Скачать в формате  DOC  EPUB   FB2  PDF

Наталья Валерьевна Карташева, МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва, Россия, natkartasheva@gmail.com

В статье обосновывается значимость личностного подхода в изучении истории русского православного миссионерства. В качестве наиболее полного и достоверного материала биографических исследований представлены источники личного происхождения, методология изучения которых активно разрабатывается в современных гуманитарных науках. Традиционному, фактологическому подходу, рассматривающему эгодокументы как источник исторической информации, противостоит подход нарративный, в котором дневник изучается прежде всего как повествование, в котором автор «свидетельствует о себе», раскрываясь во всем многообразии личностных проявлений. Жанровыми особенностями миссионерского дневника является его тематическая специфика — в нем присутствует не только формальный отчет о миссионерских действиях, но и миссионерская интроспекция. Еще одна особенность — родство миссионерского дневника с путевой литературой. При этом дневник фиксирует сложное отношение миссионера к пространству его служения, которое одновременно является «чужим» и «своим». На примере наследия свт. Николая Японского миссионерский дневник рассматривается как особая форма духовной биографии. Своеобразие автобиографизма дневникового текста в том, что он не выстраивает единую «линию жизни», а фиксирует «переживание» отдельных ее ситуаций через «проговаривание» их в дневнике. Таким образом, процесс нарративации не только фиксирует индивидуальный опыт, но и является средством его осмысления, освоения, соотнесения с культурным контекстом своего жизненного мира. Анализ дневниковых записей позволил выявить такие стороны личности святителя, как напряженная эмоциональность, широта мировосприятия, искренность, исповедальность, постоянное молитвенное делание, верность поставленной цели и цельность. Обозначенные в статье подходы к изучению миссионерских дневников могут послужить основой для расширения исследовательского поля в сфере русской православной миссии, а анализ миссионерской рефлексии в дневниках выдающихся деятелей русской православной миссии прошлого имеет большую ценность для развития теоретических и практических аспектов современной миссии.

«…Тайны человеческого сердца никто не знает, кроме самого духа человеческого» (1 Кор 2:11). 

«Автобиография — это высшая и наиболее поучительная форма, в которой нам представлено понимание жизни… сама индивидуальная жизнь знает о взаимосвязи в себе самой» 
(Дильтей В. Построение исторического мира в науках о духе) [Дильтей 2004, 248].

Введение

Русская православная миссия не только одна из основных форм церковной деятельности, но и сложное социокультурное явление, в котором переплетаются церковные цели и государственные интересы. На развитие миссии, помимо религиозных, влияет множество иных факторов: культурных, политических, этнографических, климатических. Результат миссии непредсказуем, так как на пути осуществления апостольского завета «идите и научите все народы» (Мф 28:19) возникает множество препятствий, которые могут свести на нет все устремления миссионера. Именно поэтому традиционный историко-практический подход к изучению русской православной миссии, рассматривающий ее в статистическом и географическом измерениях, не позволяет в полной мере понять идеалы и духовные основания русского миссионерства. Внутренняя жизнь миссионера, уникальный опыт служения Церкви за пределами церкви, искушения и сомнения, через которые ему приходится проходить, — все эти аспекты почти целиком остаются за рамками исследований. Между тем специфика русского православного миссионерства заключается в том, что не решения светских или церковных властей, не структура, не организация или орден, а именно личность миссионера является краеугольным камнем всей церковной миссии. Поэтому, как бы ни были подробны и многочисленны исследования внешней, событийной стороны миссионерского служения, полное и достоверное познание основ миссии возможно только через изучение миссионерской рефлексии, через постижение индивидуального духовного опыта выдающихся миссионеров, уникальность жизненного пути которых обусловлена не только местом и временем их служения, но и особым внутренним устроением их личности. В этом отношении незаменимыми и самыми достоверными источниками для исследователя становятся так называемые эго-документы,  или источники личного происхождения, — миссионерские дневники, путевые записки, письма, воспоминания. 

Эго-документы как объект изучения

Потребность в обращении к индивидуальному опыту жизнестроительства актуальна не только в исследованиях по истории и миссии церкви. Лавинообразно возрастающий объем публикаций и исследовательских работ, посвященных различного рода эго-документам, активное развитие биографических и просопографических методов свидетельствуют о большом значении, которое приобретает в современных гуманитарных науках индивидуально-личностное измерение масштабных исторических процессов. Действительно, весь ценностный потенциал так называемой коллективной культурной памяти остается пассивным объектом книжных описаний, пока не субъективизируется в жизненной практике и не станет основой особой формы культурного творчества — биографической. В эго-документах индивидуальность раскрывается в рамках исторических условий ее становления, в уникальном для каждой личности контексте социальных отношений, а «тематический репертуар автобиографического нарратива» не просто «выражает ценности индивида» [Дивисенко, 184], но свидетельствует о сфере активного деятельного участия личности в истории. «Отказ от господства объективистских моделей социокультурного бытия» [Голубович, 64], характерный для гуманитаристики последних десятилетий, особенно важен в сфере церковной истории, так как позволяет перейти от количественно-статистических обзоров к пониманию глубинных процессов, определяемых индивидуальным религиозным опытом членов единого тела Церкви. Как верно заметил современный историк М. В. Каиль, 

сама природа конфессионального института, церкви, такова, что в изменении форм и практик исповедания, миссии, общения с миром ключевое значение имеет именно персональный, индивидуально-личностный план [ Каиль, 245]. 

Методология исследований источников личного происхождения в наши дни активно развивается. В частности, выделяются два подхода: реалистический, или реконструктивный, рассматривающий текст как документальное свидетельство эпохи, и нарративный, делающий акцент на самораскрытии жизненного мира личности через текст. Именно этот подход позволяет увидеть, как «культура через биографию являет себя истории и современности» [Артамошкина 2013а, 62]. Из множества понятий, определяющих содержательную уникальность эго-документов, наиболее точным нам представляется введенный немецкими исследователями в научный оборот в 1990-е гг. термин «свидетельство о себе» (Selbstzeugnis) [Зарецкий, 28]. Действительно, авторское высказывание, фиксирующее переживаемый в данный момент опыт либо же осмысляющее пережитое по прошествии времени, в самой манере «схватывания», интерпретации жизненного факта проявляет прежде всего свое «Я», свидетельствует о себе, о своем уникальном опыте. Дильтей в «Описательной психологии» отмечал, что 

в биографических документах, дневниках, письмах можно почерпнуть такие сведения о внутренних процессах, которые освещают генезис определенных форм духовной жизни. Так, например, чтобы изучить природу воображения, мы сравниваем показания истинных поэтов о происходящих у них в душе процессах с поэтическими произведениями [Дильтей 1996, 70]. 

Несомненно, что и религиозные формы духовного опыта раскрываются через описание внутренних процессов, через авторское «свидетельство о себе». 

Взгляд на мир, представленный в «я»-высказывании, всегда субъективен, он исходит из авторского сознания в его состоянии «здесь и сейчас» (даже если речь идет о событиях, давно прошедших). Мир сконцентрирован вокруг переживающего субъекта, составляет именно его реальность. «Становясь предметом переживания, исторический факт получает биографический смысл» [Винокур, 37], и именно в особой, индивидуальной форме переживания объективно-исторического факта проявляется стилистическое своеобразие личности. Таким образом, создаваемый в форме эго-документа нарратив есть способ проявления индивидуального самосознания, признание о себе, выражающееся как в прямой, непосредственной форме (самоописание, самоидентификация, самооценка и проч.), так и косвенно — через упоминание прочитанных книг, описание культурных явлений и природных объектов, прямое и скрытое цитирование текстов культуры, отношение к различным лицам, событиям, идеям и т. д. Разумеется, разные виды эго-документов — дневники, письма, воспоминания, автобиографии различных стилистических регистров (официальные, частные, беллетризованные) — по-разному выражают индивидуально-личностное начало автора текста. Так, собственно автобиография может быть рассматриваема как нарратив телеологический, интерпретирующий пережитое с определенной точки развития личности, достигнутой ею к моменту создания текста. Авторская стратегия неизбежно, порой совершенно не очевидным для самого автора образом, «спрямляет» в повествовании одни изгибы судьбы и подчеркивает значение иных. Дневниковые записи, напротив, фиксируют переживания определенных этапов жизненного пути личности без соотнесенности их с общей «линией судьбы». Несмотря на то что в дневнике события внешней и внутренней жизни автора, выстраиваясь последовательно-хронологически, составляют, по сути, его автобиографию, она значительно отличается от классического автобиографического нарратива. Событие внутренней жизни как будто рождается, становится на глазах читателя, и сам автор, фиксируя это рождение, не может с уверенностью знать, к чему оно приведет, что последует за ним. «Дневниковая» автобиография более хаотична, зияет разрывами и пустотами, непоследовательна, иногда перегружена незначительными деталями повседневности, часто противоречит сама себе, однако же с большей достоверностью раскрывает перед читателем сложный, тернистый путь искушений и их преодоления, сомнения и уверения, заблуждения и отступления — всю ту живую, непосредственную жизнь человеческого духа, которая и составляет пневматическую основу самоосознания души, идущей по пути раскрытия только ей присущих дарований. Даже при глубокой убежденности в провиденциальности этого пути, конечная его точка становится очевидна для человека лишь ближе к завершению. Так, свт. Иннокентий (Вениаминов) незадолго до своего упокоения видит Божий промысел во всех удивительных и разнообразных событиях своей жизни и завещает произнести при своем отпевании проповедь на слова псалмопевца «От Господа стопы человеку исправляются…» (Пс 36:23). 

Миссионерский дневник 

Итак, дневник — разновидность автобиографического письма, одна из нарративных практик «схватывания» самого процесса проживания жизни [Артамошкина 2013б, 143]. При этом миссионерский дневник, несомненно, имеет свою специфику.

Прежде всего существовало формальное предписание миссионерам фиксировать в дневнике все основные события, связанные с их служением. Следовательно, миссионерский дневник — это «тематизированный нарратив» [Цветаева, 494], сфокусированный на «профессиональной» сфере деятельности автора. Этим обусловлено то, что среди множества миссионерских дневников присутствуют достаточно формальные тексты, фиксирующие лишь практическую сторону миссионерского служения и в минимальной степени отражающие индивидуальность автора. Но и в этих по существу служебных документах можно увидеть не только сведения о миссионерских событиях (путешествиях, встречах, совершении таинств), но и авторскую интроспекцию, «свидетельство о себе», отражающее, хоть и в косвенной и редуцированной форме, личность автора дневника. Чтобы это увидеть, необходимо изменить исследовательскую оптику и рассматривать текст не как документальное свидетельство, а как нарративную конструкцию, как рассказ о себе [Дивисенко, 188]. Сама структура повествования, выстраивания нарратива в дневниковой записи является определенной формой мышления, осмысления и интерпретации индивидуального опыта [Брунер]. В рассказе о миссионерских действиях проявляется и миссионерская мотивация, и дискурсивная позиция по отношению к обращаемым. 

Осознание высоты своей жизненной задачи, интенсивность собственной духовной жизни предопределяют особую исповедальную интенцию миссионерского дневника. Глубина и откровенность признания своих ошибок и заблуждений, искреннее покаянное чувство превращают некоторые миссионерские дневники в пространство духовного самосовершенствования. Как заметил Г. О. Винокур, говоря о творческом характере биографии, 

нужно, чтобы творчество в сфере личной жизни приобрело оттенок специфического делания, т. е. особого как бы приуготовления личности к некоторым высшим целям и переживаниям, чтобы можно было говорить о таком творчестве как религиозном [Винокур, 12]. 

Дневник миссионера может также стать свидетельством молитвенного опыта. Выдающимся образцом такой «школы молитвы» являются, в частности, дневники свт. Николая Японского, к которым мы и обратимся для того, чтобы проиллюстрировать высказанные нами теоретические положения.

Дневники свт. Николая Японского 

Дневники величайшего миссионера Русской церкви XIX — начала ХХ в. свт. Николая Японского уникальны как по объему — пять массивных томов в современном издании, — так и по продолжительности их ведения — с 1870 по 1912 г., от первых лет миссионерского служения в Японии до последних недель земной жизни святителя. Дневники представляют собой полифонически сложный текст, с несколькими сквозными темами, объединенными напряженностью духовного переживания и глубиной рефлексии миссионера [Акимова, 4]. Каждая из этих «сквозных тем» заслуживает отдельного исследования. Не ставя перед собой задачу полномасштабного описания содержания дневников, укажем некоторые, наиболее важные развивающиеся в них темы. Во-первых, это процесс созидания новой, национальной, христианской церкви, прорастания ростков православной духовности сквозь языческое сознание, особую ментальность и многовековые традиции японского народа. Во-вторых, дневники зафиксировали создание совершенно уникальных форм организации общинной жизни православных японцев, конфликты и нестроения в молодой церкви, невероятно скрупулезную пастырскую работу владыки Николая, входившего в малейшие обстоятельства жизни новообращенных, примиряющего, исцеляющего те болезни, которые можно исцелить, и решительно отсекающего безнадежно погибшее для Церкви. Значимой темой дневников являются переводы богослужебных текстов, которые святитель считал, пожалуй, самой важной и первоочередной задачей миссионерского служения, — упоминания о неуклонной, практически ежедневной работе над переводами встречаются в записях всех лет. Значительное место в дневниках занимает тема межконфессиональных отношений с представителями Католической и протестантских церквей, очень активных в Японии того времени; в этом контексте святитель много размышляет о возможности христианского церковного объединения. Наконец, особое место в дневниках свт. Николая занимают описания двух его посещений России, в 1870 и 1880 гг. Несмотря на кратковременность этих поездок в сравнении с общей продолжительностью служения в Японии (51 год), встречи и впечатления, полученные на родине, отзываются в мыслях и переживаниях миссионера и составляют особую тему — тему России, русской культуры, ее исторического пути и цивилизационного выбора. При всем разнообразии тем и сюжетов, широком временном охвате, дневники — единое повествовательное полотно, основа которого — незаурядная личность автора, великого миссионера Русской церкви. Мир его переживаний вмещает в себя мельчайшие подробности жизни провинциального японского прихода, еще толком и не сформировавшегося, и грандиозные события мировой истории; особенности характера маленькой воспитанницы детского приюта и масштаб личности близких ему по духу людей, таких как адмирал Степан Осипович Макаров. Поистине, человек — это вселенная, и дневниковые записи открывают перед нами настоящую вселенную могучего духом деятеля русского православного миссионерства.

Святитель Николай обладал необыкновенно выразительным даром слова (который сохранялся и когда он говорил по-японски). Богатство и выразительность речи, владение различными стилистическими регистрами, цитаты, аллюзии, ирония, точные портретные зарисовки — все это характеризует автора как человека высокого интеллекта и блестящего образования. При этом личный, неофициальный характер дневника позволяет нам увидеть миссионера и в повседневной, обыденной обстановке, и в ситуациях бытовых конфликтов, и в моменты физической слабости, и в гневе, и в унынии. Этот далекий от идеализации автопортрет не обесценивает, а, напротив, возвышает значимость того непростого пути, который привел Николая Касаткина к святости.

В тексте дневника отражены разные душевные состояния: миссионерский энтузиазм сменяется разочарованием, а иногда и отчаянием в успехе своей миссии; радость о духовных успехах новых христиан гасится негодованием по поводу их недостойных поступков, однако многообразные переживания только ярче подчеркивают целостность личности, «которая с точки зрения ее культурного значения замыкается в неделимое индивидуальное целое» [Риккерт, 93]. Эта цельность и верность своему призванию проявляется не только в разнообразных жизненных ситуациях, но и на разных этапах духовного пути автора. Уникальная временная протяженность дневниковых записей свт. Николая позволяет нам увидеть, как он переживает многочисленные события личной и социальной жизни, как воспринимает происходящие в мире, в России и в Японии бурные исторические преобразования. Однако, несмотря ни на какие внешние обстоятельства и внутренние искушения, он до последних дней жизни остается верен идеалу, сформулированному им для себя в первые годы миссионерства: «…стройная, серьезная, строго упорядоченная жизнь миссионера, всегда — в труде, в сфере мысли и религиозного чувства» [Дневники. Т. 1, 76]. Записи в дневнике позволяют нам увидеть год за годом строгий распорядок дня, сконцентрированность на главном, упорный труд. Однако самое значительное свидетельство, которое содержит дневник, — это свидетельство о постоянном молитвенном предстоянии миссионера перед Богом. Вот запись от 15 (27) июня 1893 года:

Итак, почти все Церкви, существующие в Японии, осмотрел. Остальные досмотрю после Собора… Везде по Церквям есть несомненно хорошие христиане; везде видны следы благодатной помощи Божией. Но жатва многа, делателей мало; их бы и достаточно, пожалуй, да плохи очень… Одна надежда на Господа Спасителя. Твори, Господи, волю Свою и здесь, как творишь ее на Небе! Являй силу Свою и здесь, как являешь ее во всем мире! Просвети страну сию Светом Истинного Твоего учения, молитвами Пречистой Твоей Матери, Святых Ангелов, Святых Апостолов и всех Святых! [Дневники. Т. 3, 81]

Такой переход от насущных миссионерских забот к молитвенному призыванию совершенно естественен для авторского стиля свт. Николая, достаточно часто встречается на страницах дневника и свидетельствует о непрерывном духовном делании миссионера. Как верно сформулировал исследователь миссионерства свящ. Алексий Максимов, 

путь христианского совершенства, без которого невозможно свидетельство о Христе, является онтологической основой каждого миссионера, независимо от его монашеского или мирского статуса. Миссионер — это, прежде всего, theologus cordis (лат. — богослов в сердце), т. е. тот, кто молится [Максимов, 191]. 

Миссионерское пространство

Общим для всех миссионерских дневников является их типологическое родство с путевыми текстами. Путешествия — неотъемлемая часть миссионерского служения, и пространственный опыт, несомненно, во многом определяет структуру и образность автобиографического письма. Пребывание в пути, в чужой стране, скитания «по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр 11:32–38) — не временное или экстраординарное событие, но естественное состояние миссионера в его служении. Опыт преодоления пространства и активного действия в этом пространстве является частью духовной биографии — так же, как преодоление суровых природных условий, враждебного язычества, собственной слабости [Мельникова, 40]. 

Уместно вспомнить, что в древнерусской культуре путешествие в языческие земли воспринималось как своеобразное «антипаломничество», так как средневековое пространство отчетливо делилось на «чистое» и «нечистое», и пребывание в пространстве «нечистом» — чужом, грешном, иноверном — могло осквернить человека, так же как посещение святых мест должно было его очистить [Успенский]. Разумеется, для православных миссионеров Нового времени география уже не является в полной мере «разновидностью этического знания» [Лотман, 240], однако нельзя отрицать непрерывность аксиологических координат в церковной традиции. В миссионерских дневниках присутствует острое ощущение духовной инородности языческого пространства, тоски, одиночества, оторванности от родины. В то же время для миссионера эта земля — место предстоящего духовного подвига. Чем более чуждым было это пространство, тем более высокий подвиг предстоял миссионеру, который должен был узнать эту землю, просветить ее, и, возможно, претерпеть ради ее спасения скорби и лишения. Иначе говоря, это чужое, часто буквально физически враждебное пространство входит в духовный опыт миссионера, глубоко переживается им и парадоксальным образом превращается в свое, значимое, выстраданное. Порой даже тоска по родине не вызывает такой интенсивности переживания, как те чувства, которые связаны с местом миссионерского служения. 

Так, свт. Николай Японский в своих дневниках именует Японию «моя дорогая страна труда», в записях, сделанных во время пребывания в России, святитель стремится в Японию, потому что там «насущное дело», «жатва», а для него «счастье только в исполнении долга». В последующих записях Япония, невзирая на все суровые испытания, которые были уготованы в ней русскому миссионеру, непрерывно остается главным его попечением. Так, 1 января 1882 г. он записывает в дневнике: «Предыдущие 10 лет прошли для северо-востока Японии. Наступающие 10 л[ет] должны быть употреблены преимущественно для юго-запада» [Дневники. Т. 2, 115]. «Я люблю Японию, в которой прожил 35 лет, не менее, чем Россию», — признается он спустя годы [Дневники. Т. 3, 113]. Сердечная привязанность миссионера к пространству его служения — чувство деятельное, проявляющееся в отношении к людям, населяющим эту землю. Святитель Николай в своих дневниках неоднократно упоминает, что решился ехать в Японию «по любви к японскому народу» [Дневники. Т. 4, 477]. Все содержание его дневников свидетельствует о миссионерстве как о деле христианской любви. 

Миссионерская рефлексия

Взгляд на миссионерский дневник как на автобиографическое свидетельство позволяет увидеть сложный процесс миссионерской рефлексии. Основой ее является самоопределение, свидетельство о себе как миссионере. Каковы границы его возможностей? Насколько промыслительны его успехи и неудачи? Может ли миссионер присвоить себе какие-то заслуги в обращении иноверных или, по словам свт. Николая, он всего лишь «соха, которой крестьянин вспахал поле» [Тихомиров, 524]? Проговаривая [1] (прописывая) пережитый опыт в дневнике, автор осмысляет и интерпретирует происходящее на пересечении единичного (конкретного события) и целого (мировоззрения, имеющегося миссионерского опыта, культурно-обусловленных представлений и пр.). Так, через нарративацию рождается понимание миссионерской стратегии, накапливается и формулируется бесценный опыт. Важным элементом самопрезентации в дневнике является дискурсивная позиция миссионера по отношению к обращаемым. Цель своего служения миссионер может определять не только как исключительно благовестническую, но и как культурно-просветительскую, цивилизаторскую и даже государственно-политическую. Это не может не проявиться и в миссионерской мотивации, и в самом характере нарратива. Однако отношение миссионера к тем, к кому он идет с проповедью, в конечном счете, определяется не идейными установками, а духовным устроением личности, способностью полюбить и внушить ответную любовь [Саблина, 16–17; Филарет]. 

В завершение нашего предварительного анализа перспектив изучения миссионерского дневника как духовной автобиографии обратимся к самой первой записи в дневниках свт. Николая Японского. Начинается дневник с события, имеющего большое значение для духовной биографии будущего святителя. 1 марта 1870 г. он присутствует на чине «Торжества Православия», совершавшемся в Исаакиевском соборе Санкт-Петербурга. Пространная запись, сделанная вечером того же дня, раскрывает перед нами характерные черты эмоционального темперамента автора, особый масштаб его мышления, значимые для него ценности и убеждения, которые, пройдя через череду жизненных испытаний и переживаний, останутся константами его внутреннего мира и предопределят его духовную биографию в целом. Довольно пространный текст читается на одном дыхании; чувства, мысли, наблюдения льются единым потоком, так что трудно отделить одно от другого. Но, руководствуясь целями исследования, мы постараемся выделить в нем некоторые значимые для понимания личности свт. Николая моменты.

Прежде всего отметим, что он всеми силами стремится запомнить, навечно сохранить у себя в душе пережитое в тот день, и не просто сохранить, но помнить «там, на чужбине», «среди волн угрюмого и мрачного язычества» [Дневники. Т. 1, 73]. В данном описании мы видим два мира, два пространства, в которых развивается жизнь миссионера. Это даже не Россия и Япония — это мир Церкви Божией, где тысячи верующих «как один человек в молитвенном духе пред Лицом Всевышнего» являют собой «живой храм», это «любезное Православие», преданное служение которому определит судьбу миссионера, а с другой стороны — пространство непросвещенное, языческое, пребывающее в темноте духовного незнания. Граница между двумя мирами имеет исключительно духовный, не географический характер. В своих дневниках святитель не раз с горечью описывает встречи с людьми русскими, формально православными и при этом поразительно невежественными в отношении Православия, а то и враждебными ему. В это же время в языческой Японии, благодаря усилиям святителя, возрастает маленькая, но столь бесценная для его сердца церковная община, среди членов которой встречаются искренне и глубоко верующие и просвещенные духом люди.

Важное и редкое в дневнике святителя переживание, запечатленное в записи от 1 марта, — это ощущение своего единения с верующим народом. Он как будто видит воочию, что Церковь — это не стены, а люди: «Не кажется особенно великолепным и Исаакиевский перед этим живым храмом» [Дневники. Т. 1, 71]. В состоянии необыкновенного эмоционального подъема молодой священник как будто сердцем постигает эту «живую церковь» во всей полноте ее устроения, видит очевидную необходимость в ней священников и иерархов, дьяконов с их сильными голосами. Каждый простой богомолец также ценен, и свт. Николай замечает с сердечной теплотой, как много молящихся осталось в соборе после окончания службы. Он с трепетом относится к чувствам людей, глубоко погруженных в молитву: «Проходя, боишься нарушить эту его (молящегося в храме после окончания службы. — Н. К.) минуту». Автор дневника описывает увиденное, услышанное и пережитое, находясь внутри этой массы молящихся, он ее часть, они все — и иерархи, которых он перечисляет поименно, и протодиакон Пятницкий, и трогательное трио из двух теноров и баса, которых «невозможно было слышать без слез, без рыданий», — все эти люди родные, близкие, свои. Каким же резким контрастом этому будет звучать на протяжении многих и многих последующих страниц дневника пронзительное чувство одиночества, постоянного спутника свт. Николая. Причем это чувство было свойственно ему задолго до начала миссионерского служения:

Как страстно хочется иногда поговорить с живым человеком, разделить душу, и — нет его, — с самого рождения моего до сих пор Бог не судил мне иметь друга, единомысленника. В юности, помнится, терзала меня жажда дружбы, и не нашел я друга во всю свою юность [Дневники. Т. 1, 75]. 

Незаурядность ли, необычность натуры, или непростой характер, или даровитость, значительно превосходящая уровень окружения, или жизненные обстоятельства, а возможно все вместе послужило причиной его одиночества. Только под конец жизни, в последние ее месяцы, в лице восприемника Японской церкви еп. Сергия (Тихомирова) он обретает если не друга, то, без сомнения, единомысленника. 

Еще одно качество натуры свт. Николая, в полную силу проявившееся в первой же дневниковой записи, — полнота восприятия, то, что Н. А. Бердяев называл «эмоциональностью мысли» [Бердяев]. Она повышается синхронно развитию драматургии богослужения, сочувствие анафематствуемым, «несчастным, уже отлучившим себя самих», рождает образ «рыдающей матери, отвергающей своих недостойных детей». В последующих строках напряженность переживания еще более возрастает, усиливаясь под воздействием «чудно петого трио».

Я думал, что вслух разрыдаюсь: слезы душили меня; и не я один, много я видел плакавших. Это чудное, и грозное, и любвеобильное анафема еще звучит у меня в ушах, им полна моя душа, и я плачу в сию минуту слезами умиления [Дневники. Т. 1, 73]. 

С годами экспрессивность натуры свт. Николая совсем не уменьшилась. Спустя 34 года после описанного в первой записи богослужения святитель находился в Токио во время русско-японской войны, и сколько скорби и боли в его дневнике: 

Вечный гнет печальных известий давит душу до того, что она кричит и плачет неутешно. На войне мы всегда разбиты, а внутри-то России! Лучше бы не знать и не ведать того! Даже наше духовное ведомство — и то замутилось страшно. Нет просвета от бури и ненастья! [Дневники. Т. 5, 246–247] 

Но в любом психологическом состоянии святитель продолжает свои труды, распространяя попечение не только на японскую паству, но и на многочисленных русских военнопленных.

Вернемся к самой первой дневниковой записи и отметим еще одну особенность мировосприятия свт. Николая. Он не только эстетически и эмоционально захвачен торжественностью богослужения, но и как бы прозревает происходящее в ретроспективе истории вселенского Православия. Он словно видит внутренним оком «тихое и таинственное» исповедание «знамени веры» в тиши катакомб и сравнивает его со «знаменем веры, водруженным ныне над всей вселенной» [Дневники. Т. 1, 72]; вспоминает сумрачные времена ересей — и вновь возвращается во времена светлого и ясного исповедания веры. Эти начальные строки дневника раскрывают перед нами масштабность мышления будущего святителя — он, с одной стороны, остро и непосредственно переживает здесь и сейчас происходящее событие, а с другой стороны, воспринимает его как событие в историческом времени, как совокупность всех временны х ступеней развития церкви, свидетельство того, что церковь ныне та же, что и тогда — иными словами, он мыслит историософски. Такого рода объемность, полнота переживания, соединяющего все душевные дарования, свидетельствуют о незаурядности личности святителя не менее, чем его деяния.

Выводы 

Изучение дневников как духовной автобиографии позволяет нам отнести феномен переживания к сфере духовного опыта. Именно здесь, в единстве религиозных, интеллектуальных, психологических процессов творится внешняя, деятельная сторона жизни, которая вводит личность в социальный и культурно-исторический контекст. Личность — явление одновременно динамическое и цельное — аккумулирует в себе индивидуальный и коллективный опыт и в уникальной, единственно ей присущей форме творит самое себя. Истинное понимание значения созданного человеком в мире невозможно без понимания того, чем этот человек жил, в чем предстоял перед Богом. Особое значение это имеет при изучении жизни святого. Говоря о свт. Николае, земная жизнь которого прошла в непрерывных трудах и увенчалась зримым подтверждением их — Японской православной церковью, не стоит забывать, что в основе этого деятельного подвига — напряженное духовное делание, молитва, работа христианской совести, того «верующего мышления», которое, по словам И. В. Киреевского, стремится

собрать все отдельные силы души в одну силу, отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум, и воля, и чувство, и совесть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объем ума сливаются в одно живое единство [Киреевский, 311]. 

Собиранию всех сил души у свт. Николая способствовало самоотверженное служение единой жизненной цели. «Что может быть лучше, возвышенней, благородней служения миссионерского!» [Дневники. Т. 2, 113] — записывает святитель 8/20 августа 1881 г., на пути из Токио в Хакодате.

Ценность дневников свт. Николая в контексте изучения православного миссионерства поистине уникальна. В его личности сошлось многое, характерное для русского миссионера. С одной стороны, он — представитель своей среды, по своему происхождению, образованию, служению. С другой стороны — человек необыкновенной, невероятной судьбы, единственный в своем роде. Время его миссионерского подвига — период зрелости, максимального накопления опыта русской миссии. Несмотря на то, что его служение происходило за пределами Российской империи, он был связан с выдающимися миссионерами, чье служение проходило внутри страны, и мог использовать и развивать их опыт. Искренность свидетельства о себе и целостность его личности позволяют увидеть в тексте дневников и опыт напряженного духовного делания, и миссионерскую рефлексию, которая может, в свою очередь, стать основой для развития теоретических и практических аспектов православной миссиологии. 

Миссионерское наследие, несмотря на регулярно появляющиеся исторические исследования, — явление слабоизученное. Рассматривая его в контексте социальных и культурных процессов, воспринимая церковь только как социальный институт, невозможно выработать целостное и полное понимание самой природы миссионерского опыта. Обращение к миссионерским текстам (не только к дневникам, но и письмам, путевым заметкам, публицистике) как к прямым автобиографическим свидетельствам о личности миссионера, о его мотивации, идеалах и убеждениях, может дать более полное представление о жизни и служении Русской православной церкви в прошлом и стать опорой для современных священнослужителей и мирян в их проповедническом и миссионерском служении.

Примечания

1. Как заметил Р. Барт, «дневник представляет собой не текст, а „речь“ (что-то вроде устной речи, записанной с помощью особого кода)» [Барт, 258].

Источники 

1. Дневники. Т. 1 = Дневники святого Николая Японского : В 5 т. Т. 1 / Сост. К. Накамура. Санкт-Петербург : Гиперион, 2004. 464 с. 

2. Дневники. Т. 2 = Дневники святого Николая Японского : В 5 т. Т 2 / Сост. К. Накамура. Санкт-Петербург : Гиперион, 2004. 880 с. 

3. Дневники. Т. 3 = Дневники святого Николая Японского : В 5 т. Т. 3 / Сост. К. Накамура. Санкт-Петербург : Гиперион, 2004. 896 с. 

4. Дневники. Т. 4 = Дневники святого Николая Японского. В 5 т. Т. 4 / Сост. К. Накамура. Санкт-Петербург : Гиперион, 2004. 976 с. 

5. Дневники. Т. 5 = Дневники святого Николая Японского. В 5 т. Т. 5 / Сост. К. Накамура. Санкт-Петербург : Гиперион, 2004. 960 с.

Литература / References 

1. Акимова = Акимова А. С. Дневники русских миссионеров Востока конца XIX — начала XX века: теоретические аспекты // Интернет-журнал СахГУ: «Наука, образование, общество». 2012. № 1. С. 1–10. URL: http://sakhgu.ru/ wp-content/uploads/page/record_36653/2017_09/akimova.pdf (дата обращения: 24.10.2024). 
Akimova A. S. (2012). “Diaries of Russian missionaries of the East of the late XIX — early XX century: theoretical aspects”. SahSU Online Magazine: “Science, Education, and Society”, n. 1, pp. 1–10, available at: http://sakhgu.ru/wp-content/uploads/page/record_36653/2017_09/ 
akimova.pdf (24.10.2024) (in Russian). 

2. Артамошкина 2013а = Артамошкина Л. Е. Генеративный принцип биографического текста культуры // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. 2013. Т. 2. № 4. С. 61–69. 
Artamoshkina L. E. (2013). “The Generative Principle of Cultural Biographic Text”. Pushkin Leningrad State University Journal, v. 2, n. 4, pp. 61–69 (in Russian). 

3. Артамошкина 2013б = Артамошкина Л. Е. Личный опыт в истории: автор/персонаж в пространстве биографического письма // Общество. Среда. Развитие. 2013. № 4 (29). С. 142–146. 
Artamoshkina L. E. (2013). “Personal Experience in History: The Author/ character in the Space of Biographical Writing”. Society. Environment. Development, n. 4 (29), pp. 142–146 (in Russian).

4. Барт = Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте / Сост., пер. с фр. и послесл. С. Н. Зенкина. Москва : Ad Marginem : Сталкер, 2002. 288 с. 
Barthes R. (2002). Roland Barthes par Roland Barthes. Moscow : Ad Marginem : Stalker (in Russian). 

5. Бердяев = Бердяев Н. А. Самопознание. Москва : АСТ, 2023. 480 с. 
Berdyaev N. A. (2023). Self-cognition. Moscow : AST (in Russian). 

6. Брунер = Брунер Дж. Жизнь как нарратив // Постнеклассическая психология. 2005. № 1 (2). С. 9–30. 
Bruner J. (2005). Life as a Narrative. Post-nonclassical Psychology, n. 1 (2), pp. 9–30 (in Russian). 

7. Винокур = Винокур Г. О. Биография и культура. Москва : Изд-во ЛКИ, 2007. 96 с. 
Vinokur G. O. (2007). Biography and culture. Moscow : Publishing House LKI (in Russian).

8. Голубович = Голубович И. П. М. Бицилли о феномене автобиографии и «биографический поворот» в современной гуманитаристике // Автор и биография, письмо и чтение : Сборник докладов междисциплинарного исследовательского семинара Факультета философии Национального исследовательского университета. Москва : Издательский дом Высшей школы 
экономики, 2013. С. 62–81. 
Golubovich I. (2013). “P. M. Bicilli on the Phenomenon of Autobiography and the ‘Biographical Turn’ in Modern Humanities”, in Author and Biography, Writing and Reading : Collection of Papers from the Interdisciplinary Research Seminar at the Faculty of Philosophy, National Research University. Moscow : Publishing House of Higher School of Economics, pp. 62–81 (in Russian).

9. Дивисенко = Дивисенко К. С. Биографический анализ ценностно-аттитюдной структуры жизненного мира // Петербургская социология сегодня. 2016. № 7. С. 182–200. 
Divisenko K. S. (2016). “Biographical Analysis of the Value-Attitude Structure of the Life World”. St. Petersburg Sociology Today, n. 7, pp. 182–200 (in Russian). 

10. Дильтей 1996 = Дильтей В. Описательная психология. Санкт-Петербург : Алетейя, 1996. 153 c. 
Dilthey W. (1996). Descriptive Psychology. St. Petersburg : Alethea (in Russian). 

11. Дильтей 2004 = Дильтей В. Собрание сочинений : В 6 т. Т. 3 : Построение исторического мира в науках о духе. Москва : Три квадрата, 2004. 424 с. 
Dilthey W. (2004). Collected Works : In 6 v., v. 3 : The Сonstruction of the Historical World in the Sciences of the Spirit. Moscow : Tri kvadrata (in Russian).

12. Зарецкий = Зарецкий Ю. П. Новые подходы к изучению свидетельств о себе в европейских исследованиях последних лет // Автор и биография, письмо и чтение : Сборник докладов междисциплинарного исследовательского семинара Факультета философии Национального исследовательского университета. Москва : Издательский дом Высшей школы экономики, 2013. С. 24–41. 
Zaretsky Yu. P. (2013). “New Approaches to the Study of Self-evidence in European Studies in Recent Years”, in Author and Biography, Writing and Reading : Collection of Papers from the Interdisciplinary Research Seminar at the Faculty of Philosophy, National Research University. Moscow : Publishing House of Higher School of Economics, pp. 24–41 (in Russian). 

13. Каиль = Каиль М. В. Биографика новейшей истории православия: поиски метода, историографический опыт и тенденции развития // Российское православие от модерна к сегодняшнему дню (конец XIX — конец XX в.): проекции Великой русской революции в истории и историографии : Сборник материалов международной научной конференции (Смоленск, 15–17 июня 2018 г.). Смоленск : Изд-во Ипполитова, 2018. С. 244–252. 
Kail M. V. (2018). “Biographica on the Modern History of Orthodoxy: The Search for a Method, Historiographical Experience, and Development Trends”, in Russian Orthodoxy From Modernity to the Present Day (Late 19th — Late 20th Centuries): Projections of the Great Russian Revolution on History and Historiography : Collection of Materials from the International Scientific Conference. Smolensk : Ippolitov Publishing House, pp. 244–252 (in Russian).

14. Киреевский = Киреевский И. В. Духовные основы русской жизни. Москва : Институт русской цивилизации, 2007. 448 с. 
Kireevsky I. V. (2007). Spiritual Foundations of Russian Life. Moscow : Institute of Russian Civilization (in Russian). 

15. Лотман = Лотман Ю. М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Он же. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. Москва : Языки русской культуры, 1996. C. 239–249. 
Lotman Y. M. (1996). “On the Concept of Geographical Space in Russian Medieval Texts”, in Idem. Inside Thinking Worlds: Man — Text — Semiosphere — History. Moscow : Languages of Russian Culture, pp. 239–249 (in Russian). 

16. Максимов = Максимов Алексий, свящ. Русское монашество и миссия. Москва : ББИ, 2023. 218 с. 
Maksimov Alexey, priest (2023). Russian Monasticism and Mission. Moscow : BBI Publishing House (in Russian). 

17. Мельникова = Мельникова С. В. Записки алтайских миссионеров и их жанровая специфика // Сибирский филологический журнал. 2008. № 2. С. 34–42. 
Melnikova S. V. (2008). ”Notes of the Altai Missionaries and Their Genre Specificity”. Siberian Journal of Philology, n. 2, pp. 34–42 (in Russian). 

18. Риккерт = Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре // Культурология ХХ век : Антология. Москва : Юрист, 1995. С. 69–104. 
Rickert G. (1989). “Sciences of nature and sciences of culture”, in Cultural studies of the twentieth century : An anthology. Moscow : Lawyer Publishing House, pp. 69–104 (in Russian).

19. Саблина = Саблина Э. Б. Православная церковь в Японии в конце XIX–XX вв. и ее основатель святитель Николай. Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Москва : Институт стран Азии и Африки, 2000. 23 с. 
Sablina E. B. (2000). The Orthodox Church in Japan at the End of the 19th and 20th Centuries and Its Founder, St. Nicholas : Abstract of the diss. … Cand. Sci. (History). Moscow : Institute of Asian and African Countries (in Russian). 

20. Тихомиров = Сергий (Тихомиров), еп. Памяти высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского // Святитель Николай в воспоминаниях современников. Сергиев Посад : Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2013. С. 200–289. 
Sergius (Tikhomirov), bishop (2013). “In Memory of His Eminence, Nicholas, Archbishop of Japan”, in St. Nicholas in the Memoirs of Contemporaries. Sergiev Posad : Holy Trinity St. Sergius Lavra, pp. 200–289 (in Russian). 

21. Успенский = Успенский Б. А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина) // Он же. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. Москва : Гнозис, 1994. С. 254–297. 
Uspensky B. A. (1994). “The Dualistic Character of the Russian Medieval Culture: Based on the Material of ‘Walking across Three Seas’ by Afanasy Nikitin”, in Idem. Selected Works, v. 1 : Semiotics of History and Semiotics of Culture. Moscow : Gnosis, pp. 254–297 (in Russian). 

22. Филарет = Филарет (Вахромеев), митр. Доклад на Епархиальном собрании Минской епархии 5 января 2012 г. URL: http://www.patriarchia.ru/ db/text/1934395.html (дата обращения: 07.12.2024). 
Filaret (Vakhromeev), metr. Report at the Diocesan Meeting of the Minsk Diocese on January 5, 2012, available at: http://www.patriarchia.ru/db/ text/1934395.html (07.12.2024) (in Russian). 

23. Цветаева = Цветаева Н. Н. Автобиографические нарративы как ресурс для изучения социально-культурных изменений // Петербургская социология сегодня. 2015. № 6. С. 490–499. 
Tsvetaeva N. N. (2015). “Autobiographical Narratives as a Resource for Studying Socio-Cultural Changes”. St. Petersburg Sociology Today, n. 6, pp. 490–499 (in Russian).

Карташева Н. В. Миссионерский дневник как духовная автобиография (на материале дневников святителя Николая Японского) // Вестник Свято-Филаретовского института. 2025. Т. 17. Вып. 2 (54). С. 15–36.