего вероятнее, что “орери” в ней не в смысле “быть”, а “сломать” [записанные разными иероглифами с одинаковыми чтениями “ору”, эти глаголы-омонимы имеют разное значение]»[164].

Промедление в изготовлении типографских знаков было использовано как дополнительное время для шлифовки текста: “…Мы с Накаем решили еще раз прочитать перевод — авось, еще найдем кое-что поправить и улучшить, причем я буду смотреть в оригинал, Накай читать перевод медленно и со всей осмотрительностью”[165].

В декабре 1900 года текст был полностью подготовлен: “Перевод Нового Завета совсем кончен; ныне последнее чтение, и проверка закончена”[166]. Накаи также пишет о заключительных этапах работы над переводом: “В 8 часов пополудни 6-го числа 12-го месяца завершили считку типографского текста”[167].

Осталась лишь проверка корректуры: “Вечером читали и корректуру Нового Завета, но не так, как ожидали: на двенадцати листах нашли одиннадцать ошибок…”[168].

Это также требовало многих усилий: “Корректура отпечатываемых дальше и дальше листов Нового Завета каждый день берет немало часов”[169].

В праздник Благовещения, совпавший в 1901 году с Вербным воскресеньем, святитель Николай, наконец, записывает: “Сего­дня принесли из типографии последний набело отпечатанный лист Нового Завета. Мы с Накаем почитали вчера поздно принесенные два листа и этот последний, и тем завершили труд по переводу Нового Завета. Слава Богу! Худо ли, хорошо ли — дело сделано. В половине четвертого часа экземпляр Нового Завета послан к переплетчику, чтобы поспешили переплести до четверга, чтобы Страстные 12 Евангелий читать по новому переводу”[170]. В этот же день и Накаи ставит последнюю точку в дневниковых записях о переводе Нового Завета: “В 3 часа пополудни 7-го дня 4-го месяца 34-го года Мэйдзи завершили считку типографской корректуры Нового Завета”[171].

А в Великий Четверток Владыка Николай удовлетворенно замечает: “Вечером двенадцать Евангелий прочтены по книге нашего перевода, только что отпечатанного; один экземпляр только и успели переплести”[172].

К осени Евангельский текст был уже во внутрицерковном употреблении: “Новые Заветы нашего перевода разосланы по Церквам, а также катихизаторам и священникам, по экземпляру всем; от многих приходят заявления удовольствия, что теперь Слово Божие сделалось для них понятным”[173].

Несмотря на годы работы и трехкратную проверку Евангельского текста, в вышедшем в свет издании находились новые и новые погрешности: “…Как мы с Павлом Накаем ни старались сделать перевод Нового Завета исправным, а изъяны есть; сегодня же Иосида указал один стих (Матфея 7:12), непременно требующий исправления; говорил, что есть и еще что указать в этом роде; и из других мест приходят некоторые указания. При вторичном издании, которое, кажется, скоро надо предпринять, все будет пересмотрено и исправлено”[174].

Через два года после издания перевода Нового Завета было решено подготовить и богослужебное Евангелие: «Вечером мы с Накаем начали разметку Евангелия по “зачалам” с показанием порядка церковных чтений — как начинать, где кончать. Продолжит это дело Акила Кадзима, которого мы потом проверим. Пора подумать о напечатании Евангелия и Апостола для чтения в Церкви»[175].

Необходимость разделения Евангелия на зачала была связана с печатанием перевода Праздничной Минеи. В этом тексте святитель Николай решил приводить не ссылки на главы и стихи, а указывать номера богослужебных зачал: “Вполне кончивши все по переводу Праздничной Минеи, сегодня мы с Павлом Накаем принялись за дело разделения Евангелия и Апостола на зачала. Дело это начерно сделано Акилою Кадзима, сделано, как сегодня мы видим, недурно; нам нужно проверить, дополнить и придумать удобные способы окончания чтений, разграничения и тому подобное”[176].

За десять дней эта работа была завершена: “Разделение Евангелия на зачала и Апостола — тоже кончено. Акила Кадзима очень помог в этом деле; он же поможет и отпечатать то и другое для церковного употребления <…> но мы с Накаем будем держать последнюю корректуру”[177].

В начале января наступившего 1905 года эта корректура была закончена: “Целый день с Павлом Накаи Евангельские чтения и Месяцеслов, что печатаются в конце Церковного Евангелия, проверял. Проверено и сдано в печать”[178]. А в середине января уже шла подготовка к изданию богослужебного Апостола: “Ут­ром полубольной Накаи пришел, чтобы прочитать со мною корректуру Апостола…”[179]. В конце марта работа была завершена: “Сегодня мы с Павлом Накаи и после всенощной занимались корректурой церковного Апостола; зато уже кончили это дело совсем”[180].

В апреле 1905 года епископ Николай впервые увидел вышедший из типографии богослужебный Новый Завет: “Еванге­лие с указанием церковных чтений, переплетенное в бархат и оправленное для положения на престол, сегодня от переплетчика было принесено в двух экземплярах в Собор во время Литургии. Я тотчас же освятил их в приделе <…> и возложил одно Евангелие здесь на престол, другое <…> послал в Церковь Коодзимаци”[181].

В том же 1905 году Четвероевангелие и Апостол были выпущены отдельными книгами.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Дневники Павла Накаи Цугумаро

Накаи Цугумаро родился в Осака 11 июня 1855 года. Он был старшим ребенком в семье преподавателя конфуцианской школы “Кайтокудо”, открытой в 1724 году. Большое внимание в школе уделялось преподаванию филологии и иероглифике. В “Кайтокудо” принимали юношей 10–15 лет, которые проходили здесь шестилетний курс обучения. Цугумаро также учился в этой школе и именно здесь приобрел основные знания в области японского языка, литературы и философии.

В возрасте 23 лет Цугумаро принял крещение в родном городе и получил христианское имя Павел. Накаи начал работать помощником катехизатора в ближайших приходах благочиния. Во время одного из своих первых миссионерских путешествий по приходам юной Японской Церкви святитель Николай встретился с талантливым молодым проповедником: “С Собора 1879 года назначен здесь [в Осака] помогать по проповеди Павел Накаи; в 1880 году он ушел на проповедь в Вакаяма”[182]. По воспоминаниям Накаи, святитель Николай рекомендовал ему приостановить работу катехизатора и переехать в Токио, чтобы помогать переводить богослужение на японский язык. “Тебе предназначено другое дело”, — объяснил владыка Николай[183].

В 1882 году Павел перебрался в Токио, где в течение 30 лет был бессменным соратником владыки Николая, посвятив всю свою жизнь помощи архипастырю в переводе богослужения для молодой Японской Церкви.

Накаи поселился в районе Канда, по соседству с Токийской миссией. С 1901 года он жил по следующему адресу: Канда, Огава-мати, 57.

Только летом и в Рождество владыка Николай и Павел Накаи делали небольшие перерывы в своих занятиях по переводу, и Накаи ездил отдохнуть в Киото и возвращался домой в Осака, к своей пожилой матери.

У Накаи была младшая сестра Варвара, также жившая в Токио и закончившая курс в Женской школе при миссии. Она работала учительницей в Школе и продолжала собственное образование, занимаясь русским языком. Во время русско-японской войны Варвара была среди тех молодых преподавательниц из миссийской Женской школы, которые вызвались помогать русским военнопленным.

Накаи удочерил сироту Катю, дочь умершего переводчика-шведа Маленды. Екатерина поступила в Женскую школу при Русской Духовной Миссии, закончила ее в 1901 году в возрасте 17 лет и осталась работать преподавательницей. Через пять лет, в 1906 году святитель Николай пишет: “Учитель семинарии Петр Давидович Уцияма сочинил для своей невесты, Екатерины Александровны Накаи (по родному отцу — Маленда), два письма к крестным ее в Россию, и она принесла ко мне с просьбою отослать в Россию. Письма составлены так плохо, что их необходимо исправить, что я и сделаю. В них, между прочим, изъясняется история их взаимной любви. Оказывается, что они давно уже влюбились друг в друга и скрывали свою любовь, боясь не встретить взаимности. Наконец, как пишут, Бог послал им момент, в который они объяснились; и это уже было год тому назад, о чем я не имел никакого понятия, а между тем ломал голову, как сосватать Катю именно за Уцияма. Слава Богу! Он, видимо, промышляет о сироте”[184].

После преставления святителя Николая Павел Накаи Цугумаро прожил еще более 30 лет и скончался 25 марта 1943 года. Так же как святитель Николай, Накаи в течение всей своей жизни вел дневник. Благодаря организатору группы японских библеистов, регенту хора Нагоя матушке Марии Мацусима, мне удалось получить одну страничку из дневников Павла Накаи. После чтения записей, любезно расшифрованных епископом Сэндайским Серафимом, иереем Климентом Кодама и г-жей Юка Такэда, стало понятно, что речь идет о событиях периода войны: “Различия между миролюбием и воинственностью, добром и злом <…> Обнародован императорский указ о добровольцах”.

Упоминание Павла Накаи о написанной им на японском языке молитве о благоденствии императора и отечества и о подготовке тропаря и песнопений Кресту позволило с точностью до нескольких дней установить дату записей — в Дневниках святителя Николая Японского есть отметка об этом же событии.

“29 февраля/13 марта 1904 года. Воскресенье Крестопоклонное, — пишет русский миссионер. — После Литургии священники собором отслужили молебен о даровании победы их войску. Молитву сочинил Павел Накаи и читал мне; составлена в умеренных и приличных выражениях; прочее в молебне заимствовано из славянской молебенной книжки. Напечатана брошюра на их собственный счет, я не участвовал ни копейкой. Во время молебна стоял в алтаре и молился о даровании побед моему собственному Императору”.

Однако полученное из Осака разъяснение протоиерея Давида Мидзугути свидетельствовало о том, что попавшая ко мне страничка из дневников оказалась частью тетради Павла Накаи Цугумаро, хранящейся в Осакской Православной Церкви и относящейся к 1894 году. Получается, что Накаи пишет о другой войне — японо-китайской войне 1894–1895 года. Отец Давид указал и точную дату, соответствующую повествованию Павла Накаи — 6 и 7 августа 1894 года. К сожалению, найти подтверждение этим событиям у святителя Николая невозможно — в Дневниках миссионера записи об указанном периоде отсутствуют.

В Осакском государственном университете сохранилось множество других тетрадей Накаи, охватывающих период с 1881 по 1943 годы. В их числе и записи времени Евангельского перевода: с января 28 года Мэйдзи (1895 год) по январь 33 года Мэйдзи (1900 год).

Павел Накаи был редактором выпускаемого Женской школой журнала “Уранисики” (“Скромность”, букв. ‘Подкладка из парчи’), выпускаемого в издательстве “Сёкэйся”. Издательство занимало первый этаж дома недалеко от Миссии, а на втором этаже жила иконописица Ирина-Рин Ямасита.

Г-н Оокоси, семья которого жила рядом с домом Накаи, был членом издательства “Сёкэйся”. В дневнике Павел называет многих христианок “сестра”, так как в Японской Православной Церкви члены приходской общины вместо традиционного суффикса сан ‘господин/госпожа’, употребляемого после чьей-либо фамилии при обращении и речи в третьем лице, используют суффикс-послелог ‘брат’ или ‘сестра’.

Павел входил в состав миссийского отдела “Айайся”, занимавшегося переводом на японский язык святоотеческой и богословской литературы. В неспокойные дни августа 1894 года Павел не прекращал своей каждодневной работы: переводил, считывал и редактировал тексты. Об этом и повествует страничка из дневников.

Хочется надеяться, что подобно Дневникам святителя Николая, когда-нибудь увидят свет и дневники Павла Накаи Цугумаро. В Японии существует ряд работ о сподвижнике миссионера, среди которых можно выделить исследование священника Прокла Усимаро “Паверу накаи цугумаро сёдэн” (Осака, 1979) — “Краткое жизнеописание Павла Накаи Цугумаро”. Однако расшифровка Дневников Павла Накаи — это задача для будущих исследователей-переводчиков.

Страничка из дневника Павла Накаи

6 августа 1894 года.

Визиты

До полудня и после полудня — ходил в издательство “Сёкэйся”

Вечер — заходил г-н Моги

Вечер — заходили г-да Ёсида и Таномоги

Вечер — заходила сестра Ирина Оокоси

Выполненные дела

Корректура для журнала “Уранисики”

До полудня — написал письмо для отправки сестре Хакугоку

После полудня — вырезал газетные заметки и наклеил их на бумагу

События в обществе

(Продолжение написанного ранее)

Различия между миролюбием и воинственностью, добром и злом.

Семья Оокоси через некоторое время переезжает в провинцию Мисаки, поэтому мне передали некоторые домашние предметы. [Также] г-н Оокоси вручил мне по коробке вермишели “сомэн” и конфет. От г-на Сираива в память о его пожилом дедушке получил булочки “мандзю”.

Разное

Погода ясная. Ночью видел сон о двух парах братьев и сестер. Справа была первая пара — братья. Между ними постоянная вражда, и сейчас они также ссорились. Однако, кто они — неясно. Это узнать нельзя. Слева была вторая пара — сестры, старшей 18-19 лет, а младшей 12-13. Между ними тарелки с пирожными “моти” из риса и красных бобов. Девушки ели вместе, и было видно, что между ними существует полное единодушие и любовь.

7 августа 1894 года.

Визиты

Весь день в издательстве “Сёкэйся”

Утром и в полдень приходил г-н Оокоси

Вечер — заходил г-н Иимура

Вечер — заходила сестра Сираива

Выполненные дела

Осуществляю корректуру для журнала “Уранисики”. Нужно опубликовать тропарь для моления о [благоденствии] императора и страны, поэтому ходил к епископу за одобрением и советом. Представил ему свое сочинение и спросил его мнение. Затем до обеда написал передовую статью для г-на Оокоси и вручил ему. Так как необходимо сходить в Министерство внутренних дел и просить о получении сертификации, поместил в научный журнал заметку на военную тему.

Пришедшие в голову мысли

(Продолжение уже написанного)

Так как мне не разрешили это сделать, я получил отказ. После обеда делал корректуру и зашел к г-ну Орита. Вместе мы отправились к диакону Димитрию [Львовскому] просить его переложить тропарь Кресту на ноты. Затем просил г-на Орита дать рекомендации для печатания тропаря и нот. Вечером снова заходил в издательство “Сёкэйся”. В девять часов вечера вернулся домой. Около семи ко мне заходил г-н Орита.

(Смотри далее)

События в обществе

Утром — стирка

Вечером — статья

Обнародован императорский указ о добровольцах

Разное

Ясная погода. С утра правил краткие рекомендации Окамото. От г-на Инагаки пришла открытка. От моего крестника Хирасава — письмо.

Сон. Вечером в издательстве “Сёкэйся”. Два старика во время корректуры. Видел сон о старике Елисее.

Примечания

1 Данная часть статьи — доклад автора, прочитанный на конференции Российской ассоциации японоведов (Москва, 13–15 февраля 2006 г.). — Ред.

2 Дневники св. Николая Японского. В 5 т. / Сост. К. Накамура. СПб., 2004 (далее — Дневник). 21 июня/3 июля 1885 года.

3 Крисп С. Современные теории перевода и современные переводы Библии // Перевод Библии: Лингвистические, историко-культурные и богословские аспекты. М., 1996. С. 66.

4 Книга правил святых апостол, святых соборов вселенских и поместных, и святых отец (репринт издания 1893 года). Киев, 2002. С. 323–324.

5 Дневник. 21 декабря/2 января 1900 года.

6 Дневник. 21 августа/2 сентября 1895 года.

7 Написан только знаками ромадзи (система транскрибирования неяпонских слов латиницей).

8 Полное собрание творений св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Т. 8. Кн. 1. М., 2002. С. 25.

9 Там же. С. 35.

10 Там же. С. 43.

11 Сейсё. Нихон-сэйсё кёкай. Токио, 2001. (Священное Писание. Японское Библейское общество). Ветхий Завет. С. 1.

12 Полное собрание творений св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Т. 8. Кн. 1. С. 49.

13 Данная часть статьи в сокращенном виде вошла в состав публикации “Православное слово в Японии” (Церковь и время. 2006. № 1). — Ред.

14 Ермакова Л. М. Вести о Япан-острове в стародавней России. М., 2005. С. 25.

15 Там же. С. 71.

16 В 1710 году принял крещение с именем Гавриил.

17 Ермакова Л. М. Указ. соч. С. 61.

18 В крещении Демьян Поморцев.

19 В крещении Кузьма Шульц.

20 Современный город Кусиро, центр одного из трех православных благочиний на о. Хоккайдо.

21 Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев. М., 2004. С. 23.

22 Накамура Синтаро. Японцы и русские. М., 1983. С. 117.

23 Записки флота капитана Головнина… С. 297.

24 Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев. В 1811, 1812 и 1813 годах. С приобщением Замечаний его о Японском Государстве и народе. Ч. 1–3. СПб., 1816.

25 Иеромонах Алексий Виноградов. История Библии на Востоке: с обзором метода и условий благоприятных и неблагоприятных ее переводам и распространению с христианскою церковью у разных народов. Т. 1: Китайское государство, Корея, Япония, Бурма, Аннам, Сиам и др. СПб., 1889–1895. С. XXVII.

26 Там же. С. XXVIII.

27 Это издание Азиатского департамента МИД России получило Демидовскую премию Петербургской академии наук в 1858 году.

28 Николай Благоразумов — однокашник будущего владыки Николая — стал священником. Находясь в Москве, он был здесь сотрудником Японской миссии и оказывал помощь святителю Николаю и юной Японской Церкви в течение всего времени служения Владыки.

29 Священномученик Андроник (Никольский), архиепископ Пермский. Творения. Кн. I. Миссионерский год в Японии. Тверь, 2004. С. 199.

30 Дневник. 21 октября/3 ноября 1907 года.

31 Иван Дмитриевич Касаткин родился 1 августа 1836 года в селе Береза Бельского уезда Смоленской губернии в семье диакона Дмитрия. У отца будущего Святителя Дмитрия Ивановича Касаткина было четверо детей: первенец Гавриил, умерший во младенчестве, старшая дочь Ольга, второй сын Иван и младший сын Василий. Когда Ване было пять лет, семья потеряла мать и за детьми стала ухаживать старшая сестра Ольга, муж которой служил диаконом в сельской церкви. Будущий Святитель учился в Бельском духовном училище, затем — в Смоленской Духовной семинарии, а по ее окончании первым учеником в 1856 году поступил на казенный счет в Санкт-Петербургскую Духовную академию.

32 Архимандрит Сергий. На Дальнем Востоке (Письма японского миссионера). Сергиев Посад, 1897. С. 92–93.

33 И в Японии жатва многа… Письмо русского из Хакодатэ. Приложение к Дневникам св. Николая Японского / Сост. К. Накамура и др. Хоккайдо, 1994. С. 709–710.

34 И. Н. А. [Иеромонах Николай (Адоратский)]. Настоящее положение и современная деятельность православной духовной миссии в Китае // Православный собеседник. 1884. Август. С. 383.

35 Иеромонах Николай (Адоратский). История пекинской духовной миссии в первый период ее деятельности. Казань, 1887. С. 16.

36 Текст молитвы Господней приводится также в книге: Усимаро Ясуо. Нихонсэйкёси. 1989. С. 49.

37 Цидао цзиньвень. Толковый молитвослов. Пекин, 1910.

38 Цит. по: Иеромонах Николай (Адоратский). Указ. соч. С. 16.

39 Като Эйити. Мэйдзи сёки-но никорай яку кюяку сэйсё. Росиа го росиа бунгаку кенкю, 35. Нихон росиа бунгаку кай, 2003. С. 107–114.

40 Православное обозрение. Заметки православного обозрения. 1867. Т. 24. Кн. 3. Октябрь. С. 149–150.

41 И в Японии жатва многа… С. 710.

42 Дневник. 26 ноября/8 декабря 1896 года.

43 И. Н. А. [Иеромонах Николай (Адоратский)]. Указ. соч. С. 382.

44 По прошествии некоторого времени объявление было снято, и иеромонаху Николаю разрешили присутствовать на занятиях.

45 Bishop Seraphim (Sigrist). Letter of Salutation // Divine Ascent. A Journal of Orthodox Faith. 2000. № 6. С. 14.

46 Дневник. 19 января/1 февраля 1901 года.

47 И в Японии жатва многа… С. 714.

48 Платонова А. Ф. Апостол Японии. СПб., 1916. С. 31.

49 Позднеев Д. М. Архиепископ Николай Японский (Воспоминания и характеристика). СПб., 1912. С. 13–14.

50 Дневник. 1 января 1872 года.

51 Архимандрит Сергий. На Дальнем Востоке. С. 101.

52 Smirnoff Eugene. A Short Аccount of the Historical Development and Present Position of Russian Orthodox Missions. London, 1903. С. 82.

53 Дневник. 24 августа/6 сентября 1911 года.

54 Архимандрит Сергий. На Дальнем Востоке. С. 132–133.

55 Дневник. 31 мая/12 июня 1882 года.

56 Статью Г. Бесстремянной о Павле Накаи мы предполагаем опубликовать в № 1(48) “Альфы и Омеги” за 2007 г. — Ред.

57 Дневник. 22 мая/3 июня 1888 года.

58 Дневник. 16/28 апреля 1898 года.

59 Материалы для истории православно-российского миссионерства. Отчет Православного миссионерского общества за 1893 год. Вып. 4. М., 1895. С. 37.

60 Дневник. 22 августа/3 сентября 1895 года.

61 Дневник. 4/17 апреля 1904 года.

62 Дневник. 26 марта/7 апреля 1898 года.

63 Дневник. 30 сентября/13 октября 1903 года.

64 Дневник. 10/22 октября 1896 года.

65 Дневник. 22 мая/3 июня 1899 года.

66 Дневник. 13/26 ноября 1905 года.

67 Васильев А. Из воспоминаний об архиепископе Японском Николае // Журнал Московской Патриархии. 1962. № 6. С. 75.

68 Архимандрит Сергий. На Дальнем Востоке. С. 224–225.

69 Там же. С. 225–226.

70 Позднеев Д. М. Архиепископ Николай Японский. С. 16–17.

71 Самуэль Исаак Иосиф Шерешевский родился в городе Танрогген, на территории современной Литвы, 6 мая 1831 года. Тогда это была часть Польши, входящая в состав Российской империи. Вначале Самуэль получил религиозное иудейское образование в Житомире, затем учился в Германии. Когда его семья эмигрировала в Америку, Шерешевский поступил в богословскую семинарию при пресвитерианской церкви Питсбурга, откуда впоследствии перешел в Общую богословскую семинарию. В 1859 году в Нью-Йорке Самуэль был рукоположен в диакона и послан в протестантскую шанхайскую миссию. В 1876 году он получил степень доктора богословия, а в 1877 был рукоположен в епископа.

72 В 1906 году Шерешевский скончался. На токийском кладбище Аояма над могилой С. Шерешевского установлен каменный крест. Рассказ о судьбе Шерешевского и лингвистический анализ его переводов содержится в книге: Eber Irene. The Jewish Bishop and the Chinese Bible: S. I. J. Schereschewsky (1831–1906). Studies in Christian Mission 22. Leiden, 1999.

73 Позднеев Д. М. Архиепископ Николай Японский. С. 3.

74 Дневник. 10/22 марта 1899 года.

75 Это и прокимны, и антифоны, и степенны, и собственно псалмы, в том числе столь распространенные, как, например, Господи воззвах.

76 Праздничная Минея, месяц февраль, 3-й день.

77 Тропарь 7-й песни канона святому равноапостольному Николаю Японскому.

78 Дневник. 11/24 октября 1904 года.

79 Данная часть статьи вошла в состав публикации “Переводы Священного Писания на японский язык” (Церковь и время. 2006. № 1). — Ред.

80 Дневники св. Николая Японского. В 5 т. / Сост. К. Накамура. СПб., 2004 (далее — Дневник). 21 августа/2 сентября 1895 года. Здесь и далее орфография документа сохраняется.

81 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Токё фуккацу дайсэйдо га татэрарэта токи. Сэйкёдзихося, 2002. С. 10.

82 Дневник. 4/16 сентября 1895 года.

83 Дневник. 28 сентября/10 октября 1895 года.

84 Дневник. 23 ноября/5 декабря 1895 года.

85 Дневник. 10/22 декабря 1895 года.

86 Дневник. 11/23 декабря 1895 года.

87 Дневник. 24 декабря 1895/5 января 1896 года.

88 Дневник. 2/14 января 1896 года.

89 Дневник. 15/27 января 1896 года.

90 10-я глава Деяний апостольских повествует о крещении апостолом Петром семьи сотника Корнилия в Иоппии. Стихи 34–43 содержат проповедь Апостола, где кратко объясняются основы веры. Этот текст содержит множество инверсий и придаточных предложений.

91 Дневник. 30 января/11 февраля 1896 года.

92 Дневник. 13/25 марта 1896 года.

93 Дневник. 23 марта/4 апреля 1896 года.

94 Дневник. 8/20 апреля 1896 года.

95 Дневник. 27 апреля/9 мая 1896 года.

96 Дневник. 1/13 июня 1896 года.

97 1 Кор 15:13: И аще воскресения мертвых несть, то ни Христос воста.

98 Дневник. 10/22 июня 1896 года.

99 Дневник. 12/24 июня 1896 года.

100 Дневник. 20 августа/1 сентября 1896 года.

101 Дневник. 13/25 сентября 1896 года.

102 Архиепископ Аверкий (Таушев). Четвероевангелие. Апостол. Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета. М., 2004. С. 633.

103 Дневник. 16/28 сентября 1896 года.

104 Дневник. 4/16 октября 1896 года.

105 Дневник. 8/20 сентября 1896 года.

106 Дневник. 8/20 ноября 1896 года.

107 Дневник. 26 ноября/8 декабря 1896 года.

108 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

109 Дневник. 16/28 декабря 1896 года.

110 Дневник. 3/15 ноября 1898 года.

111 Дневник. 10/22 апреля 1899 года.

112 Дневник. 10/22 апреля 1899 года.

113 Дневник. 14/26 апреля 1899 года.

114 Дневник. 11/23 ноября 1897 года.

115 Дневник. 17/29 ноября 1897 года.

116 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

117 Дневник. 10/22 января 1897 года.

118 Дневник. 19 февраля/3 марта 1897 года.

119 Дневник. 28 мая/9 июня 1897 года.

120 Дневник. 20 июня/2 июля 1897 года.

121 Дневник. 6/18 сентября 1897 года.

122 Дневник. 7/19 ноября 1897 года.

123 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

124 Дневник. 24 ноября/7 декабря 1903 года.

125 Дневник. 15/27 декабря 1897 года.

126 Васильев А. Из воспоминаний об архиепископе Японском Николае // Журнал Московской Патриархии. 1962. № 6. С. 75.

127 Дневник. 16/28 апреля 1898 года.

128 Дневник. 25 августа/6 сентября 1898 года.

129 Дневник. 30 августа/11 сентября 1898 года.

130 Дневник. 14/26 апреля 1899 года.

131 Дневник. 18/30 ноября 1899 года.

132 Собственно японское чтение китайского иероглифа в Японии.

133 Фонетическое чтение китайского иероглифа в Японии, японское заимствование китайского звучания.

134 Дневник. 21 декабря/2 января 1900 года.

135 Дневник. 28 октября/9 ноября 1898 года.

136 Дневник. 28 октября/9 ноября 1898 года.

137 Дневник. 23 августа/4 сентября 1899 года.

138 Дневник. 16/28 ноября 1899 года.

139 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

140 Дневник. 19 ноября/1 декабря 1899 года.

141 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

142 Дневник. 9/21 декабря 1899 года.

143 Дневник. 18/31 марта 1900 года.

144 Дневник. 31 марта/13 апреля 1900 года.

145 Дневник. 3/16 апреля 1900 года.

146 Дневник. 6/19 апреля 1900 года.

147 Дневник. 13/26 апреля 1900 года.

148 Дневник. 18 апреля/1 мая 1900 года.

149 Дневник. 21 апреля/4 мая 1900 года.

150 Дневник. 22 апреля/5 мая 1900 года.

151 Дневник. 27 мая/9 июня 1900 года.

152 Дневник. 13/26 июня 1900 года.

153 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

154 Дневник. 22 августа/4 сентября 1900 года.

155 Дневник. 27 сентября/10 октября 1900 года.

156 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

157 Дневник. 10/23 октября 1900 года.

158 Дневник. 17/30 октября 1900 года.

159 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

160 Дневник. 1/14 ноября 1900 года.

161 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

162 Дневник. 4/17 ноября 1900 года.

163 Дневник. 9/22 ноября 1900 года.

164 Дневник. 10/23 ноября 1900 года.

165 Дневник. 13/26 ноября 1900 года.

166 Дневник. 23 ноября/6 декабря 1900 года.

167 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

168 Дневник. 2/15 января 1901 года.

169 Дневник. 2/15 марта 1901 года.

170 Дневник. 25 марта/7 апреля 1901 года.

171 Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 10.

172 Дневник. 29 марта/11 апреля 1901 года.

173 Дневник. 21 сентября/4 октября 1901 года.

174 Дневник. 19 января/1 февраля 1902 года.

175 Дневник. 16/29 октября 1903 года.

176 Дневник. 31 мая/13 июня 1904 года.

177 Дневник. 10/23 мая 1904 года.

178 Дневник. 23 декабря/5 января 1905 года.

179 Дневник. 21 января/3 февраля 1905 года.

180 Дневник. 12/25 марта 1905 года.

181 Дневник. 16/29 апреля 1905 года.

182 Дневник. 31 мая/12 июня 1882 года.

183 “Сэйкё дзихо”. 1941. № 9. Цит. по: Серафим, епископ Сендайский. Указ. соч. С. 121.

184 Дневник. 31 декабря/13 января 1906 года.

Источник