Скачать в формате  DOC  EPUB  FB2  PDF

Предисловие

О Надежде Александровне Павлович написано мало — сравнительно с тем, чего заслуживают ее жизнь и творчество. Вероятно, лишь немногие знают, что большая работа «Из Евангельской истории», опубликованная в «Богословских трудах» (№ 6, 1966 г.) под именем архиепископа Минского Антония (Мельникова)  в действительности была написана Надеждой Александровной и первоначально имела название «Победитель смерти». Она должна была скрывать, что является автором сочинений, посвященных защите и проповеди православной веры (в частности, для того, чтобы не быть исключенной из Союза Советских Писателей), и просила надежных знакомых печатать их как свои собственные произведения. Немало таких ее статей под именами разных авторов опубликовано также в Журнале Московской Патриархии.

Кроме работы «Из Евангельской истории», архиепископом Антонием была позднее опубликована еще одна, самая большая из посвященных религиозной тематике статей Надежды Александровны «Святой равноапостольный архиепископ Японский Николай» (Богословские труды, № 14), написанная в связи с прославлением святителя.

И Владыка Антоний, и Надежда Александровна не собирались хранить секрет авторства этих двух работ вечно, но лишь до тех пор, пока этого требовали обстоятельства. Для того, чтобы глубже понять эти сочинения, необходимо кратко рассказать о самой Надежде Александровне.

Переломным моментом в жизни Н. А. Павлович было знакомство в двадцатилетнем возрасте с Оптинским старцем Нектарием. Это произошло вскоре после смерти Александра Блока, которую Надежда Александровна очень тяжело переживала. В Петрограде она была одним из секретарей Союза поэтов, председателем которого был А. Блок, ради него она переехала из Москвы в Петроград в 1920 г., оставив работу в Наркомпроссе (она была секретарем Надежды Константиновны Крупской, которая ее очень любила). На творчество Н. А. Павлович, писавшей стихи еще в гимназии, общение с Блоком оказало громадное влияние.

Старец Нектарий знал через своих духовных чад о симпатиях Надежды Александровны к большевистской революции во времена ее работы с Н. К. Крупской и о других обстоятельствах ее жизни, резко отличавших Надежду Александровну от подавляющего большинства православных христиан, к которым она себя причисляла. Поэтому, когда о. Нектарий узнал от Льва Александровича Бруни о ее желании приехать в Оптину Пустынь, чтобы работать над статьей о монастыре, он велел написать Надежде Александровне, что Оптина Пустынь не для таких, как она. Но Лев Александрович постеснялся передать такие резкие слова, и, когда Надежда Александровна приехала, старец Нектарий, выразив резкое порицание Л. А. Бруни за непослушание, позволил Надежде Александровне остаться. В течение нескольких последующих лет она вместе с супругами Бруни (Лев Александрович был женат на дочери известного поэта Бальмонта) жила рядом с Оптиной Пустынью. Под влиянием «Оптинского духа» у нее появилось желание резко изменить свою жизнь.

Живя при Оптиной пустыни, все они были как бы послушниками-мирянами у старца Нектария и часто с ним встречались. В своих воспоминаниях Надежда Александровна отмечала индивидуальный подход старца, умевшего «для всех быть всем». При встречах с ними о. Нектарий, стремившийся к жизни затворника и согласившийся старчествовать только ради послушания (он даже юродствовал некоторое время, надеясь избежать избрания в старцы), предлагал своим интеллигентным духовным чадам почитать и обсудить с ним вместе какие-нибудь философские или художественные произведения. Чтение книги Освальда Шпенглера «Закат Европы», стихотворений А. С. Пушкина, А. Блока и других сочинений такого рода занимало большое время в их общении, и рассказы о том, как интересно было читать эти книги вместе со старцем и выслушивать его замечания (а он не имел никакого светского образования, только был грамотным), — поражают ничуть не меньше, чем замечательная прозорливость старца Нектария, о которой свидетельствовали многие, с ним встречавшиеся.

После закрытия Оптиной Пустыни местные власти собирались выслать старца Нектария, как и других монахов, куда-нибудь подальше от Оптиной Пустыни, в ту область, где он родился. Однако Надежда Александровна, пользуясь своим знакомством с Н. К. Крупской и выдав о. Нектария за своего дедушку, добилась, чтобы ему позволили жить как бы у нее на поруках в дер. Холмищи недалеко от монастыря. При этом она рассказывала, что изучает народную культуру в Калужской области. Калужские чекисты, получив распоряжение оставить старца в покое от самого Белобородова (бывшего председателя епархиального совета), укрепились в мысли, что Надежда Александровна выполняет какое-то секретное задание. Это их заблуждение позволяло ей присутствовать при обысках, которые они устраивали в монастыре, защищать монахов от хамства и даже требовать, чтобы после обыска в помещении восстанавливался порядок.

Надежда Александровна приводила к старцу Нектарию многих людей, в частности — известного артиста Михаила Чехова, выехавшего впоследствии в США. В своих воспоминаниях о встречах со старцем он упоминает о Надежде Александровне, называя лишь первую букву ее имени.

В последние годы жизни старца Нектария местные власти, угрожая как самому старцу, так и людям, у которых он жил, стремились воспрепятствовать общению о. Нектария с его многочисленными духовными чадами и паломниками, продолжавшими приезжать к нему и после закрытия монастыря. Опекавшая о. Нектария Н. А. Павлович много потрудилась над организацией встреч старца с приезжими; она помогала ему вести переписку в обход бдительных надзирателей. Перед смертью о. Нектарий поручил ей оберегать могилы старцев, заботиться о сохранении монастырского скита.

До конца своей жизни Надежда Александровна ревностно, с верой исполняла это послушание. Когда многим казалось, что уберечь уже ничего нельзя, она добивалась, чтобы на полуразрушенных храмах вывешивались доски об охране их государством, чтобы в местах, где были могилы старцев (давно сравнявшиеся с землей), не устраивали свалок. Невозможно подробно рассказать об этом ее многолетнем подвиге, о ее любви и вере. Может быть, лучше привести здесь отрывки из ее стихов:

     «Ну что ж! разрушить можно стены 
     И башни в щебень превратить,
     Но даже щебень драгоценный 
     Душа не может не любить».

или:

     «Как я смею ходить по священной земле, 
     Как дерзаю склоняться над ней, 
     Благодать в ней сокрыта, как уголь в золе, 
     От безумья кощунственных дней».

Надежда  Александровна  всегда   чувствовала   помощь со стороны почившего старца. В ее работе ей много помогали разные люди, в частности — ректор Московского Университета академик Иван Григорьевич Петровский, вынужденный, как и она, скрывать свою веру. Всех, кто оказывал ей регулярную поддержку, трудно перечислить. Кроме уже названного святителя Антония (Мельникова), можно назвать епископа Саратовского Пимена и архиепископа (впоследствии митрополита) Рижского Леонида (Полякова), духовного отца Надежды Александровны в последние десятилетия ее жизни (она скончалась 20 февраля/4 марта 1980 г.).

Когда Надежда Александровна начала готовиться к переходу в иной мир, точно сказать трудно, но уже в шестидесятые годы в одном из ее стихотворений можно прочесть:

     «Я об одном молю: в сознаньи 
     Позволь мне встретить смерть мою,
     Чтоб вздох последний покаянья 
     Стал первым вздохом в том краю».

Память о смерти не ослабляла ее энергии в служении Церкви и ближним. Ее часто приглашали выступать в научно-исследовательские институты, в Звездный городок к космонавтам, в разные вузы и т. п. — читать лекции, делиться воспоминаниями; она поддерживала знакомство и вела переписку со многими духовными лицами, писателями, художниками и музыкантами, учеными; очень много людей пришли к вере в результате бесед с нею, — у нее почти ежедневно были посетители. Переживания Надежды Александровны, события внутренней духовной жизни и привлекавшие ее внимание события культурно-общественной и государственной жизни до последних дней находили отражение в ее стихах. Изучая ее богословские работы, всегда следует помнить, что создательница этих трудов еще и поэт. Так, вместе с ее работой «Победитель смерти» можно привести одно из ее стихотворений на евангельскую тему «Дом Закхея», опубликованное приблизительно в то же время:

    «У птиц есть гнезда, у лис есть норы, 
     Он не имел, где приклонить главу, 
     Его бездомье для меня опора, 
     Его страданьем я теперь живу.
     Ты, посетивший грешный дом Закхея, 
     И от меня Лица не отврати! 
     И я к себе позвать Тебя не смею, 
     И только встала на Твоем пути.
     Пусть недостойна ни тепла, ни света, 
     Но я томлюсь в беспамятстве моем, 
     И оттого, что Ты проходишь где-то, 
     Светлеет мой опустошенный дом».

При чтении работы Н. А. Павлович «Победитель смерти»  может возникнуть вопрос: «Что здесь принципиально нового?» Такой вопрос возникает у людей, которые хорошо знают содержание Евангелия и ожидают найти в предложенной книге какой-то совершенно новый, принципиально отличный от традиционного взгляд на Евангельское повествование и личность Господа Иисуса Христа, чего, конечно, не может быть у православных авторов. Можно указывать, что и в частностях этой работы, с научной точки зрения, практически нет ничего нового: ее автор использует исторические и текстологические исследования других ученых. С другой стороны, этот вопрос о научной новизне оправдан, когда речь идет о работе, опубликованной в «Богословских трудах».

Чтобы не искать в работе Н. А. Павлович того, чего в ней нет, важно правильно понять ее характер и назначение. С одной стороны, труд Н. А. Павлович предназначался для тех, кто был не знаком или мало знаком с христианским учением и Евангелием, и искренне хотел бы узнать о нем или разрешить какие-то трудности с его пониманием. При этом Н. А. Павлович, знакомая, как чувствуется по изложению, со многими толкованиями и научными исследованиями, стремится органично включить их результаты в текст своего повествования, чтобы детали не отвлекали внимание читателя от главного (нужно учитывать и то, что большинству предполагаемых читателей научная религиозная литература была недоступна и неизвестна). Приведем короткий отрывок из работы, показывающий, насколько изложение автора далеко от спокойно-описательного научного изложения: «Сейчас мы действительно можем сказать, что камни заговорили. При последнем Своем входе в Иерусалим Господь ответил фарисеям, требовавшим, чтобы Он запретил ученикам и детям славословить Его: "Если они умолкнут, то камни возопиют" (Лк. 19, 40). В наши дни, когда стихает славословие верующих, и многие в мире забывают о Христе, когда мы сами забываем, что наш долг и наша радость именно в этом славословии, археологические раскопки открывают все больше камней, по которым Он ступал, остатков зданий, куда Он входил, предметов, современных Ему».

Видно, как замечательное писательское мастерство Надежды Александровны помогает ей одновременно обращаться и к уму, и к сердцу читателя, сочетая рассказ о Евангельских событиях с духовными размышлениями о современной жизни. И сейчас ее сочинение «Победитель смерти» можно смело рекомендовать для чтения людям, желающим познакомиться с Евангелием. Но это не единственный ответ на вопрос: чем интересна эта работа?

Если людей, добросовестно ищущих истину, увлечет вдохновенное, высочайшего литературного уровня повествование, то для осознавших свою обязанность самим благовествовать о Христе эта же работа может служить ценным пособием, показывающим, как это следует делать. На семинарских занятиях по Новому Завету автору этих строк, преподавателю Православного Свято-Тихоновского Богословского Института, самому часто приходилось испытывать затруднения, когда нужно было своими словами рассказывать о Евангельских событиях, и приходилось видеть, как нелегко дается это студентам, — избегать как обмирщенных, грубоватых выражений, так и фальшивой риторики или употребления слишком несовременных, архаичных оборотов речи. Знакомство с трудами Н. А. Павлович могло бы способствовать улучшению речи учащихся духовных школ.

И наконец, третья, вероятно, самая важная причина, почему этот труд с радостью прочтут все, интересующиеся Евангелием. В книге Надежды Александровны можно найти много глубоких замечательных мыслей, связанных с разбираемыми Евангельскими событиями и поучениями.

Каждое такое размышление представляет собой небольшое, в один или несколько абзацев, отступление от основной линии изложения. Познакомившись с ними, можно почувствовать, что даже, если ранее вы читали или слышали подобные мысли и рассуждения, не обращая на них достаточного внимания, то теперь больше уже вы их не забудете, навсегда осознав их важность и глубину, глубоко усвоив прочитанное.

Я ограничусь одним примером: «Святой Дух открывается в мире многообразно: и как животворящая Сила, и как пророческое вдохновение, но Христос, обещая Его пришествие, назвал Его прежде всего Утешителем. Утешать же может только милосердие, сострадательная любовь».

Не всегда можно установить, определяется выбор такого места в Евангелии общим планом изложения или же Н. А. Павлович хочет поделиться с читателями особенно полюбившимися ей мыслями: «Будем благодарить Евангелие за каждый сохраненный им жест Христа, за край Его одежды, к которому прикасались с верою и исцелялись. Этот край одежды навеки остался и нам», — такое отношение автора ко всему, о чем она говорит в своей книге, передается заинтересованному читателю.

Интересна композиция книги. В отличие от многи современных толкователей Н. А. Павлович не заботится о том, чтобы установить правильную последовательность событий, о которых рассказывают разные Евангелисты. По-видимому, по своему построению «Победитель смерти» приближается к беседам о Христе, которые вели христианские проповедники с желающими узнать подробности о новом учении, когда канонические Евангелия еще не были написаны, и благая весть передавалась устным образом. Коротко возвестив о главном, что Иисус Христос даровал людям, далее Н. А. Павлович рассказывает об основах Его учения, воссоздает образ Спасителя, используя все четыре Евангелия и, сообразуясь с внутренней логикой повествования, использует отрывки из разных мест, переставляя их по-своему. На это своеобразное построение «Победителя смерти» преподаватель Нового Завета может обратить внимание учащихся, когда обсуждает с ними различное расположение материала в трех синоптических Евангелиях.

Приведу примеры своеобразных толкований различных мест, которые читатель может найти в «Победителе смерти».

Говоря о беседе Господа с Никодимом, Надежда Александровна высказывает предположение, что вопрос Никодима о втором рождении мог быть связан с распространенной на Востоке идеей перевоплощения. Никодим, по ее мнению, вероятно, знал о ней, и думал, что слова Господа как-то с этим связаны. Ответ Господа не только отвергает это предположение, но и дает такое учение о «Духе — свободном... непостижимом для  человеческого сознания, которое дает возможность вдумчивому читателю сделать вывод что никакие духовные упражнения и медитации не могли бы управлять извечно свободным в своих проявлениях, приходах и уходах Духом Божиим». «И мы знаем по духовному опыту святых отцов, что они явно ощущали приход и отхождение благодати, и никогда не дерзали вызывать ее и ее проявления».

 «Эта часть беседы Господа с Никодимом особенно важна в связи с нашим отрицанием оккультных и теософских учений и соблазнительных теорий перевоплощения», — пишет Н. А. Павлович.

Интересно, как здесь широко известные святооотеческие мысли подтверждаются непосредственно Евангельским текстом, что бывает важно в беседе с людьми, сомневающимися в авторитетности святоотеческих писаний, — для разоблачения лжеучителей-оккультистов, которые «обычно говорят, что в Евангелии нет ничего против их теорий, да и практики».

В различных широко известных толкованиях Евангелия не встречается объяснения, что, обращаясь к Пресвятой Деве с креста, Господь «не мог назвать Ее Матерью, Мамой, потому что мать казненного подвергалась бы издевательству толпы и грубости воинов». Надежда Александровна, конечно, знает, что точно так же, «Жено», — обращался Господь к своей Матери и в Кане Галилейской, знает и многочисленные толкования по поводу этого обращения, но никаких оговорок, что ее мысль является лишь предположением, не делает. Для нее важно общее впечатление, литературное построение; скорбно-торжественный характер изложения не допускает таких отступлений.

Такое отсутствие оговорок, что высказываемая мысль есть одно лишь из возможных предположений, неоднократно встречается в тексте. В некоторых случаях используются апокрифические сказания. И собираются они не с точки зрения их достоверности (об этом часто вообще не говорится), а постольку, поскольку они помогают художественному раскрытию общей темы. В связи с этим можно вспомнить, что апокрифы — это не только плод злонамеренных попыток еретиков исказить Христово учение, но и попытки простых людей, часто наивные, иногда детски наивные, образно осмыслить Евангельские повествования. Что и как из этого можно использовать, определяется духовной опытностью и литературным вкусом автора. Можно вспомнить, что в то время, когда писался «Победитель смерти», многие увлекались фантастическими рассказами о Евангельских событиях Анны Эмерих, и некоторым они приносили пользу.

Не перечисляя все места, связанные с церковными или апокрифическими преданиями, я замечу лишь, что не часто можно встретить упоминания, что жену Пилата звали Прокула и что по церковному преданию впоследствии она окончила свою жизнь мученичеством за Христа.

Не останавливаясь на композиции книги Н. А. Павлович более подробно, отмечу лишь, что половину ее объема занимает рассказ о Тайной Вечере, Страданиях, Смерти  и  Воскресении  Спасителя.  Следует  отметить большое внимание, которое уделяет Надежда Александровна психологическому  рассмотрению  сложности внутренних душевных состояний в поисках объяснений что же толкнуло Иуду на предательство и заставило Пилата произнести над Господом незаконный смертный приговор (по сравнению с другими толкованиями этой теме отводится больше места).

Окончательный ответ вполне согласуется с традиционным объяснением православных толкователей: в Иуду вошел сатана, и «Иуда ушел в мрак, действительно в ночь»; в конце концов он «казнил сам себя, так как не верил ни в любовь, ни тем более во всемогущество этого избитого и поруганного Узника», а видел лишь Его невиновность и свой грех.

Но редко можно встретить рассуждения, каким предваряется у Надежды Александровны рассказ о Тайной вечере: «Наибольшая внутренняя опасность грозила, несомненно, Иуде — человеку практического склада, пока еще честному, но доступному корыстолюбивым соблазнам. И, конечно, об этом человеке была наибольшая забота Христа, предвидевшего возможную глубину его падения». Все слова и обличения Иисуса Христа во время Тайной вечери интерпретируются как призыв к покаянию.

Не меньше внимания уделяется личности Понтия Пилата. О нем между прочим говорится, что он «не был ни кровожаден, ни садистичен, он был только безмерно равнодушен и отчужден от иудеев». Он все хотел делать по закону, и Христос, увидев какое-то доброе движение в его душе, «стал с ним разговаривать не как подсудимый с судьей, но как человек с человеком». Подробно рассматривается беседа Господа с римским прокуратором. И даже после того, как Пилат стал «судьей неправедным» под давлением толпы, и Господь был подвергнут по его приказу избиению, во время последней встречи с Пилатом Иисус Христос проявляет заботу о человеке, который еще находится в боренье, он идет по пути греха, обманывая сам себя, думая, что уступками толпе спасает подсудимого от казни, но последнее слово еще не сказано. И во время второй их беседы, когда Пилат гордо напоминает Господу о своей власти над Ним, Христос нарушает молчание. «С Пилатом Он разговаривает, но уже строже, чем в первый раз, уже не просто как человек с человеком. Он как бы ставит Пилата на место и судит его».

Такое отношение к самым жестоким гонителям, как к грешникам, заслуживающим сострадания, было уделом немногих в страшные годы большевистских гонений на Церковь, но Надежда Александровна, как отмечалось выше, знала таких людей, и воспоминания о них безусловно отразились в этой части ее книги.

Самой Надежде Александровне довелось встречаться с многими «Пилатами» и «Иудами», и она знала, что некоторые из них могут каяться. Так, она вспоминала, что поэт Николай Асеев, отказавший в материальной помощи Марине Цветаевой и считавший себя одним из виновников ее гибели, заходил в храм и горячо молился (впрочем, это покаянное чувство у Асеева было непродолжительным).

В заключение хотелось бы привести два отрывка из книги, по которым можно судить о глубокой, именно евангельской вере Надежды Александровны и которые должны ободрить читателя. Вот что пишет Н. А. Павлович, когда рассказывает о Рождестве Господа Иисуса Христа: «Есть еще удивительное в этом повествовании Евангелия о тяжком царствовании Ирода! Человеку свойственно роптать на свое время. Недаром сложилась поговорка: "Доброе старое время". Новое всегда трудно, роды всегда сопровождаются муками, но Христос однажды избрал для Своей проповеди текст Исайи, говорящий о времени Мессии, как о "лете Господнем благоприятном". Значит, сами оценки времени с точки зрения Божественной и человеческой несоизмеримы, и, может быть, действительно блаженны те, которые живут в"роковое время"».

Кончается книга Н. А. Павлович словами: «Христианство началось с узкого общественного и семейного круга... — вот и все зерно первоначальной Церкви, но можно ли говорить о слабости ее веры?! Это была та закваска, которую "женщина взявши положила в три меры муки, доколе не вскисло все".Так и в наше время не количеством верующих, хотя оно велико, определяется сила христианства. Если наше малое стадо пронесет живой пламень веры, оно так же победит смерть, как и первые христиане».

Надежда Александровна не только знакомит читателей со своими (и своих духовных друзей) размышлениями на евангельские темы, но и делится с ними теми дарами утешения и бодрости, которые дает ей Слово Божие. В наше время это столь же ценно, как и в период хрущевских гонений, когда была написана эта работа, ставшая одним из лучших произведений «самиздатовской» литературы . Сегодня она может служить замечательным пособием и для преподавания Нового Завета, и для катехизации вновь приходящих в Церковь, и для каждого желающего глубже узнать Евангелие Христово.

А. В. Щелкачев

________________________________________

[1] Впоследствии митрополита Ленинградского.

[2] Внук известного художника-академиста Ф.А. Бруни.

[3] В середине сороковых годов Надежда Александровна познакомилась с вернувшимся из Америки митрополитом Вениамином (Федченковым), была хорошо знакома с архиепископом Рижским и Латвийским Филаретом (Лебедевым). До конца жизни она сохраняла в памяти впечатления от бесед со знакомыми архипастырями и подвижниками на духовные темы, щедро делилась своими воспоминаниями с близкими людьми. Памяти архиепископа Филарета, скончавшегося в 1958 году, посвящена ее статья в «Вестнике Западно Европейского экзархата» (№ 68, 1969 г.).

[4] Причины, по которым в «Богословских трудах» было изменено это название, данное автором, неясны. То ли редакция «Богословских трудов» сочла новое название «Из Евангельской истории» более научным, то ли опасались советской цензуры.

[5] В течение нескольких лет работа Н. А. Павлович «Победитель смерти» распространялась в списках — до того, как была опубликована в «Богословских трудах» под другим названием и от имени другого автора.

Победитель смерти

Мы славим Христа — «Победителя смерти», а люди продолжают умирать — и грешные, и праведные. Умерли Его любимые ученики, умерла даже Его Мать, святее и чище Которой не было никого на земле, и, наконец, — умер Он Сам. А между тем Иисус Христос, говоря о смысле и цели Своего явления на земле, сказал: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16).

He раз говорил Он об этой «вечной жизни». «Истинно,  истинно  говорю  вам:  верующий  в  Меня  имеет жизнь вечную» (Ин. 6, 47), и еще конкретнее, определеннее, как бы слыша наши возражения и недоумения, а мы по-прежнему умираем — и христиане и нехристиане: «Я есмь Воскресение и Жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет» (Ин. 11, 25).

В чем же победа Христа?

Прежде всего в самом факте Воскресения Христа соединившего в Себе Божеское и человеческое начало. Он, попирая смерть, прошел через ее порог и повел через него всех, соединенных с Ним верою и любовию. Воскреснув Сам, Он воскресит каждого из нас как личность.

Вместе с Воскресением Христовым людям раскрылся подлинный смысл смерти, не конца, не уничтожения, а лишь прехождения, этапа бытия, необходимого и в общем плане мироздания в человеческой истории, и в жизни отдельного человека.

Смерть только изменяет форму и материи и сознания. Единый поток этого индивидуального сознания остается, а форма его меняется, как меняется и форма материи.

Водоразделом сознания человечества и были Смерть и Воскресение Христа, показавшие относительное, а не абсолютное значение смерти.

До Него смерть господствовала в мире и над человеком и над всей тварью, и живая собака была лучше мертвого льва, и праведники томились в шеоле, и тени античных героев скитались в Аиде, и люди противопоставляли смерти только личное мужество или мудрость, как Сократ. Иные же старались обставить свою смерть всей красотой того мира, с которым прощались.

Современник же наш, не верящий и сейчас в Христа и Его Воскресение, старается или просто не думать о смерти, или готовиться к полному личному уничтожению, утешая себя мыслью о посмертной потере чувствительности, и физической и нравственной. Он думает, что смерть прекратит и страдания физические, и боль душевную, и укоры совести. А венцом жизни своей считает улучшение жизни будущих поколений, хотя и они также обречены тому же полному уничтожению.

Христос же и в человечестве Своем показал иной образ смерти и научил умирать по-иному.

Помнить о смерти свойственно забывчивому человечеству. «Memento mori» — это выражение рождено не христианством, а язычеством, но преобразовано в постоянное памятование о смерти, заповеданное святыми отцами. Там оно должно было углублять и обострять наслаждение жизнью и учило особенно ценить ее дары. Здесь оно напоминало о прохождении через порог существования, о необходимости внутренней подготовки к нему, чтобы этот переход был не падением, не уничтожением личности, а восхождением на новую ступень и раскрытием подлинного существа человека, снятием всех личин и всякой мишуры.

Вот почему нужно вспомнить и ясней себе представить и жизнь Христа на земле, и смерть Его и знать, как умирают и сейчас христиане — наши современники, а не только верующие первых веков, овеянных для нас легендой.

А к проблеме смерти непосредственно примыкает и проблема страдания. Христианство не сняло страдания, как не сняло и физической смерти, но переосмыслило его и дало новые силы для его перенесения.

Во многих религиях в той или иной форме сохранилось обетование о пришествии Спасителя — Победителя смерти, избавителя от зла. Наиболее отчетливо и открыто идея эта была выражена в ветхозаветном иудаизме. Если в языческих мистериях она была прикровенна и открывалась людям лишь символически, то у иудеев она проникала в глубь народную, в их быт, в их мораль, в их ежедневную жизнь, регламентируемую законом Моисеевым, очищаемую храмовыми жертвами и многократными ежедневными благословениями, обязательными не только для священников, но и для каждого верующего. Самый брак и деторождение связывались с мессианской идеей. Если, согласно пророчествам, Спаситель-Мессия должен был прийти из рода царя Давида, то каждая семья Израиля уповала дождаться Его пришествия и послужить Ему в лице своих потомков. Во имя этого Грядущего и благословлялся и очищался народ, являя сонмы праведников: и патриархов, и судей, и пророков, и мучеников, и мужей, и святых жен, чистых и мужественных. И путеводным лучом сияло предсказание пророка Исайи: «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог» (Ис. 7, 14). Вся история Израиля в своем высшем напряжении и стремлении к святости подготовляла рождение этой Девы — Матери Спасителя мира. И наконец оно совершилось.

Евангелие ничего не рассказывает о детстве и ранней юности Марии — Матери Божией. Мы узнаем о них только из церковных преданий. Но евангелист Лука говорит о Благовещении, предшествовавшем Рождеству Христову: «Послан был ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обрученной мужу, именем Иосифу, из дома Давидова, имя же Деве — Мария. Ангел, вошед к Ней, сказал: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами» (Лк. 1, 26-28). Она смутилась от его приветствия, но евангелист отмечает Ее глубокую собранность душевную и духовную трезвость. Пресвятая Дева не усомнилась в словах ангела, но и в смущении Она размышляла, «что бы это было за приветствие» (Лк. 1, 29). И сказал Ей ангел: «Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога, и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его» (Лк. 1, 30-32).

Другая женщина отдалась бы восторгу, слыша такое благовестие, но Мария, по преданию давшая обет девства, дотоле неслыханный в Израиле, спросила: «Как будет это, когда Я мужа не знаю?» Ангел сказал Ей в ответ: «Дух Святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя, посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим» (Лк. 1, 34-35). «Тогда Мария сказала: Се, раба Господня, да будет Мне по слову твоему» (Лк. 1, 38).

Так для воплощения Спасителя соединились милосердное произволение Божественное и добровольное согласие человеческое, смирение, подчиняющее свою волю воле Божией, согласие не в восторженном экстазе, а в глубоком и чистом разумении. Так Сын Божий — Логос — Тот, о Котором евангелист Иоанн напишет: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1,1), стал Сыном Девы, Сыном человеческим.

О Христе мы знаем, что процесс Божественного «истощания» начался с момента Его воплощения, рождения в Вифлеемской пещере, даже не в человеческом жилье, а среди бессловесных тварей, в бедной семье еврейского ремесленника, а не иерусалимского вельможи, в маленькой Иудее, не имевшей политической самостоятельности, а не в державном Риме, на песчинке мироздания — земле, а не в неведомо грозном центре космических сил.

В мир сошло Нечто, превышающее весь мир, и это Нечто, или Некто, явило Себя запеленутым Младенцем, образом предельной слабости человеческой. Держащий миры не мог самовольно пошевелить рукою.

Дух дышит, где хочет, а Он подчинился религиозному и бытовому обряду обрезания, т.е. стал не просто человеком, а сыном определенного народа, гражданином определенного социального положения, профессии, конфессиональности и навыков. Он подчинялся Матери и названному отцу — праведному Иосифу, жил в семье, учился ремеслу — плотничеству, согласно иудейскому закону, требующему, чтобы каждый отец обучал сына ремеслу. Но физического труда требовали и тяжелые материальные условия, особенно когда овдовела Мать. По преданию праведный Иосиф скончался до выхода Христа на проповедь.

Родился Он в одну из самых тяжелых мировых эпох, когда в крови и муках, растаптывая соседние народы и меняя жизненные условия в собственной стране, Рим становился из республики империей и когда маленькая Иудея под игом римлян и Ирода Великого сконцентрировала в себе все ужасы времени, все неистовство тирании. Жизнь в тогдашней Иудее была такова, что делегация, пришедшая в Рим с жалобой на Ирода, говорила: «Не царя мы имеем в Ироде, а лютейшего тирана, что когда-либо сидел на троне. Он убил бесчисленное количество граждан. Участь тех, кого он пощадил, была такова, что они завидовали умершим, ибо он пытал своих подданных не только поодиночке, но и целые города. Иностранные города он разукрашивал, а свои собственные губил... на месте прежнего благосостояния и добрых старых нравов наступили полнейшая нищета и деморализация» [1].

Чтобы предупредить открытое восстание, Ирод воспретил всякие собрания граждан. «Они не имели права ни ходить группами по улицам, ни собираться в частных домах; для соблюдения этого приказа везде были расставлены соглядатаи; если же кто-либо был уличен в нарушении его, подвергался строгому наказанию. Многие граждане частью открыто, частью тайно были уведены в крепость Гирканион и там были замучены» [2]. Самым ужасным преследованиям и наказаниям подвергались заподозренные в посягательстве на его власть: «тогда он выходил из себя и неистовствовал против родственников и друзей, как против врагов» [3].

Казалось бы по всем земным соображениям, вифлеемский Младенец должен был бы явиться в более спокойное время или быть надежно укрытым от соглядатаев Ирода. Но Евангелие сразу вводит нас как бы в иной план, в сферу иного мышления и предопределения. «Пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему» (Мф. 2, 1-2). Ирод собирает первосвященников и законников и выясняет, что Мессия, согласно пророчествам, должен родиться в Вифлееме. Звезда не только ведет волхвов, но и дает направление поискам Ирода. Названный отец Иисуса — праведный Иосиф получает во сне откровение бежать с Младенцем и Его Матерью в Египет, так как «Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его» (Мф. 2, 13).

Это небесное предупреждение не снимает тяжести пути через пустыню и первого гонения на Спасителя. Он сразу ставится на земле не в легчайшие, а в тяжелейшие условия. Казалось бы, не засияй эта звезда, какое бы дело было Ироду до новорожденного Сына бедняков! Но звезда сияет не только в Иудее, но и в дальних странах — знамением воплощения Христа на земле. Ее узнают и постигают ее светоносный язык мудрецы — не иудеи, она говорит о Свете, просвещающем каждого человека, грядущего в мир, независимо от его национальности и верований. И так нужно это знание всему человечеству, что ради него уже отдается Сын Божий на первое детское Свое страдание, на первую жертвенность.

Есть еще удивительное в этом повествовании Евангелия о тяжком царствовании Ирода! Человеку свойственно роптать на свое время. Недаром сложилась поговорка: «Доброе старое время». Новое всегда трудно, роды всегда сопряжены с муками, но Христос однажды избрал для Своей проповеди текст Исайи, говорящий о времени Мессии как о «лете Господнем благоприятном». Значит, сами оценки времени с точки зрения Божественной и человеческой несоизмеримы, и, может быть, действительно блаженны те, которые живут в «роковые времена».

Отзвук же истории и эмпирического понимания дел остается в Евангелии в рассказе о том, как Иосиф, вернувшись с семьей из Египта и услышав, «что Архелай царствует в Иудее вместо Ирода, отца своего, убоялся туда идти» (Мф. 2, 22). Настолько страшен был Ирод, что и дети его внушали опасение, словно его кровавая тень еще витала над Иудеей. Поэтому Иосиф «пошел в пределы Галилейские и, пришед, поселился в городе, называемом Назарет» (Мф. 2, 22-23). Евангелист Матфей подчеркивает, что этот выбор, также связанный с откровением, не был произвольным, но из Евангелия от Луки мы знаем, что Иосиф и Мария жили в Назарете, что здесь произошло Благовещение о рождении Спасителя. Этот город был освящен воспоминанием о Благовещении, давно знаком и удобен житейски. Галилея счастливо отличалась от суровой гористой Иудеи. Иосиф Флавий так описывает ее: «Она изобилует пастбищами, богато насаждена разного рода деревьями и своим богатством поощряет на труд самого ленивого пахаря. Не мудрено поэтому, что вся страна сильно заселена: ни одна частица не остается незанятой, скорее она даже чересчур пестрит городами, и население в деревнях, вследствие изумительного плодородия почвы, также везде настолько многочисленно, что в самой незначительной деревне свыше 15 ООО человек... она вся возделана и имеет вид огромного сада» [4].

Это написано о Галилее перед началом Иудейской войны, лет через 30 после распятия Христа. Если даже учесть ее экономическое развитие за эти относительно более спокойные годы, то и тогда можно считать страну детства Христова цветущей и густо населенной. Он воспитывался не в пустыне, как Иоанн Креститель, а в самой гуще людской, участвуя в обычной жизни, наблюдая ее и разделяя. Здесь формируется Его человеческий характер, и, может быть, только одна Его Мать и названный отец знают, Кто живет с ними. Евангелие не повествует ни о знамениях, ни о чудесах; наоборот, мы находим строки, что Он «был в повиновении у них» (Лк. 2, 51). Если же с его стороны было повиновение, то, значит, с их стороны воспитание, указания и пожелания, которым Он повиновался и после   12-летнего возраста — возраста религиозного совершеннолетия у иудеев, хотя именно в это время Он впервые сказал о Своем Богосыновстве.

Атеисты хотят рассматривать Христа как лицо мифическое, а не историческое. Но какой герой каких мифов обнаруживает такое знание общественной жизни своей эпохи и быта маленького провинциального городка? Самые притчи Христа раскрывают жизнь и нравы современной Ему Иудеи и окружавшей Его среды. Кто из мифических героев знал, что «пять малых птиц продаются за два ассария» (Лк. 12, 6) и что «никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, иначе вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже» (Мк. 2, 21)? Такие житейские примеры мог привести только человек, знающий цены на деревенском базаре и видевший, как чинит в бедной семье мать порванную одежду. Можно ли представить себе дореволюционную русскую крестьянку, которая, потеряв рубль, а потом найдя его, стала бы громко созывать соседей, чтобы те порадовались с ней, что она нашла закатившийся рубль? Это не в обычае русском, не в народном нашем характере. А в знаменитой притче о потерянной драхме Христос рассказывает как о типическом, обычном для Его слушателей: «Какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно?.. А нашедши, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною, я нашла потерянную драхму» (Лк. 15, 8-9).

Читая это, словно видишь тесные улочки древнего Назарета и темноватую, без окна или с малым окошком комнату, где надо зажечь свечу и днем (ведь не сказано, что драхма потерялась вечером), и озабоченное лицо женщины, которая тщательно метет во всех углах. А потом слышишь громкую ликующую перекличку горластых соседок, не раз долетавшую в плотницкую мастерскую Иосифа. И для слушателей как все это было привычно и знакомо! Вероятно, не один из них добродушно улыбался, слушая эту притчу, вспоминая свою Рахиль или Ревекку, и от этой теплоты душевной ясней и легче раскрывался смысл притчи.

Склад человеческого ума Христа был трезвый, наблюдательный, не мечтательный, а природно-поэтический. Полевые лилии одевались прекраснее царя Соломона, молодые побеги винограда жили своей связью с лозой, зерно падало в землю, умирало и воскресало.

Вся природа радостно и любовно раскрывалась перед Ним. Для Него она не была мертва и механистична. Нужно иметь великую черствость сердца и действительно ослепленные глаза и неслышащие уши, чтобы не увидеть, не услышать, не почувствовать всей подлинности, жизненности и красоты этого «Сына Человеческого», как Он любил называть Себя.

Могут возразить: но ведь это восприятие и передача евангелистов, это не Его запись о Себе и Своем учении, это они придумали. При разных оттенках повествования, разной манере письма, при мелких разночтениях, часто лишь восполняющих друг друга, эти четыре автора создают единый образ, с одинаковыми особенностями мышления и речи. Христос Евангелия от Матфея — наиболее человеческого — не теряет ни одной конкретной черты в одухотвореннейшем Евангелии от Иоанна; поэтичная и особая трогательность Евангелия от Луки сочетается в одно гармоническое целое с простодушной и скупой на подробности записью евангелиста Марка, по преданию записывавшего со слов апостола Петра.

Что же? Или это чудо коллективного творчества? — Четверо авторов, да еще подозреваемых атеистами в том, что они жили в разные века, передают нам не только одни и те же факты из жизни «мифического» Иисуса Христа, не только истины или хотя бы постулаты Его учения, но и Его интонации, то исполненные великой любви и сострадания, то учительные, то грозные, то горькие: «Теперь веруете?» — сказанное в прощальной беседе (Ин. 16, 31), то пламенные: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк. 12, 49-50). Это бессмертное томление разрешилось лишь на Голгофе. В этих словах то малое, что мы можем знать о душевной жизни Самого Христа-Богочеловека, святейшей и непостижимой для нас. О ней Он почти никогда не говорит, тем дороже эти вырвавшиеся слова.

С людьми же с детства Он был общителен. Когда двенадцатилетним мальчиком Он отстал от родителей на пути из Иерусалима в Назарет, они стали искать Его среди родных и знакомых, а не в придорожных полях и садах, в созерцательном уединении.

Известно, что в школе Он не учился. По преданию, Мать была грамотна и научила Его человеческому письму, чтению и счету. Один раз говорится в Евангелии о том, как Христос писал. Но написанное Им никем не было прочтено и не сохранилось, потому что Он, «наклонившись низко, писал перстом на земле». Книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, искушая Его, спрашивали, надо ли побить ее камнями, как требует этого закон.

Если бы Он ответил: «Нет!» — они обвинили бы Его в нарушении Моисеева закона. Если бы Он ответил: «Да» — это было бы жестокостью, противоречащей всему духу Его учения, а народ считал Его «Учителем благим», и, кроме того, это был бы призыв к религиозному самосуду, запрещенному римлянами.

Христос писал нечто, «не обращая на них внимания». Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень, и опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышавши это и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних». Христос не отменил закона, вменяющего прелюбодеяние в грех, наказуемый смертью, но довел людей до сознания, что другой грешник не имеет права брать на себя кару за грех. Христос перенес вопрос из плоскости богословия в область человеческой совести. «И остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она ответила: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8, 3-11).

Евангелие рассказало о грешнице, плакавшей у ног Христа, о Марии Магдалине, из которой Он изгнал семь бесов, т. е. полноту беснования, и об этой, что стояла перед Ним и не ушла, когда ушли ее обвинители. Она ждала Его слова, Его приговора. Ведь никто ее не держал. Не всякое раскаяние выражается слезами. Она молчала и ждала и услышала приговор милосердный. Но что писал Он, глубоко задумавшись, долго не обращая внимания на ее обвинителей и даже на нее и низко-низко (два раза повторяет Евангелие это слово) наклонясь к земле? Гадать об этом нельзя, узнать нам теперь не дано. Но было это нечто большее, чем вопрос только об этой женщине, — было о глубочайшем человеческом, потому и писалось на самой земле нашей.

И еще осталась в Евангелии память о том, КАК употреблял  Господь счет в Своей земной жизни. Никогда и ни одного числа Он не называет статически. Оно всегда в движении, в сравнении, в измерении. Государь в притче советуется, можно ли ему с десятью тысячами противостать сопернику с двадцатитысячным войском? (Лк.  14, 31).  Один был должен пятьсот динариев, а другой пятьдесят, было прощено обоим. Кто же из них больше возлюбил простившего? (Лк. 7, 41-42). И в другой притче некто задолжал царю десять тысяч талантов, а ему товарищ был должен сто динариев. Когда царь простил ему его долг, он безжалостно посадил в тюрьму своего должника, и тогда государь разгневался и велел взыскать с него все ранее прощенное (Мф. 18,24-34).

Числа, приводимые Христом, учат, говоря о несоизмеримости величия долга человека Богу и долга человека человеку, как в последнем случае, или о пропорциональности возрастания, как в случае с человеком, получившим одну мину серебра и приобретшим на нее десять мин. В награду за это он получает в управление десять городов, а приобретший на свою мину пять получает пять городов; от третьего же, даже не растратившего полученного, но просто пренебрегшего им, его мина отнимается и передается первому, не щадившему сил (Лк. 19, 12-26).

Число у Христа всегда наполнено конкретным содержанием и помогает слушателю правильно понимать соразмерность вещей и явлений, оно обращается к логическому мышлению человека. Так Христос действует не только на чувство, но и на рассудок. Примеры Его просты и доступны любому слушателю и читателю любого культурного уровня.

О чтении же Христа в Евангелии от Луки сохранилось подробное повествование. Однажды Он пришел в субботу в Назаретскую синагогу и «встал читать». Поразительно, что Евангелие запечатлело здесь каждое движение, каждый жест Христа настолько отчетливо и подробно, что мы через 2000 лет имеем возможность как бы присутствовать при этом чтении. Он «встал читать. Ему подали книгу пророка Исайи, и Он, раскрыв книгу, нашел место, где было написано: Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедывать лето Господне благоприятное. И закрыв книгу и отдав служителю, сел; и глаза всех в синагоге были устремлены на Него» (Лк. 4, 16-20).

Все делал Он неторопливо, как нетороплив ритм этого повествования. Каждое движение Иисуса Христа точно и раздельно. Слово Божие Он прочел стоя, может быть, показывая нам, как надо читать и слушать Священное Писание. Толковать его Он стал сидя. Раскрыв свиток, нашел определенное место, о котором хотел говорить, как бы объясняя согражданам Свое призвание; потом отдал книгу служителю, потому что пророчество Исайи нужно было только как исходная точка для Его собственной проповеди.

Будем благодарить Евангелие за каждый сохраненный им жест Христа, за край Его одежды, к которому прикасались с верою и исцелялись. Этот край одежды навеки остался и нам.

Три города связаны с Его жизнью: Вифлеем, Назарет и Капернаум. Иерусалим — в основном с Его Смертью и Воскресением. В Вифлееме Он родился, но Евангелие не говорит о посещении Им этого города в зрелом возрасте. В Назарете прошли Его детство и юность. Именование «Назорей», т. е. назаретянин, неразрывно связывалось с Его именем. О назаретском детстве Христа в Евангелии сказано лишь несколько слов: «Иисус же преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков» (Лк. 2, 52).

О Себе Христос говорил редко, но однажды Он сказал, что Он «кроток и смирен сердцем» ((Мк. 11,: 29), т. е. что кротость и смирение присущи Его сердцу, Его натуре. Поэтому они в детстве привлекали к Нему людей, и в Назарете любили прекрасного, разумного не по летам и кроткого ребенка. Но в семье отношения были трудные: по преданию, сыновья от первого брака праведного Иосифа Обручника недружелюбно относились к Деве Марии и Ее Сыну. Имена этих названных «братьев» Христа сохранились Евангелии: Иаков, Иосия, Симон и Иуда.

В предании рассказывается, что св. Иосиф, владевший клочком земли, может быть последним остатком наследия праотца своего, царя Давида, задумал при жизни разделить ее поровну между сыновьями, но это вызвало возмущение старших, которые не желали делиться с Иисусом. Добрее, благоразумнее и справедливее других был Иаков — образец ветхозаветного праведника, впоследствии первый христианский епископ Иерусалима, с именем которого связан текст и первой христианской литургии. Чтобы прекратить семейную распрю, он предложил разделить землю на четыре части по числу старших братьев, но свою часть по-братски разделил с Иисусом. В память этого ему было усвоено Церковью именование «брата Господня», а Иосия, Симон и Иуда именовались «братьями Иакова», как и называет себя св. апостол Иуда в своем послании: «Иуда, раб Иисуса Христа, брат Иакова» (Иуд. 1,1).

Из ранней юности Христа Евангелие приводит только один эпизод, когда Он отстал от родителей при возвращении из Иерусалима в Назарет и те нашли Его только через три дня в храме слушающим и спрашивающим учителей и где впервые проявилось Его сознание Своего Богосыновства, когда Он сказал в храме нашедшим Его Матери и Иосифу Обручнику: «...или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лк. 2, 49).

На общественное служение Христос вышел лишь в 30 лет, крестившись в Иордане от Иоанна Крестителя и получив во время крещения небесное подтверждение Своего Божественного достоинства: «Дух Святой нисшел на Него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: Ты Сын Мой возлюбленный, в Тебе Мое благоволение» (Лк. 3, 22).

И опять поражает нас, как и в первых днях земной жизни Христа, несоответствие, верней, полная несоизмеримость логики мышления Божественного и мышления человеческого. Спаситель при крещении получает небесное  подтверждение Своего  Богосыновства. Казалось бы, естественно ликование Его и немедленное  выступление  на  проповедь и подвиг Свой. Что нужно еще Богочеловеку, смирившему Себя в крещении вместе с грешниками и осиянному Божественными откровениями и Отцовского голоса и нисхождения на Него Святого Духа? И однако мы читаем у евангелиста Марка: «Немедленно после того Дух ведет Его в пустыню. И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною» (Мк. 1, 12-13). Не сказано, что Он Сам выбрал путь в пустыню, но что этот сошедший на Него Святой Дух ведет Его не в города, а именно в пустыню. «Там сорок дней Он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни» (Лк. 4, 2).

Значит, там Христос не ликовал, не пребывал в покое и отрешенности от всего земного, а постился и, как человек, боролся с искушениями, определяя основные линии Своего пути. Он брал на Себя грех мира со всеми его последствиями, поэтому первым ответом Христа и был пост, знаменующий покаяние для Него — покаяние за чужие грехи, ответственность за которые Он переложил на Свои плечи. Он, Который впоследствии говорил: «И вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них» (Лк. 11, 46). Он, начавший Свою проповедь со слов: «Покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк. 1, 15), не перстом, а всем существом Своим познал покаяние, приняв на Себя физический пост и душевное борение. Потому диавол и осмеливался искушать Его, не зная всей глубины тайны Богочеловечества, которая была скрыта в воплощении.

В пустыне, где Он победил искушения сатаны, Он «был со зверями; и ангелы служили Ему» (Мк. 1, 13). А искушал Его сатана превращением камней в хлебы, т. е. великим социальным переворотом, всемирным владычеством и чудом, сотворенным для Себя, ради Себя, для самоутверждения в Богосыновстве. И это — хлеб, власть и чудо — осталось навеки, до последнего дня, соблазном для человечества. Он это отверг, а что выберем мы, люди?

 И звери, бессловесная дикая тварь, но тоже вздыхающая об освобождении, и ангелы, духи огненные, были с Ним в той пустыне первого Его решающего выбора. Он ответил на искушения: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». Это — о хлебе.

Он ответил: «Отойди от Меня, сатана; ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Это — о всемирной власти, о том, что ради власти нельзя поклоняться злу, о продаже души своей за власть.

Тогда сатана предложил Ему броситься с высокой кровли храма и проверить, действительно ли Он Сын Божий, потому что тогда ангелы должны подхватить Его (Мф. 4,4-10). Он ответил: «Не искушай Господа Бога твоего». Это — о чуде (Мф. 4, 4-10; Лк. 4, 3-12).

Он избрал истинно человеческий и истинно Божеский путь любви и жертвы до смерти, «смерти же крестныя».

А что выберем мы?

Проповедуя, Он приходил впоследствии и в тот город, где был воспитан. Слишком живы были чисто бытовые воспоминания о Нем. Можно понять этих людей, знавших Его и мальчиком, и юношей, и плотником, принимавшим их нехитрые заказы. Естествено их недоумение: «Откуда у Него такая премудрость и силы? не плотников ли Он сын? не Его ли Мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосий, и Симон и Иуда? и сестры Его не все ли между нами?.. И соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем. И не совершил там многих чудес, по неверию их» (Мф. 13, 54-58).

Но Христос, укоряя иные города за то, что они не поверили и не покаялись, не включил в их число родного Назарета. Хотя Христос «дивился неверию их» (Мк. 6, 6), так как никакие чудеса и никакие проявления Его доброты и мудрости на них не действовали и их не убеждали, но понимал особо трудное положение Своих сограждан. А может быть, это было для того, чтобы все человеческие поколения были в равном положении перед благовестием. Если для одних Он стал мифом, то для других остается исторической живой личностью, как для назаретян, но только не Богочеловеком. За человеческим они не видят Божеского. Даже такие, как Э. Ренан, поэтически и любовно рисующий Христа — сына человеческого, но только не Божия Сына.

Из Евангелия мы знаем, что и братья долго не признавали мессианства Иисуса, считали Его безумным, «вышедшим из себя», хотели даже прервать Его проповедь и взять Его (Мк. 3, 21). Они боялись гнева начальников иудейских.

В Евангелии от Иоанна сохранился даже более примечательный разговор Иисуса с братьями: «Приближался праздник иудейский — поставление кущей. Тогда братья Его сказали Ему: выйди отсюда и пойди в Иудею, чтобы и ученики Твои видели дела, которые Ты делаешь: ибо никто не делает чего-либо втайне и ищет сам быть известным; если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру. Ибо и братья Его не веровали в Него. На это Иисус сказал им: Мое время еще не настало, а для вас всегда время; вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы» (Ин. 7, 2-7). Господь сказал братьям, что для них «всегда время», т. е. живут они злободневным, а не подлинным чувством времени, эпохи. Христос не раз требовал этого высокого чувства времени, открытости новому. «Лицемеры, лицо земли и неба распознавать умеете; как же времени сего не узнаете?» (Лк. 12, 56).

Вина Иерусалима была в том, что он «не узнал времени посещения своего» (Лк. 19, 44).

Вечная молодость христианства, его современность для всех людских поколений коренится в этих словах Спасителя. Поэтому оно устаревает только для злободневности и всегда отвечает великому чувству будущего каждой мировой эпохи. «Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 34), но человек и человечество — не бабочки-однодневки, и они не только могут, но и обязаны жить и судить иными масштабами, понимая смысл времени и явлений.

 О жизни Господа в Назарете до выхода на проповедь сохранилось немного сведений. Еще при крещении Его называют Иисусом из Назарета. Значит, юность Его и молодость прошли в этом городе. В Евангелии от Иоанна есть один рассказ, драгоценный по своей непосредственной жизненности.

Когда Иоанн Креститель указал на идущего Иисуса: «Се, Агнец Божий», двое из учеников его (один из них — будущий апостол Андрей, брат Симона Петpa, имя другого не указано, но евангелист Иоанн «другим учеником» обычно называет самого себя) пошли за Иисусом. Иисус же, обернувшись, говорит им: «Что вам надобно? Они сказали Ему: Равви (что значит «учитель»), где живешь? Говорит им: Пойдите, и увидите. Они пошли и увидели, где Он живет, и пробыли у Него день тот» (Ин. 1, 36-39).

Здесь примечательно обращение к Иисусу «равви», т. е. учитель. Ведь Он еще не начал Своей мессианской проповеди. Значит, в зрелых годах Своих Он уже был известен даже за пределами Назарета Своею мудростью в толковании Священного Писания и в указаниях людям, пришедшим к Нему за советом, иначе к назаретскому Плотнику не могли бы обращаться с таким почтительным наименованием, применявшимся только к ученым и мудрым людям. Иоанн Креститель назвал Его «Агнцем Божиим», но это говорит прежде всего о жертвенности Искупителя, а не об Его учительстве в обычном житейском понимании этого слова, принятом у иудеев. И в синагоге назаретской Его беспрекословно допустили к чтению и толкованию Священного Писания, значит, уже знали Его и уважали.

Что рассказывали эти люди о пребывании у Него, Евангелие умалчивает, но впечатление у них, особенно у Андрея, было огромное. Вернувшись от Иисуса, он «находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит: Христос» (Ин. 1, 41). Это единственное упоминание о «гостях» Сына Человеческого.

Можно предположить, что Христос жил в обычном простом доме. Но все-таки здесь был свой дом, и Тот, Кто и по Воскресении Своем заботливо сказал ученикам, утомленным ночным рыбным ловом: «Придите, обедайте», конечно, и здесь оказал гостеприимство, и Мать Его, «честнейшая херувим», предложила им трапезу.

Из Назарета Христос вышел на проповедь. «И ходил Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях... И следовало за Ним множество народа из Галилеи и Десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана» (Мф. 4, 23, 25). Из других мест Евангелия мы узнаем, что Он посещал города и селения, и снова можем припомнить сообщение Иосифа Флавия о густой населенности Галилеи, о селениях с 15 ООО жителей. Тогда становится ясным всенародный широчайший охват этой проповеди, весть о которой переходит даже через границы Иудеи: «прошел о Нем слух по всей Сирии» (Мф. 4, 24).

Узнав, что Иоанн отдан под стражу, Иисус оставил Назарет, пришел и поселился в Капернауме (Мф. 4, 12-13). Вероятно, и Мать была с Ним. В Евангелии говорится о Капернауме как о «своем» городе для Христа. Сюда Он не раз возвращался из странствий. В Капернауме жили и Симон Петр с Андреем, и Иаков и Иоанн (Мк. 1, 29). Это был город «на пути приморском», за Иорданом, это была «Галилея языческая» (Мф. 4, 15), т. е. население Капернаума было смешанное — иудейское и языческое.

С самого начала мессианского служения Иисуса к Нему стали обращаться язычники — капернаумский сотник, сирофиникиянка, у которой была бесноватая дочь, и другие. И жил Он в обычном доме и приходил в обычные человеческие дома. В Евангелии от Луки (17, 22) Господь говорит ученикам: «Придут дни, когда пожелаете видеть хоть один из дней Сына Человеческого, и не увидите». И жажда эта возрастает, и мы не видим, но как бы в утешение нам в Евангелии от Марка (1, 21-38) мы имеем драгоценный рассказ об одном дне Господа Иисуса Христа, об одной Его субботе, где показан и труд Его, и пребывание гостем в человеческом доме, и Его человеческий обычай.

В Капернауме «вскоре» после Его прихода в этот город Он идет в синагогу, а из Евангелия от Луки (4, 16) мы знаем, что субботнее посещение синагоги было для Него «по обыкновению». Там Он «учил» и «дивились Его учению, ибо Он учил их как власть имеющий, а не как книжники». Там же Он исцелил одержимого нечистым духом, причем нечистый кричал: «Ты пришел погубить нас. Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий». Но Иисус запретил ему, говоря: «Замолчи и выйди из него».

Казалось бы странным, почему Господь запретил. Может быть, по преждевременности, чтобы раннее разглашение не смутило неподготовленный народ, но более вероятно потому, что для истинного исповедания Господа Христом нужна Божия благодать, которая в нечистом духе не почивала. «Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге» (1 Ин. 4, 15). А о диаволе Христос сказал, что он «лжец и отец лжи» (Ин. 8, 44), значит, утверждение нечистого, что он знает, кто такой Христос, было ложью. Он этого не знал и пытался лестью «искусить Господа».

«Вскоре» после исцеления бесноватого Христос выходит из синагоги и идет с Иаковом и Иоанном в дом Симона и Андрея. Это посещение описывается и у других евангелистов, но у евангелиста Марка наиболее подробно. Из него мы узнаем, что братья-апостолы Петр и Андрей со своими семьями жили вместе, в одном доме. Люди они были бедные, простые. Значит, и дом был обычным рыбацким домом. О детях апостолов ничего не говорится, но, вероятно, они были, так как нигде не упоминается о бесчадии апостолов, которое, по понятиям Израиля, было бы стыдом и горем для семьи. Старушка-теща Петра была еще жива и жила в этой семье. Можно судить об ее старости, так как известно, что сам Петр был уже в летах. Юным среди апостолов был один Иоанн. В то время она лежала в горячке, «и тотчас говорят Ему о ней». Не Петр или Андрей, а, видимо, все домашние.

О Господе уже говорил весь Капернаум, и молва о Нем как о целителе и пророке уже распространилась по всей окрестности, а апостолы сами были свидетелями чудес Иисуса. Но главное, весь облик Христа был исполнен милосердия и величия, и естественно,что хозяева стали рассказывать Ему о болезни старушки. Собственных просьб больной мы не слышим. «Подошед, Он поднял ее, взял ее за руку, и горячка тотчас оставила ее, и она стала служить им». Служить она могла только при трапезе, значит, мы может представить себе радостный обед в этом доме, с дорогим Гостем и Целителем, и благодарность жены апостола Петра, которая впоследствии стала спутницей в его апостольских странствиях [5]. «При наступлении же вечера, когда заходило солнце, приносили к Нему всех больных и бесноватых, и весь город собрался к дверям. И Он исцелил многих, страдавших различными болезнями, изгнал многих бесов и (опять!) не позволял бесам говорить, что они знают, что Он Христос» (Мк. 1, 32-34).

Эта семья была трудовая, значит, и ложилась и вставала рано. И Господь остался ночевать у них. «А утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место и там молился». Значит, встал раньше хозяев, тихонько вышел и удалился для молитвы от естественного утреннего шума многосемейного дома.

«Симон и бывшие с ним пошли за Ним», пошли все домашние, вероятно, растерянные от ухода Гостя, и искали Его, ибо дальше сказано: «И, нашедши Его, говорят Ему: все ищут Тебя». Значит, уже прибегали из города и спрашивали про Христа. А Он ответил: «Пойдем в ближние селения и города, чтобы Мне и там проповедывать, ибо Я для того пришел». Видимо, добрым капернаумцам хотелось удержать Его у себя подольше.

Так, по милости Божией, мы видим хоть один день Его земной жизни, в ее трудовой простоте и наполненности благодатными событиями. Для нас внутренне важно понять и как можно яснее себе представить и то, как тогдашние люди, Его современники, общались с Ним, принимали Его в своих домах или гнали. И сможем ли мы сказать о себе, что были бы не такими же по существу, несмотря на разницу культуры и истекшие почти 2000 лет? Может быть, именно для этого нашего научения Евангелие и сохранило такие бытовые подробности, ведь здесь почти по часам размеченное время Его человеческого дня.

Евангелист Марк рассказывает, что Христос пришел в Капернаум и «слышно стало, что Он в доме» (Мк. 2, 1). Можно предположить, что речь идет о том доме, где Он жил. «Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места... И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо. И, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился, и, прокопав ее, спустили постель, на которой лежал расслабленный» (Мк. 2, 2-4). Таким образом мы узнали, что это дом с обычной на востоке земляной кровлей.

«Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо, прощаются тебе грехи твои» (Мк. 2, 5). Здесь замечательная подробность. Грехи этому человеку прощаются не за его только веру, а за веру их всех, за веру, соединенную с любовью и состраданием, за их усилия, потому что здесь вера жива была делами.

И когда книжники мысленно возмутились, как это Он «богохульно» берет на Себя прощать грехи, Христос сказал: «Чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть за земле прощать грехи, — говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Он тотчас встал...» (Мк. 2, 10-12).

В Капернауме было много чудес Христовых — исцелений. Было и знаменательное исцеление отрока у капернаумского сотника, не иудея. Об этом сотнике Христос сказал, что и в Израиле не нашел Он такой веры (Лк. 7, 9).

И наконец, в местной синагоге впервые Господь возвестил людям о таинстве Евхаристии: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и я воскрешу его в последний день... Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня Живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6, 53, 54, 56, 57).

После этой проповеди многие ученики отошли от Него. Видимо, это учение смутило их: «Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать?» (Ин. 6, 60). Возроптали на Него иудеи за то, что Он сказал: «Я есмь Хлеб, сшедший с небес», и говорили: «Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем?» (Ин. 6, 41, 42).

Что-то произошло в этом городе, что-то, вынудившее Христа не только его покинуть, но и произнести грозный приговор: «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься» (Лк. 10, 15). Видимо, было здесь что-то большее, чем простое отвержение проповеди Христовой, была какая-то упорная изощренная жестокость и хула на Духа Святого — единственный грех непрощающийся.

Никогда Христос не взыскивал за личную Свою обиду или обиду близких. Он образумил апостолов Иоанна и Иакова, когда те предложили «свести огонь с неба» на самарянское селение, не принявшее Христа и учеников Его: «Не знаете, какого вы духа, ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9, 54-56).

Позже у Сына Человеческого уже не было родного дома. Он ходил, проповедуя по всей стране. Однажды Он горько сказал: «Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк. 9, 58). И, может быть, Он сказал это и о Себе, и о всех бездомных на земле, и о великой неправде мира сего. Вероятно, и Мать Его уже не имела Своего угла, потому что с Голгофы апостол Иоанн взял Ее сразу к себе. Ничего не говорится о переезде, переселении.

И был на пути Иерусалим — священный город с его храмом, город величайших откровений о Христе и Самого Христа, город Голгофской Жертвы и Воскресения. Сорокадневным младенцем приносится сюда Христос в храм, чтобы «предстать пред Господа». И старец Симеон узнает в Нем Мессию — «свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля» (Лк. 2, 22-32). Страшно значительно то, что сразу предречена всемирность Его явления, раздвинуты еврейские национальные рамки. Это — спасение, уготованное «пред лицем всех народов» (Лк. 2, 30-31), а не только иудеев.

Первые высказывания Иисуса о Своем Богосыновстве относятся к Его 12-летнему возрасту, когда Он назвал иерусалимский храм тем, что «принадлежит Отцу» Его (Лк. 2, 49). В этом же храме Он сказал народу: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8, 12). И подкрепил свидетельство Свое о Себе ссылкой на Отца: «Свидетельствует о Мне Отец, пославший Меня» (Ин. 8, 18). И сказал о вечности Своей: «От начала Сущий» и «Прежде, нежели был Авраам, Я есмь» (Ин. 8, 25, 58).

Но наряду с этими откровениями о Своей Божественности Он говорил о предстоящей скорой смерти, и даже точнее — о Своем распятии. Этого никто не понимал и даже не хотел понимать. И верующие из народа и даже апостолы мечтали о Его мессианском царстве, которое должно было и освободить от владычества Рима и возвысить Израиль над всем миром. Им представлялось теократическое государство, в котором они уже делили между собой лучшие места и хотели быть сановниками при дворе Мессии. Уже начинались местнические споры между апостолами. Хотя образ страдающего Мессии был известен по пророчествам Исайи и других пророков, но его заслонял образ Мессии царственного и победоносного, тоже предсказанный в Священном Писании, и к нему-то, естественно, и направлялись надежды иудеев.

Апостол Петр попросту жалел Иисуса и, слыша о предстоящих Тому страданиях, просил Его умилосердиться над Самим Собою и не принимать смерти (Мф. 16, 22). Другие апостолы слушали растерянно и не понимали ни слов Христа о смерти, ни обещания Его воскреснуть. Об этом не раз говорится в Евангелии.

Между тем сам воздух Иудеи все больше накалялся для Него, все глубже делалась пропасть между Ним и синедрионом, между Ним и служителями храма. Для надменных саддукеев и лицемерных фарисеев Христос был или дерзким самозванцем, соблазняющим народ, или страшной враждебной силой, которая должна была неминуемо обрушиться на всю их политическую систему, привилегии и крохоборство в делах закона. Они недоумевали, опасались и озлоблялись. Принять Иисуса как Мессию — это значило переродиться. А даже лучший из них — член совета Никодим, приходивший, хоть и тайно, к Спасителю, — не мог понять Его слов о втором рождении — о рождении «от воды и Духа». Приходил же он не только от себя, но, видимо, от целой группы фарисеев, почувствовавших нечто необыкновенное в молодом галилейском Учителе. Придя, он сказал Христу: «Равви! Мы знаем, что Ты Учитель, пришедший от Бога, ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог» (Ин. 3, 2). На это признание посланничества Христа от Бога, но не исповедание Его Сыном Божиим, «Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия». Логически-рассудочно это не ответ, ибо и вопроса в словах Никодима не было, но это был действительно ответ на духовную недостаточность исповедания Никодима, еще не рожденного свыше и потому ослепленного. Никодим недоуменно говорит Ему: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?»

Нельзя предполагать в словах Никодима только буквальный их смысл. Этот учитель Израилев, конечно, не мог предполагать возможности своего фактического превращения в младенца и нового рождения от той же своей матери или тем более своего вхождения в ее утробу в своем теперешнем состоянии. Идея перевоплощения бытовала на востоке, и Никодим мог о ней знать и подумать, что слова Христа относятся к ней. Но Христос отвечал: «Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух». Господь сразу отметает эту теорию повторных воплощений, которые предполагают именно новое плотское рождение от плоти, и говорит о воде и Духе как факторах этого второго рождения. Вода, как всепроникающее и все оживляющее материальное начало, будучи освящена, освящает все материально, а Дух рождает дух.

И Господь дает Свое первое учение о Духе — свободном, ибо Он «дышит, где хочет», и непостижимом для обычного человеческого сознания, ибо «голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит». И Христос прибавил: «Так бывает со всяким, рожденным от Духа». Это как бы признак духовного рождения — возможность слышать Дух, но не знать, откуда Он приходит и куда уходит.

И мы знаем по духовному опыту святых отцов, что они явно ощущали приход и отхождение благодати, и никогда не дерзали вызывать ее и ее проявлений.

Эта часть беседы Господа с Никодимом особенно важна в наше время в связи с распространением оккультных и теософских учений и соблазнительной теории перевоплощения. Причем лжеучители обычно говорят, что в Евангелии нет ничего против их теорий, да и практики. Но в беседе с Никодимом со всей четкостью показано, что никакое плотское вторичное рождение не приблизило бы человека к Царствию Божию и никакие духовные упражнения и медитации не могли бы управлять извечно свободным в Своих проявлениях, приходах и уходах Духом Божиим.

Никодим, услышав объяснение Христа, продолжал недоумевать: «Как это может быть?» За это Господь упрекнул его: «Ты учитель Израилев и этого ли не знаешь? Истинно, истинно говорю тебе: Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете. Если Я сказал вам о земном и вы не верите, как поверите, если буду говорить вам о небесном?»

Здесь замечательно изменение местоимений: учителем Израилевым, не постигающим смысла слов Христа, назван Никодим, но дальше идет местоимение «вы», т. е. и единомысленные с ним, разделяющие чисто внешнее толкование Писания.

А дальше идет учение о Сыне Человеческом, Сущем на небесах, и о предстоящем страдании Христовом, «дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3, 15-17).

В этих кратких словах Господа открыто безмерно много: и Божественная причина и цель сошествия Христа с неба — любовь Творца к миру и желание широчайшего спасения для людей, чтобы всякий мог спастись, поверив в Сына Божия, т. е. свободным и любящим волеизъявлением, и подчеркивается, что цель воплощения Сына Божия не суд над миром, а именно спасение мира.

Но как бы для того, чтобы люди понимали, что вера — это не только констатация факта, но и жизнь по вере, соответственно вере, и что правосудие Божие не отменено этим актом Любви Божественной, Христос продолжает: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы, ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету... А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны».

Этим беседа с Никодимом закончена, но мы знаем, что доброе семя запало в душу Никодима и дало плод свой в страшные дни распятия и погребения Христа, когда боязливый Никодим стал явным учеником Его.

Но все это было еще в начале мессианской деятельности Христа, когда никаких решений о Нем еще вынесено не было и в синедрионе не было единодушия. Впрочем, враги уже были сильны, и Никодим, чтобы не компрометировать себя и своих единомышленников, уже принужден был прийти не явно, а ночью, тайно. Теперь же вожди народа ясно поняли, что народ сделает выбор между ними и Иисусом и что вопрос стоит уже так: или они, или Он.

Наступал решающий час. Фарисеи и книжники думали, что решение зависит от них, но Христос знал иное — заповедь Бога Отца. «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее: имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего», — сказал Христос (Ин. 10, 17-18).

Так говорил Господь Иисус Христос о Божественности Своей, но Он был Богочеловек — в полноте человечности и имел две воли. Всеблаженный по Божеству Своему и вечный, а не только бессмертный, как человек Он был доступен и страданию, и голоду, и усталости, и смерти. Сам Христос эту власть принести в жертву Свою жизнь воспринимал как заповедь Отца, которую надо исполнить, а не как Божественное преимущество. Поэтому апостол Павел и мог сказать о Нем, уже принесшем эту жертву и исполнившем заповедь: «Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию» (Евр. 5, 8) и был «послушным даже до смерти, смерти же крестной» (Флп. 2, 8). И об исполнении именно этой заповеди Отца свидетельствует Его богочеловеческая смерть и вся Его жизнь на земле.

Для крестного подвига Своего — а он, начинавшийся с ясель, достиг великого возрастания в Гефсиманском саду — Иисус Христос должен был уравняться в силе Своей и в защищенности с обычным человеком. Если в жизни Он мог не только чудесно исцелять, но и ходить по водам, запрещать буре, т. е. свободно чудотворить, то сейчас для Себя Он не мог пользоваться Своей Божественной силой, ибо этим исказился бы смысл Его подвига. Божественная сила оставалась у Него и на крестном пути, когда нужно было помочь другому (исцеление уха раненного Петром раба Малха), и дивно просияла в ответе распятому рядом разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в раю», но она не должна была спасать Его Самого ни от боли, ни от предсмертной жажды, ни от смерти.

Умирал человек — «Сын Человеческий», Иисус Назарянин, чтобы воскреснуть через три дня и показать подчиненность самой смерти, ее относительное, а не абсолютное значение, и победить смерть.

Поэтому мы и можем и должны, преклоняясь перед Божественной Жертвой, приникнуть всей душой и разумением к человеческой жизни и смерти Иисуса Христа, чтобы понять, как должен христианин принимать смерть, иначе как сможем мы идти по стопам Его в этом неизбежном для каждого человека пути?

Для нас естественно и привычно слышать, что человек оставляет перед смертью завещание. Нам не хочется, чтобы вместе с нами умерло, уничтожилось дорогое для нас: для одного — это материальные ценности, для другого — это дело его жизни, духовное богатство. И Христос — Богочеловек — оставил Свое завещание, совершив Тайную вечерю, которая предшествовала Его душевной борьбе и аресту в Гефсиманском саду. Она была Его последним спокойным вечером на земле, Его сердечным дружеским прощанием с апостолами и одновременно с этим прекрасным человеческим — была Божественным заветом не только для них, но и для всех нас и первой за все существование мира реальной возможностью для людей приобщиться к Божественной жизни. Она, как луч, пронизала всю вечность. Тайная вечеря — это чудо любви Христовой, раскрытие ее в той последней мере, которую только может вместить человек.

Читая о ней, мы не способны по нашей греховности и немощи в полной мере пережить то, что пережили ее участники — апостолы, но отблеск этого великого света покоится и на нас, «верующих по слову их», как нас назвал Сам Христос, отдельно молясь и о нас, а не только о них, «избранных от мира» Его «свидетелях», и этим включая и нас в Свое завещание, в Свою Тайную вечерю (Ин. 17, 20). Молясь перед Причастием: «Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими», мы молимся и о своем личном реальном участии в ней и о том, чтобы и мы вошли под кров этой всесильной молитвы Спасителя в последнюю Его ночь на земле.

Тайная вечеря сияет нам величайшим выражением и Божественности и человечности Иисуса Христа. На Тайной вечери Он как бы завершает Свою мессианскую деятельность и, отходя, завещает таинство Евхаристии, чтобы, причащаясь, люди навсегда смогли оставаться в общении и даже в единении с Ним. Здесь же Он показал и всю глубину Своего человеческого смирения, называя учеников Своими друзьями и умывая им ноги, как служитель. Вся Тайная вечеря, вплоть до мельчайших деталей, поразительна этим сочетанием Божеского и человеческого.

Общественное напряжение вокруг Иисуса и учеников Его все возрастало. Воскрешение Лазаря озлобило и испугало фарисеев и синедрион. Многие из иудеев пришли в Иерусалим «не только для Иисуса, но чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых. Первосвященники же положили убить и Лазаря, потому что ради него многие из иудеев приходили и веровали в Иисуса» (Ин. 12, 9-11).

Когда же Христос торжественно вошел в Иерусалим и народ с пальмовыми ветвями вышел к Нему навстречу, восклицая: «Осанна! Благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев» (Ин. 12, 13), фарисеи решили, что выжидать больше нечего. Они говорили: «Видите ли, что не успеваете ничего? Ведь мир идет за Ним» (Ин. 12, 19). Но перед ними встал вопрос, как взять Христа, когда Он постоянно окружен народом, да еще на празднике Пасхи. И вот тут пришло на помощь предательство изнутри, предательство апостола Иуды Искариота.Чтобы хоть несколько понять путь предательства Иуды, надо собрать воедино все то, что вообще есть в Евангелии об этом человеке. Выразительнее всего характеризует его апостол Иоанн, вспоминая его замечание относительно мира, возлитого Марией, сестрой Лазаря, на главу Иисуса за неделю до распятия. Иуда тогда сказал: «Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?» «Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор: он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12, 5-6). У Иуды была практичность и сметливость, которые могли быть обращены на доброе. Поэтому ему поручались и разные хозяйственные дела, необходимые в сложившейся общине, обычно странствующей, но на несколько дней останавливающейся в некоторых городах и селениях. Поэтому в обязанности Иуды входили и закупка продуктов, и помощь нуждающимся. Стали поступать пожертвования — и мелкие от крестьянской и городской бедноты, и более крупные от состоятельных людей, примкнувших к ученикам Иисуса Христа. Таковы были князья иудейские Никодим и Иосиф и женщины, «которые и тогда, как Он был в Галилее, следовали за Ним и служили Ему» (Мк. 15, 41); из них Евангелие отмечает Иоанну, жену Хузы, домоправителя Ирода. Вероятно, состоятельны были и Марфа, имевшая свой дом, и сестра ее Мария, которая могла купить драгоценное миро для возлияния на главу и ноги Христа. Но что предшествовало воровству? Ведь не сразу Иуда стал вором. Из сотен учеников из народа, теснящегося вокруг Христа, он был избран Спасителем в число двенадцати ближайших апостолов, даже не семидесяти. Мелкому жулику, воришке Христос не поручил бы проповедь Царства Божия и исцеление больных. Нигде в Евангелии не сказано, что он был исключен из числа проповедников, посылаемых по двое. Наоборот, спутником его называется Симон Кананит — их имена выделены в особый стих у евангелиста Матфея (Мф. 10. 4). Апостолы были посланы с таким наставлением: «... ходя же, проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное. Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте. Даром получили, даром давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои» (Мф. 10, 7-9).

В этом напутствии Христовом указаны и духовные дары, сообщенные апостолам, и одно решительное предостережение. Апостолы были людьми, еще не имевшими той полноты Духа Святого, которую они получили во время Пятидесятницы. Мы видим у них в Евангелии и недостаток веры, и честолюбие, и робость, и гнев, и непонимание евангельского духа, но Христос, посылая их, указывает им на опасность сребролюбия, использования чудесных духовных даров для личного обогащения, как бы продажи Духа Святого («даром получили, даром давайте»), и даже запрещает брать с собой в дорогу свои собственные деньги, все равно мелкие или крупные, золотые или медные. Апостолы не должны были полагаться на обычные земные ценности.

Наибольшая внутренняя опасность грозила, несомненно, Иуде — человеку практического склада, пока еще честному, но доступному корыстолюбивым соблазнам. И, конечно, об этом человеке была наибольшая забота Христа, предвидевшего возможную глубину его падения. Как произошло первое воровство Иуды — мы не знаем. Вероятно, это была мелочь. Не было с собой своих денег, чего-то захотелось, он и взял из общинного ящика. Ведь обычно так и начинается — с мелочи. Никто его не контролировал, никому из апостолов это и в голову не приходило и Христос по этому поводу едва ли что-нибудь сказал Иуде; во всяком случае Евангелие об этом не упоминает. Иуда начинает думать: где же тогда Его прозорливость? Он повторяет воровство, опять безнаказанно. Вероятно, что-то замечает Иоанн, но молчит и не позорит Иуды, надеясь на его исправление. Иначе Иоанн не мог бы сказать впоследствии о воровстве Иуды как о факте, ему давно известном, а не обнаружившемся только к моменту возлияния мира на главу и ноги Иисуса.

Таким образом, Иуда оставался неразоблаченным и в начале Тайной вечери. Апостолы относились к нему, как к собрату. При всех своих высших духовных качествах апостолы не лишены были и человеческих слабостей. Сильнейшей из них была мечта о земном царстве Мессии. Если даже Иаков и Иоанн подымали вопрос о местничестве в этом царстве, претендуя на правое и левое место около Христа, то энергичному казначею общины легко было представить себя царским казначеем. Но чем дальше шло время, тем явственнее он видел, что до этого вожделенного царства еще очень далеко и делается все дальше, так как Учитель уклоняется не только от царского венца, но и от любого соглашения с могущественным синедрионом и не проявляет никакого желания разогнать римлян из Иудеи. Иуду охватывает все большее разочарование и в Христе и в собственной будущности. 

Настроение падало не у одного Иуды. Мрачное предчувствие стало тревожить и других апостолов. Их всех смущали непонятные, но грозные предсказания Христа о Своем распятии и напряженная обстановка.

Так, примечательно замечание апостола Фомы, узнавшего о смерти Лазаря и о намерении Учителя все же пойти в Вифанию. Фома сказал: «Пойдем и мы умрем с Ним» (Ин. 11, 16). И другие ученики возражали Христу, когда Тот сказал: «Пойдем опять в Иудею» — «Равви! Давно ли иудеи хотели побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда?» (Ин. 11, 7-8). Все эти слова свидетельствуют о душевной подавленности во всяком случае некоторых апостолов, если не всех. Но у них это было и заботой об Учителе, и инстинктом самосохранения, и даже жертвенным согласием погибнуть вместе с Ним, а у Иуды сложившееся положение вызывало злобу и презрение. Ему нужен был Мессия-победитель, завоеватель всего мира, «лев от колена Иудина», а не «агнец», провидеть же духовного Льва в Ангце он не мог, потому что львиное он понимал не в силе духа, а в силе земной власти и великолепии.

Иуда теряет веру, и евангелист Иоанн отмечает, что Иуда был «неверующим». Приводя слова Христа: «Но есть из вас некоторые неверующие», апостол Иоанн добавляет: «Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие, и кто предаст Его» (Ин. 6, 64). Мессия начинает казаться Иуде мечтателем, а потом обманщиком, не оправдавшим ни народных, ни его, Иудиных, надежд. Иуда был прозаичен, материалистичен и практичен; он мгновенно определил точную цену того алебастра с миром, который принесла Мария на вечерю в Вифании, чтобы помазать ноги Иисуса. По оценке Иуды это миро стоило триста динариев (Ин. 12, 3-5).

Когда предатель пошел к первосвященникам со своим страшным предложением, он взял предложенную ему жалкую плату — «цену Оцененного», цену раба, 30 сребренников, — может быть, даже не из корысти, а от злобы и презрения, как и первосвященники такой платой хотели унизить, обесценить Продаваемого. Кто-кто, а уж такой практик и делец, как Иуда, понимал, что за голову Иисуса Назорея ему дали бы и больше, дали бы тысячи, но он не запросил. Он сделал то, что делает низкий человек, растаптывающий свою былую мечту. Чем хуже, тем лучше! Здесь даже не было торга, не было встречи двух ненавистей. С тех пор он «искал удобного времени, чтобы предать Его им не при народе» (Лк. 22, 6). Народ же почти постоянно окружал Христа.

Но вот настал первый день опресноков, в который «надлежало закалать пасхального агнца» (Лк. 22, 7). Традиционная пасхальная трапеза требовала не заквашенного, а пресного хлеба (современной мацы, отсюда выражение «день опресноков»), и особенным образом приготовленного, без перелома костей, агнца (ягненка) с приправой из горьких трав, символизирующих страдание.

«И послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: пойдите, приготовьте нам есть пасху. Они же сказали Ему: где велишь нам приготовить? Он сказал им: вот, при входе вашем в город встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими? И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте» (Лк. 22, 8-12).

У евангелиста Марка рассказывается почти с такими же подробностями, но нет имени посланных апостолов, дается только их число, как нечто важное, — «двое», характерное в Евангелии для вестников и свидетелей истины. Апостолы по двое посылались на проповедь (Мк. 14, 13-15).

У евангелиста Матфея рассказано короче, но посланным поручается передать хозяину еще нечто важное: «Учитель говорит: время Мое близко, у тебя совершу пасху с учениками Моими» (Мф. 26, 18).

Ученики пошли и нашли все так, как указал им Христос. Мы можем догадаться о причине умолчания об имени хозяина. Около Иисуса Христа обычно теснился народ. Соглядатаи синедриона легко могли замешаться в толпу и, узнав, где Учитель хочет совершить пасху, нарушили бы празднование и взяли бы Его в этом доме. Наконец, Иуда тоже не должен был заранее знать, где будет пасхальная вечеря. Христос знал, что Иуда воспользуется этой ночью, но не допустил, чтобы тот помешал Его прощальной беседе. Дом, где совершилась Тайная вечеря, принадлежал человеку, близкому Господу и апостолам, которому были переданы такие значительные слова, как «время Мое близко», и который беспрекословно тут же показал посланным уже приготовленную комнату, как и предвидел Христос. Значит, предварительный разговор Господа с этим человеком был, и он ожидал этого сообщения. По-видимому, этот человек был зажиточным хозяином большого дома, в котором он мог в пасхальную ночь, требующую помещения и для семейного празднования, выделить еще большую, устланную коврами комнату для отдельной вечери Христа и Его учеников, на которой не присутствовали ни хозяин, ни члены его семьи. Господь не пожелал, чтобы имя этого человека стало известно, вероятно, прежде всего для того, чтобы оградить его от преследований синедриона во время предстоящих страшных событий. Евангелисты не сочли себя вправе и позже раскрыть имя этого человека, ученика Христова, послужившего своим достоянием для совершения Тайной вечери, хотя и не удостоенного участвовать в ней.

Одно из древних христианских преданий указывает на дом матери юноши Иоанна, называемого Марком, где многие собирались и молились после Вознесения Христова (Деян. 12, 12). Но в Евангелии говорится о хозяине, а не хозяйке дома, а юноша при матери едва ли мог быть назван хозяином.

Ученики приготовили пасху. И «когда настал вечер, Он (Христос) приходит с двенадцатью» (Мк. 14, 16-17). «И когда настал час, Он возлег, и двенадцать апостолов с Ним. И сказал им: очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания, ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием» (Лк. 22, 14-16). «Во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его, Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался, потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан» (Ин. 13,2-5).

Видимо, все движения Христа настолько поразили учеников своей неожиданностью, что они недоуменно следили за Ним, ожидая, что же будет дальше, и Иоанн точно и последовательно отмечает, как приступил Христос к омовению ног учеников. Если описание это смущает нашу гордость, то мы можем себе представить, что переживали потрясенные ученики. В самом вступлении этом к Тайной вечери евангелист Иоанн подчеркивает Божественное самосознание Христа и свободную Его волю предать Себя в жертву, ибо «Отец все отдал в руки Его».

Здесь же упоминается и о том, что Иуда уже замыслил предательство. Таким образом, показывается двойной аспект событий — Божественного предопределения о вольном страдании и эмпирической истории предания и распятия Христа, начавшегося с диавольского воздействия и злого умысла. Христос не изгнал недостойного и сейчас, хотя читал в его сердце, и подобным смирением и любовью призывал его покаяться.

Тайную Свою вечерю Господь начал с очищения учеников. Вид Учителя, исполняющего дело слуги, настолько потряс апостолов, что они ужасались и смущались, а горячий Петр просто не мог этого вынести и воскликнул: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Иисус сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после. Но Петр говорит Ему: не умоешь ног моих вовек. Иисус отвечал ему: если не умою тебя, не имеешь части со Мною. Симон Петр говорит Ему: Господи! не только ноги мои, но и руки и голову. Иисус говорит ему: омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь» (Ин. 13, 6-10). Апостолы, кроме Иуды Искариота, были чисты, но они жили в грешном мире, и пыль его дорог покрывала их ноги и затрудняла их восхождение, а к Евхаристии они должны были приступить в полной чистоте.

Так Христос показал, что даже и праведный, но живущий в этом мире человек нуждается в очищении перед Причастием и что ни для кого в этом смысле нет исключения, иначе невозможно иметь часть с Господом. Лишь Иуда отделялся от своих собратьев, но и ему, предателю Своему, Христос умыл ноги, не вызвав в нем раскаяния, — настолько тот ожесточился и потерял совесть.

Христос же, когда «умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу; ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13, 12-15). И дальше Господь сказал о готовящемся предательстве и «возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня» (Ин. 13, 21).

Можно представить себе, как смутились ученики, они «озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит» (Ин. 13, 22). «Они опечалились и стали говорить Ему один за другим: не я ли? И другой: не я ли?» (Мк. 14, 19). Так велико было смирение очищенных апостолов, что они не возмутились, а горестно почувствовали, что до конца не знают душ своих и пределов возможного падения. Но и Иуда, предавший Его, тогда сказал: «Не я ли, Равви?» С той же затаенной ненавистью и презрением к Господу он и задал на Тайной вечери свой дерзостный вопрос. И Христос говорит ему: «Ты сказал» (Мф. 26, 25). Но и это проявление проницательности Христа не остановило Иуду на пути предательства, ибо «сатана уже вошел в него», как неоднократно указывается в Евангелии.

Христос же сказал ученикам о готовящемся предательстве, чтобы потом они не рассуждали между собой и не соблазнялись, как же Он мог принять в ученики будущего предателя. «Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я» (Ин. 13, 19).

Ученики не слышали ответа Христа Иуде: разговор был тихий. Но Симон Петр не мог успокоиться; может быть, он надеялся предотвратить злодеяние. Он сделал знак Иоанну, возлежавшему у груди Иисуса. Петр и Иоанн часто упоминаются вместе, видимо, они были особенно дружны. Иоанн, «припадши к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь — делай скорее... Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь» (Ин. 13, 25-27, 30).

Так евангелист Иоанн показал и течение времени — вечер уже сменился ночью, последней ночью Христа на земле, — и то, что Иуда ушел во мрак, действительно в ночь.

Когда Христос остался наедине со Своими истинными учениками, Он стал с ними говорить прямо, без всяких иносказаний и притч. Это Он отметил Сам: «Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце» (Ин. 16, 25). И ученики обрадовались этой прямоте: «Вот теперь Ты прямо говоришь и притчи не говоришь никакой, теперь видим, что Ты знаешь все и не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя, посему веруем, что Ты от Бога исшел» (Ин. 16,29-30).

Что же было основным в этой прямой речи Богочеловека? — Заповедь о любви и единении не только апостолам, но и всем верующим в Него по слову их и установление Евхаристии.

Христос назвал апостолов Своими «детьми» и «друзьями». «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин. 15, 12-15). Много лет спустя любимый ученик Христа, Иоанн, услышавший юношей эту заповедь, написал: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение» (1 Ин. 4, 18). А христианство есть и совершенная любовь и совершенная свобода, освобождение от рабства и собственным страстям, и всему темному в окружающем мире. Христианство дает усыновление Богу, Которому нужны дети и друзья, сердцем любовно и сознательно совершающие порученное им Божие дело, а не только страшащиеся и покорные рабы, не ведающие, что творят. Мир Божественный — это мир любви и свободы, которые в существе своем едины: без любви нет свободы. Потому и назвал Христос апостолов детьми и друзьями и подчеркнул, что они уже не рабы.

И тогда, «когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26, 26-28).

Так впервые в мире была совершена Евхаристия. Господь не только взял от человеческой природы плоть и кровь при воплощении Своем от Пречистой Девы Марии, но и отдал людям богочеловеческую Плоть и Кровь Свою, приобщая человечество Себе. Человечество приобщилось сущностно богочеловечеству, и этого никогда еще до Тайной вечери в мире не было, ни в каких религиях, ни в каких мистериях. Там оно сквозило в смутных и искаженных образах и чаяниях, здесь оно совершилось как величайшая и простая реальность, требующая только одного, чтобы человек приступал к ней «с верою и любовию». Так приобщились в мире одиннадцать человек, предназначенные стать просветителями вселенной. Но то великое их предназначение было еще впереди.

Вечеря была закончена. Христос сказал: «Встаньте, пойдем отсюда» (Ин. 14, 31). Господь в дальнейшей Своей речи исходил именно из совершившегося в Евхаристии — причастности учеников Его богочеловечеству, из органичности этой связи. «Я есмь Лоза, а вы ветви, кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5). Жизнь, общая с Ним, как жизнь ветки, питаемой жизнью лозы, и потому общая с ней, — не порабощение меньшего большим, но радость и Самого Христа и человека. «Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин. 15, 11). И сразу после этого: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга» (Ин. 15, 12), и исполнение этой заповеди опять-таки не за страх, не за выгоду, а «если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин. 14, 15). Ведь Он просит, а не приказывает. Евангелие сохранило Его интонацию.

И дальше опять голос любви: «В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам» (Ин. 14, 2). Так эти слова Христа и остались вечным утешением и надеждой, потому что в них и Божественное обетование, и слова сердечной человеческой любви, к которым только надо прислушаться.

По затихшим ночным улицам Иерусалима Христос вел апостолов к потоку Кедрон. Учитель еще был с ними, но они чувствовали, что события этого вечера — встреча пасхи и речи Христа — имеют особое значение. Христос явно прощался с ними и говорил им о будущем и об их назначении. Они должны были стать Ему свидетелями, потому что они были с Ним с начала Его мессианской деятельности. Но первым свидетелем, прежде людей, был назван Дух Святой. Поэтому свидетельство апостолов и было запечатлено свидетельством Святого Духа. Апостолы должны были нести миру благую весть, но это же благовестие должно было стать мученическим подвигом для них самих. Христос сказал: «Наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (Ин. 16, 2).

Так была предсказана величайшая мера страдания этих людей, чаша предельной горечи, страдания и физического и душевного. Но эта чаша озарялась изнутри обетованием пришествия Утешителя Духа, Который «прославит» Христа и «будущее возвестит вам» (Ин. 16, 13-14).

Святой Дух открывается в мире многообразно: и как животворящая Сила, и как пророческое вдохновение, но Христос, обещая Его пришествие, назвал Его прежде всего Утешителем. Утешать же может только милосердная, сострадательная Любовь. Тогда и принесет Он апостолам то понимание и Своих собственных и мировых судеб, которого сейчас они еще не могли вместить, но которое было для них необходимо.

Когда Христос увидел, что души учеников наконец исполнились доверия к Нему и хотя бы первоначального сердечного понимания Его богочеловечества, Он стал молиться Отцу об апостолах: «Соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» (Ин. 17, 11). Значит, Христос говорил о внутреннем единении их в любви и вере  о самом важном в их духовном устроении, определяющем их путь. А дальше молитва Христа простерлась и над «всеми верующими по слову их». «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня» (Ин. 17, 21-23). «И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин. 17, 26).

Эта молитва действительно простирается до скончания века над всеми христианами, над нашими предками, и над нами, и над нашими потомками, если они сохранят христианство, над каждым человеком, верующим по слову апостолов. Это и молитва о единении в любви и вере, а не во вражде и скепсисе, и обещание бесконечного раскрытия и возрастания богопознания, потому что сказано не только «открыл», но и «открою». И нет конца единению, и нет конца любви, и нет конца познанию, потому что Господь — это единство с единством и любовию Самой Святой Троицы — самой вечности.

После этих слов Иисус «вышел с учениками Своими за поток Кедрон» на гору Елеонскую, где был Гефсиманский сад, не раз посещавшийся Господом, известный всем ученикам Его. «И говорит ученикам: посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там. И взяв с Собою Петра и обоих сыновей Зеведеевых, начал скорбеть и тосковать. Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отошед немного, пал на лице Свое, молился...» (Мф. 26, 36-39).

Здесь Евангелие с особой полнотой раскрывает перед нами богочеловечество Иисуса Христа. Молитва есть обращение к Богу. Если Он Сам Бог, к кому же обращался Он?

Еще ранее Евангелие отмечало, что у Него было в обычае в день субботний посещать богослужение, даже в захудалой назаретской синагоге, а не только в великом иерусалимском храме. Так на какое же «богослужение» и как Он ходил: слушать и принимать обращенные к Себе молитвы или Самому молиться? Евангелие неоднократно повествует о Его молитве, обращенной к Богу Отцу. То Он рано, чуть свет, встает и уходит в пустынное место молиться, то Он Сам говорит Петру, что молился о нем, «чтобы не оскудела вера» его (Лк. 22, 32), то, совершая чудо, Он, вздохнув, смотрит на небо, видимо, с безмолвной молитвой и, наконец, молится в саду Гефсиманском.

Так Евангелие учит нас, что эта молитва Спасителя была не исключением, а завершением молитвенного подвига всей Его жизни, начиная с отроческого осознания, что храм, нареченный в Ветхом Завете «домом молитвы», есть дом Его Отца, от «ревности» по этому дому (Ис. 56, 7) до молитвы на Фаворе, которая была так пламенна, что преобразился не только просиявший сильнее солнца лик Его, но даже одежды Христовы. И наконец, эта гефсиманская молитва преклонила лицо Его к земле и потрясла и напрягла до кровавого пота все человеческое Его существо.

Сейчас Он должен был решить не только Свою личную судьбу, но судьбу и духовный путь всего человечества. Его выбор должен был отразиться во всех поколениях — и пришедших, и будущих, в судьбе каждого человека. О чем же Он молился? «Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня, но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк. 14, 36). Вот Его молитва. Он знал, что на этот час Он и пришел и все-таки не рвался к страданию и смерти, по-человечески хотел, чтобы весь этот ужас Его миновал, но принял и страдание и смерть добровольно, не только как Бог, но и как человек. Он, вместивший в Себе две воли, сделал за все человечество правильный выбор воли Божественной, которой Он подчинил Свою человеческую волю. Потому и рассказано в Евангелии о Его молитве в Гефсиманском саду, чтобы показать, как может решить человек, а не Бог, своей свободной человеческой волей. Если бы Христос не имел этой борьбы двух воль, а просто как Бог, как Второе Лицо Пресвятой Троицы, пошел на страдания и смерть, мы, люди, могли бы Ему сказать: «Для Тебя это было возможно с Твоим Божественным всемогуществом, всеблаженством, всеведением, т. е. всеми атрибутами Божества, и Твой путь — не наш, и нельзя с нас требовать Твоего пути».

Апостолы, утомленные волнениями этой ночи, заснули. Господь два раза прерывал Свою молитву и просил учеников бодрствовать и молиться с Ним. Тут было и человеческое желание дружеской поддержки в трудный час. Он горько сказал Петру: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» Но было и предупреждение им: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф. 26, 40-41). Начиналось время жесточайшего искушения и для апостолов, особенно для того же Петра, который и не выдержал испытания. Если бы он не спал в Гефсиманском саду, вероятно, легче бы ему было бороться со своими страхами во дворе первосвященника.

 Христос оказался душевно оставленным самыми близкими Ему людьми уже через час после Тайной вечери. Когда Он в третий раз подошел к ученикам, то сказал им: «Вы все еще спите и почиваете? вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников; встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня» (Мф. 26, 45-46).

Гефсиманский сад был известен и Иуде. Предатель привел множество народа с мечами и кольями (Мф. 26, 47), или точнее у евангелиста Иоанна: «воинов и служителей от первосвященников и фарисеев... с фонарями и светильниками и оружием» (Ин. 18, 3). Иуда дал им знак, сказав: «Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его и ведите осторожно» (Мк. 14, 44). Об этом целовании Иуды, которое вошло в народные поговорки как символ предательства, повествуется во всех четырех Евангелиях. Уж очень поразила людей самая форма предательства, казалось бы, никакой необходимостью не вызванная. Иуда мог просто указать на Христа издали или коснуться Его, но не целовать.

Иисус, увидя Иуду, сказал Ему с горечью и любовью: «Друг, для чего ты пришел?» (Мф. 26, 50). Иуда еще мог покаяться и просить прощения, но после предательского поцелуя даже кротчайший Спаситель сказал: «Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк. 22, 48). Только та неуемная ненависть, которая толкнула Иуду на предательство (ведь его никто не заставлял, не запугивал, даже не соблазнял большой ценой), могла толкнуть его на эту злобно-изощренную жестокость, попирающую все доброе, что когда-то было в Иуде. Он уже не владел собой, им владел сатана, как это не раз отмечается в Евангелии (Лк. 22, 3; Ин. 13, 27). Почему же Иуда предупредил, что Христа надо вести «осторожно»? Потому же, почему первосвященники боялись арестовать Спасителя в праздник. Простой народ любил Его и мог отбить Его у стражи. Интересно, что в древнеславянском переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия, сделанном предположительно с арамейского авторского текста [6], рассказывается об аресте Иисуса ночью, в уединенном месте, когда Иерусалим спал, но по дороге, когда Его вели к первосвященнику, народ стал сбегаться и было задержано до 150 человек, пытавшихся Его защитить. Евангелие умалчивает об этом, возможно, потому, что этого не было (ведь Иосиф [Флавий] сам не мог быть очевидцем и, вероятно, писал по чьим-то воспоминаниям и рассказам), но все-таки оно сохранило и эту фразу Иуды, говорящую о настроениях народных и о попытке апостола Петра защитить Учителя (его удар мечом, отсекший ухо рабу Малху). При этом стража так торопилась и опасалась, что даже не задержала Петра.

Апостолы Лука и Иоанн дают еще подробности ареста Христа. Евангелист Лука рассказывает, что Христос Сам прекратил сопротивление апостола Петра, а представ перед первосвященниками и начальниками храма, упрекнул их: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук; но теперь — ваше время и власть тьмы» (Лк. 22, 52-53). А евангелист Иоанн говорит, что Христос вышел к нападающим и спросил: «Кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я... И когда сказал им: это Я, они отступили назад и пали на землю» (Ин. 18, 4-6). Так храмовая стража боялась Спасителя, даже безоружного, потому что знала о Его чудесах и невольно чувствовала Его величие.

Господа повели сначала к бывшему первосвященнику Анне, «ибо он был тесть Каиафе, который был на тот год первосвященником» (Ин. 18, 13). Анна был прямым потомком Аарона — первого первосвященника, брата пророка Моисея, — и потому законно (по наследственному праву) занимавшим этот пост во время земной жизни Спасителя. Но по воле наследников Ирода был смещен и заменен зятем своим Каиафой.

Таким образом, уясняется, почему Иисуса Христа водили на допрос поочередно к обоим первосвященникам. Иудейскому народу была дана Богом как бы двойная возможность определить свое отношение к пришедшему Мессии — и через законного главу ветхозаветной Церкви, Анну, и через фактического распорядителя ее, поставленного гражданской властью, Каиафу, причем Евангелие отмечает, что именно этот последний, в силу благодати своего сана, предсказал, что «лучше одному человеку умереть за народ». Святой апостол Иоанн дважды упоминает об этих словах Каиафы (Ин. 11, 50; 18, 14), раскрывая духовное значение двойного допроса Иисуса Христа представителями ветхозаветной Церкви.

Первосвященник Анна не принял на себя полной и единоличной ответственности за суждение о Христе, хотя известно, что он был врагом Иисуса Христа и участвовал в синедрионе, осудившем Господа на смерть. Но это величайшее событие духовной жизни Израиля не могло произойти помимо законного предстоятеля ветхозаветной Церкви. На этом закончилась законная иудейская иерархия по чину Ааронову.

Анна послал связанного Христа к Каиафе. Современные археологические раскопки в Иерусалиме дают возможность добавить несколько деталей к евангельскому описанию Страстей Христовых. Так, среди остатков дворца Каиафы найдена в темничных помещениях яма, куда на веревках спускали особенно тяжких преступников, подлежащих смертному приговору. Эта тюремная яма соединялась окном с общей тюрьмой так, чтобы стража могла наблюдать одновременно за узниками в обеих тюрьмах. В эту яму [7], несомненно, опустили ночью поруганного и оплеванного на предварительном допросе Христа до вынесения Ему приговора уже в заседании синедриона, состоявшемся на рассвете, «как настал день» (Лк. 22, 66). Враги Христовы торопились, чтобы успеть представить Его на римский суд и казнить в тот же день, чтобы не нарушать «шабата» — субботнего, да еще пасхального, покоя.

Смерть Христа была насильственной, казнью мучительной и физически и нравственно, последним актом религиозно-политического процесса, затеянного иудейским синедрионом. Из ответа Христа первосвященнику, спросившему «об учениках Его и об учении Его» (Ин. 18, 19), мы понимаем, что Христа хотели обвинить в образовании тайного религиозного сектантского общества. Христос сказал: «Я говорил явно миру. Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего» (Ин. 18,20).

При самом аресте Своем Он всю вину взял на Себя, ограждая учеников. «Я сказал вам, что это Я. Итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут». Евангелист Иоанн прибавил: «Да сбудется слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого» (Ин. 18, 8-9).

В тысячах процессов мы видим, как люди не только выдавали товарищей и соучастников, но запутывали невинных и непричастных людей. Иисус Христос показал пример высокого гражданского мужества и человеческой верности. Всю вину Он брал на Себя. При этом Христос знал заранее и предупреждал учеников, что в минуту опасности они оставят Его одного и разбегутся, и на пылкие клятвы апостола Петра, что уж он-то не побежит, горько предсказал, что не пропоет петух дважды, как Петр трижды от Него отречется, что в точности и сбылось.

Мы можем говорить о полной ясности чисто человеческого понимания Христом и всего создавшегося положения, и окружавших Его людей. В Евангелии от Иоанна (6, 44) говорится: «Иисус от начала знал, кто суть неверующий и кто предаст Его». Сам Иисус сказал: «Не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол». Это Он сказал об Иуде Искариоте (Ин. 6, 70-71).

Фактически Он ни на кого из учеников не мог положиться в это самое тяжелое для Него время. В конце прощальной беседы с ними Он говорит: «Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного» (Ин. 16, 32). Но Он не был один. Вступив на путь к Голгофе, Он сказал: «Но Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16, 32-33). Так Он возвестил о Своей победе как о бывшей уже, потому что вечность не знает ни прошедшего, ни настоящего, ни будущего. В вечности времени нет. По земному Голгофа была еще впереди, по вечному смерть была уже побеждена вечно пребывающей Божественной жизнью, о которой пели ангелы в ночь рождения Иисуса Христа, явившись вифлеемским пастухам. В их песне человечество впервые услышало о мире, даруемом Христом: «На земле мир, в человеках благоволение» (Лк. 2, 14).

Умнейший из людей, уже потому умнейший, что ум Его, не затемненный страстями и страхами, сохранял проницательность и имел правильную меру вещей, понимал, что этот процесс не может кончиться для Него добром.

В синедрионе Его допрашивали, не Он ли Христос. Он ответил им: «Если скажу вам, вы не поверите. Если же и спрошу вас, вы не будете отвечать Мне и не отпустите Меня» (Лк. 22, 67-68).

Враги Христа заранее подготовили и судилище, и приговор, при этом внешне они сохраняли обычные формы судопроизводства: опрос свидетелей, показания обвиняемого. И хотя «многие лжесвидетельствовали на Него, но свидетельства сии не были достаточны» (Мк. 14, 56). Значит, юридические нормы внешне сохранялись. И тогда произошло нечто странное и неожиданное: Каиафа спросил Его, заранее обреченного Узника: «Ты ли Христос, Сын Благословенного?» (Мк. 14, 61). У евангелиста Матфея приводятся еще заклятие Каиафы: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» (Мф. 26, 63).

У нас нет основания считать Каиафу язычником или безбожником, если, хотя бы в силу благодати сана, он смог предсказать не только смерть, но и значение смерти Спасителя. Едва ли он осмелился бы призвать страшное и святое имя Божие, чтобы спровоцировать Христа на нужный для смертного приговора ответ. Для этого можно было бы применить и другие методы. Призывая имя Божие, он не мог не вспомнить Святая Святых, куда он мог входить лишь раз в год с жертвенной кровью. Или в нем самом вдруг вспыхнуло сомнение в правоте их дела, или этот вопрос уже не церковного сановника, а именно первосвященника иудейской церкви был предрешен Промыслом Божиим для прямого откровения Христа о Себе как о Сыне Божием.

Господь ответил на это торжественное заклятие: «Я. И вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мк. 14, 62). Такого прямого и торжественного провозглашения Своего мессианства и богочеловечества мир еще не слышал и должен был услышать перед распятием Спасителя. Люди должны были знать, Кого они распинают. Иудеи раньше упрекали Христа: «Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо» (Ин. 10, 24). И вот иудеи получили прямой ответ. Палачи, воины и простые люди, не ведающие, что творят, могли не знать, но ветхозаветная Церковь в лице своих представителей должна была сделать свой выбор.

И началось. Озлобленная и беспокойная, экспансивная и фанатическая толпа иудейских вельмож, священников и служителей начала Его бить и оскорблять. «Тогда плевали Ему в лице, и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам» (Мф. 26, 67).

На изображении туринской плащаницы видны следы этих надругательств: поврежден носовой хрящ, остались кровоподтеки и на лице и на теле. Он молчал и не защищался. Только вначале, когда на допросе у первосвященника один из служителей, стоявший близко, ударив Иисуса по щеке, сказал: «Так отвечаешь Ты первосвященнику?» — Иисус ответил ему: «Если Я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18, 22-23). Этим Он как бы призвал всех нас к разумной терпимости и справедливости, к допросу без побоев и пыток.

Мелкие наказания — до 39 ударов — синедрион мог налагать сам, но распинать он права не имел, а здесь враги Христа жаждали смертной казни, да еще через распятие, поэтому они повели Христа на суд правителя римского — прокуратора Понтия Пилата.

Видимо, Иуда присутствовал на допросе Христа у первосвященников и слышал, как первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: «Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство Его! Как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти» (Мф. 26, 65-66). «Тогда Иуда, ... увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав Кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился» (Мф. 27, 3-5).

Иуда кается и видит, что предательство его привело к смертной казни Иисуса, а не к унижению в тюрьме. Видит он и всю невиновность Господа в том, в чем Его обвиняют. Но Иуда кается не в богоубийстве, а просто в предательстве неповинной крови, невинного человека, прежнего Учителя и «друга» — ведь Христос называл его, Иуду, другом Своим. И отчаяние, и стыд охватили предателя, но не вера. Он не побежал за осужденным Христом на суд Пилата, не попытался ни защищать Обвиненного перед римским судьей, ни просить прощения у Христа — Мессии. Он и сейчас не верил в Его Божественную власть прощать и отпускать грехи, не верил ни в любовь, ни тем более во всемогущество этого избитого и поруганного Узника, Который не мог защитить даже Самого Себя, и перед Иудой была только беспросветная бездна позора и отчаяния; он вышел из храма, пошел и удавился.

Евангелие разделяет эти три момента, три душевных состояния: бросил 30 сребренников, вышел из храма, где ему ответили на его покаяние учители иудейские и священники: «Смотри сам», пошел — значит, шел, может быть, еще не решив куда, — и казнил сам себя. А ревнители закона, которые не нашли ни одного ни Божеского, ни человеческого слова для этого отчаяния, оцедили комара по своему обыкновению: взяв сребренники, сказали: «Непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови» (Мф. 27, 6), и сделали еще совещание, купили на них землю горшечника для погребения странников (Мф. 27, 7). И вероятно, сочли себя ревнителями храмовой чистоты и исполнителями закона.

Сейчас мы действительно можем сказать, что камни заговорили. При последнем Своем входе в Иерусалим Господь ответил фарисеям, требовавшим, чтобы Он запретил ученикам и детям славословить Его: «Если они умолкнут, то камни возопиют» (Лк. 19.40).

В наши дни, когда стихает славословие верующих, а многие в мире забывают о Христе, когда мы сами забываем, что наш долг и наша радость именно в этом славословии, археологические раскопки открывают все больше камней, по которым Он ступал, остатков зданий, куда Он входил, предметов, современных Ему. Камни крепости «Антония», камеры претории, плиты лифостротона вопиют о неправедном суде над Ним, о предательстве Израилем Своего Мессии, о грехе всего человечества перед Богочеловеком, о Котором Пилат сказал: «Се, Человек». Даже в глазах этого скептика-язычника Иисус Назарянин был воплощением самой идеи человечности, образом Человека в полном смысле этого слова. В нем было утоление той жажды правды, которой спасались лучшие люди языческого мира, еще сохранившие в душе отблеск первоначального Божественного Откровения.

Но вот это Воплощение правды вошло под конвоем в крепость «Антония» на суд Пилата, а толпа предателей и преследователей благочестно осталась за воротами, «чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху» (Ин. 18, 28).

В претории прокуратора были и тюремные помещения, где содержались заключенные до вызова в суд или — после приговора — до казни. Сейчас археологические раскопки обнаружили две камеры, обе высеченные в скале. Одна из них — 15 кв. метров и высотой 2,5 метра — имеет оборудование для бичевания: каменный выступ, подобный балке, с двумя отверстиями с перемычками. К ним подвязывали руки бичуемого. Такие же отверстия с перемычками были в каменном полу; к ним привязывали ноги так, что он стоял растянутый наподобие буквы «X».

Несомненно, сюда приводили Господа для бичевания. В том же помещении была яма — тюрьма для наиболее опасных преступников. А на несколько метров выше была другая, меньшая камера, откуда вызывали обвиняемого на суд. Она была вроде каменного мешка длиной и шириной 1,5 метра, высотой до 2 метров. Вдоль правой стены от входа имеется каменная скамья длиной около 1,5 метра, шириной около 50 сантиметров и толщиной около 20 сантиметров. Посредине ее были два отверстия, ноги заключенного пропускались через них, а внизу перевязывались. Отсюда и вызывался Христос несколько раз к Пилату [8]. Сейчас в обеих камерах алтари. Евангельское повествование приобрело страшную наглядность, зримость, ощутимость, конкретность.

Когда Христа привели к Пилату, в дело вступила высокоорганизованная римская государственность. Имя прокуратора было Понтий, прозвание «Пилат». Видимо, он ранее начальствовал в особом роде римских войск, по оружию своему — pilis — называемых «пилатами». Обычным местопребыванием прокураторов была Кесария, но на время праздников они переселялись в Иерусалим для лучшего наблюдения за порядком. Пилат все хотел делать по закону. Это был римский бюрократ, скептик, не лишенный философских интересов, ибо он в дальнейшем и сформулировал на все века основной философский вопрос: что есть истина?

Пилат не был ни кровожаден, ни садистичен, он был только безмерно равнодушен и отчужден от иудеев. Была в нем и честность и даже некоторая высокомерная гуманность. О нем довольно много рассказывает Иосиф Флавий. Обычно римские правители не стеснялись извлекать и личные выгоды из своего правления. Пилат поднял руку на «корван» — храмовую иерусалимскую казну, но не для себя, а для постройки общественного водопровода. Город, расположенный в гористой местности, особенно нуждался в воде. Пилат решил его «облагодетельствовать», но фанатичные иудеи подняли восстание. Для них казался важнее принцип неприкосновенности священного «корвана». Пилат и здесь не разделался с бунтовщиками с обычной в то время жестокостью. Он нарядил римских воинов в гражданскую одежду, приказал им взять палки и бичи вместо оружия и, затесавшись в толпу, разгонять таким образом наиболее активных бунтовщиков. Поэтому дело обошлось без серьезного кровопролития. Такой эпизод ярко характеризует Пилата; но иудеи были ему малоприятны. Христос вызвал в нем даже снисходительную симпатию: спокойный и благородный Узник, даже избитый и поруганный толпой, выгодно отличался от Своих обвинителей, с которыми у Пилата были свои давние счеты. Правитель знал цену этим последним еврейским первосвященникам, корыстным служителям храма, лицемерным фарисеям и рвущимся к власти саддукеям. А за их спинами волновалась втайне мятежная и глубоко чуждая Пилату иудейская толпа. Этого человека привели с необычным обвинением в присвоении титула царя иудейского. Пилат решил поговорить с Ним наедине и спросил: «Ты царь иудейский?»

Одной из основных человеческих черт Христа была Его простота и отзывчивость.

У иудеев женщина занимала явно подчиненное положение. Была даже молитва: «Боже, благодарю Тебя, что Ты не создал меня женщиной». И не в обычае было разговаривать с посторонней женщиной о чем-либо, кроме самого житейски необходимого. А Христос, к недоумению Своих учеников, говорил с женщиной, да еще с презираемой самарянкой, о самых высоких духовных вопросах. Сам искал и нашел исцеленного Им нищего слепорожденного, когда узнал, что иудеи выгнали его из синагоги за простодушие и благодарное отношение к своему Исцелителю. Сам предложил Закхею посетить его, когда увидел маленького человечка, забравшегося на дерево, несмотря на свое богатство и положение, чтобы все-таки умудриться увидеть Христа. Закхей не побоялся насмешек не любившей его толпы (а было за что не любить) ради возможности хоть издали увидеть Христа, и Христос не постеснялся зайти в его дом, проклинаемый народом.

Так и здесь, увидев какое-то доброе движение в душе Пилата, Христос стал с ним разговаривать не как подсудимый с судьей, а как человек с человеком. «От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? Пилат отвечал: разве я иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что ты сделал?» (Ин. 18, 34-35).

Христос видел, что этот человек стоит перед великим выбором. Власть Пилату была дана свыше, как Господь потом и заметил ему, но права выбора, акта свободной воли у него свыше отнято не было. Пилат мог и не предать Христа на распятие, если бы он уверовал в Него, как разбойник на кресте, или даже если бы он захотел стать «судьей праведным», т. е. не предать невинного на казнь. Ведь он твердо и неоднократно признавал Христа невинным. И Христос не для самооправдания, а для вразумления Пилата, чтобы тот ясно понял лживый характер обвинения и подлинное положение вещей, что было затруднительно для иностранца, стал объяснять ему смысл Своей царственности.

Для общения Иисуса Христа с людьми характерно, что Его высказывания всегда связаны с конкретным случаем и всегда в них учитывается мера разумения и душевного развития данного человека. Здесь Господь желал, чтобы Пилат в меру именно своего разумения понял, что стоящий перед ним «Царь» отнюдь не претендует на соперничество с римским Цезарем или даже с Иродом, что «Царство» Его совершенно иного порядка. Объяснять сущность этого Царства было и не время и не место, и Пилат едва ли понял бы это, но Христос привел убедительный практический довод: «Царство Мое не от мира сего. Если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеям, но ныне Царство Мое не отсюда».

Пилат понял, что этот странный Узник все-таки признает Себя Царем. И сказал Ему: «Итак, Ты Царь?» Иисус отвечал ему: «Ты говоришь, что Я Царь». Видимо, Пилат подумал: «Мало ли на востоке есть, может быть, еще неведомых царств и царей. Ну, не иудейский, а Царь какого-то далекого царства, пришедший в Иерусалим без свиты и телохранителей. Защищать тут Его было некому, а все-таки Царь, и кто Его знает...».

Тогда Христос пояснил Свои слова, чтобы не могло быть никакого политического толкования самой сущности Его царственности: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине. Всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18,36-37).

Вот тут-то Пилат и ответил живой, стоящей перед ним Истине, ответил равнодушно и скептически: «Что есть истина?». Ее голос не дошел ни до его сердца, ни до его ума. И это было первым выбором Пилата, первым его грехом. Но он еще сохранял человеческую порядочность. И, может быть, даже милосердие. Его симпатии были явно на стороне Обвиняемого.

Но первосвященники настаивали, что Иисус «возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места» (Лк. 23, 5). «Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галилеянин? И узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме» (Лк. 23. 6-7).

Ирод считался царем, но, конечно, всецело был подчинен Риму. Он все время лавировал между Римом и иудеями. Официально он исповедовал иудейство, всячески укреплял свое положение при дворе Цезаря, то ладил, то ссорился с Пилатом, который осуществлял римское владычество на месте, был легкомыслен, распутен, жесток, страстен; отнял у брата своего Филиппа жену Иродиаду, увлекался плясками ее дочери Саломии. Казнил в угоду им обличавшего кровосмешение Иоанна Крестителя, хотя перед тем — в какие-то минуты просветления, а может быть, суеверного страха — «боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» (Мк. 6. 20). И даже «прискорбен был царь», посылая оруженосца в темницу за головой Иоанна (Мф. 14, 9).

Но все-таки Христос, когда близкие предупредили, что Ирод замышляет убить и Его, назвал его «лисицей», а не волком (Лк. 13, 32). Изворотливости и хитрости в нем было больше, чем прямого злодейства. А Христос давно интересовал Ирода, смущенного слухами о Его чудесах. У Ирода даже явилась мысль, что это воскресший Иоанн Креститель. Но во всяком случае он обрадовался, когда Пилат прислал к нему Иисуса, и «надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо, и предлагал Ему многие вопросы, но Он ничего не отвечал ему» (Лк. 23, 8-9). С Пилатом Христос говорил, а здесь молчал, потому что видел только праздное любопытство, желание пощекотать нервы чем-то сверхъестественным.

Никаких верноподданнических чувств к своему государю у Иисуса Назарянина не было ни ранее, ни в этот тяжкий час. Первосвященникам Он отвечал как представителям иудейской церкви, пусть лично недостойным, но законным иерархам. Здесь же никакого подлинного государственного правления не было. Это была только номенклатура, лишенная содержания, и самый привод Его к Ироду был не юридически законным развитием судебного процесса, а пустой формальностью и ходом Пилата в политико-дипломатической игре, которая по существу никак не касалась Иисуса Христа.

«Первосвященники же и книжники стояли и усильно обвиняли Его» (Лк. 23, 10). Не дождавшись от Христа ни ответа, ни чуда, «Ирод со своими воинами, уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату» (Лк. 23, 11).

Почему Ирод, надругавшись над Христом, все-таки одел Его в светлую одежду, в знак невиновности, и затем отослал обратно к Пилату? Он хотел этим польстить Пилату. Тот, видимо, направляя Узника к Ироду, послал и свое заключение о Его невиновности, и Ирод, по злобности своей и для удовлетворения обвинителей, уничижив Христа, сделал приятное Пилату, подтвердив его судейскую мудрость и проницательность. На то он и был хитрой лисицей, мелким хищником, и Пилат пошел на приманку. «И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою, ибо прежде были во вражде друг с другом», — прибавляет евангелист Лука (23, 12).

Пилат же, созвав первосвященников, и начальников, и народ, сказал им: «Вы привели ко мне Человека Сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел Человека Сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также: ибо я посылал Его к нему, и ничего не найдено в Нем достойного смерти» (Лк. 23, 14-15). И дальше — неожиданный, нелогический, противоречащий и римскому праву и справедливости и даже здравому смыслу вывод: «Итак, наказав Его, отпущу» (Лк. 23, 16). Если доказана невиновность, то за что наказывать? «Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его» (Ин. 19, 1). Так Пилат стал «судией неправедным» (как назвала его Церковь), пошел на дело явно несправедливое, противоречащее иудейской совести, чтобы не обострять отношений с синедрионом и кончить это неважное, с его точки зрения, дело сравнительно легким наказанием какого-то мечтателя-простолюдина. Так Пилат фактически сделал свой выбор, хотя обманывал сам себя, что этим он спасает Иисуса от казни. А может быть, и действительно надеялся, что обвинители этим удовлетворятся. «И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! И били Его по ланитам» (Ин. 19, 2-3). Евангелист Матфей прибавляет еще подробность: воины дали Христу в правую руку трость и, «становясь перед Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! И плевали на Него и, взявши трость, били Его по голове» (Мф. 27, 29-30).

Так происходило шутовское коронование Господа на престол Давида, отца Его, — трость вместо скипетра, терновый венец вместо царского венца. А Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» говорит о такой подробности облачения иудейского первосвященника: на голове его узорный фиолетовый плат поддерживался золотым тройным венцом, к которому прикреплена была «золотая чашечка, похожая на почку цветка из двух полукругов. Второй полукруг такой правильной формы, что его можно принять за выточенный. По нему тянется складка цветка... Они похожи на шипы терновника и оканчиваются тонкими, крайне острыми иглами».

Но откуда в претории Пилата взялась багряница? И вот недавно в иерусалимских археологических раскопках нашли преторию Пилата и в ней каменную игральную солдатскую доску. Подобные доски попадались в раскопках казарм римских воинов и в других странах. Эта игра напоминала игру в кости. Доска имела желобки. Их общий рисунок изображал дерево, оно и называлось «деревом жизни». Бросались кости, и выигравший получал один день быть царем. Перед ним становились на колени, облачали его в багряницу, исполняли его желания, а на следующий день убивали. Всякий мог его убить.

На случай этой игры и хранилась багряница. Вот она и пригодилась для смертельной игры над Царем Иудейским. Воины знали, что в Риме жестоко расправлялись с пленными царями; иудеев же они не любили и презирали и с удовольствием тешились над отданным им на избиение Иудейским Царем.

Пилат опять вызвал к себе Иисуса и вывел Его к народу окровавленного, избитого, в терновом венце. И что-то в последний раз дрогнуло в Пилате. Он увидел нечто великое в этом измученном Человеке, сохранившем достоинство и в уничижении. И Пилат опять на все века сказал, указывая на Него: «Се, Человек!» (Ин. 19, 5). Все страдания человечества, но и все высокое, что есть в человечестве, было в Иисусе Христе, и Пилат попытался раскрыть на это глаза народу, но они бессмысленно и яростно кричали: «Распни, распни Его!» Пилату все больше хотелось прекратить все это дело и не вдаваться в дальнейшее судопроизводство. Он пошел даже на то, чтобы польстить еврейскому национальному и религиозному чувству, хотя раньше позволял себе оскорблять его, например, внес в храм римские знамена и велел убить в храме несколько галилеян, смешав их кровь с жертвами. А тут он вспомнил, что у этого презираемого им народа завтра пасха и есть обычай в честь нее отпускать одного узника.

Этот еврейский обычай был утвержден в Риме, где проявляли веротерпимость к религиозным обычаям покоренных народов. Поэтому евангелист Лука говорит: «А ему и нужно было для праздника отпустить им одного узника» (23, 17), и Пилат миролюбиво уговаривает обвинителей (Евангелие сохранило его интонацию, сохранив частицу «же»): «Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?» Он думал, что, так называя Иисуса, он возбудит к Нему симпатию, но это только подлило масла в огонь, и на этом впоследствии сыграли коварные первосвященники. Сейчас же они опять закричали: «Не Его, но Варавву». «Варавва же был разбойник» (Ин. 18, 39-40). «Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство», — подробнее сообщает евангелист Лука (23, 19).

Иудеи требовали распятия Христа. Пилат говорит: «Возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины». Иудеи отвечали ему: «Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим». «Пилат, услышав это слово, больше убоялся» (Ин. 19, 6-8). Чего же убоялся Пилат?

Теперь мы знаем, что в это время отечественная религия римлян дрогнула. Своей примитивностью она уже не удовлетворяла тогдашнее образованное общество; держалась она чисто государственными мерами, обожествляя цезарей и включая их в сонм древних богов, но едва ли хоть одному римлянину приходило в голову молиться вчера скончавшемуся императору, особенными добродетелями не блиставшему, а иногда известному пороками и жестокостью. Императорский культ был не личным, а государственным, сами языческие боги давно уже потеряли атрибуты святости и всемогущества, и пантеон их постоянно пополнялся божествами покоренных народов и Греции, и Египта, и Азии.

А Пилат жил уже годы на этом фанатичном, исступленно религиозном востоке, где культ истинного Бога все время соприкасался с различными суевериями, где сам воздух, казалось, был насыщен ожидаемыми и совершающимися чудесами. А тут еще его супруга Прокула, во время суда над Иисусом, посылает к Пилату служанку с просьбой: «Не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» (Мф. 27, 19). По церковному преданию, впоследствии Прокула окончила свою жизнь мученичеством за Христа.

«Действительно, в этом человеке есть что-то необыкновенное, может быть, он и вправду сын какого-нибудь из богов», — думал Пилат и продолжал колебаться. Он пошел в преторию, куда воины увели Иисуса, и спросил: «Откуда Ты?» Но Иисус не дал ему ответа. Пилат говорит Ему: «Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?» Иисус отвечал: «Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше, посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Ин. 19, 9-11).

Пилат ставит себя выше Христа. Он говорит Ему гордо о своей власти, о том, что жизнь и смерть Христа в его, Пилатовых, руках, но все-таки этот человек еще в боренье: он идет по пути греха, но последнее слово не сказано. Сам Пилат осознает возможность двух решений, и какое-то доброе чувство еще вспыхивает в нем.

И Христос нарушает молчание. С Пилатом Он разговаривает, но уже строже, чем в первый раз, уже не просто как человек с человеком. Он как бы ставит Пилата на место и судит его. Судия против судьи. «Ты думаешь, что власть твоя личная, принадлежащая тебе? Нет! Ты имеешь ее только потому, что она дана тебе свыше».

На Тайной вечери Христос сказал ученикам, что Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается. Лучше бы ему не родиться (Мк. 14, 21). Пилат уже стоял на этой страшной грани предания Сына Человеческого, и Господь, говоря о грехе, сказал ему об этом, но смягчил Свой приговор, как бы зачел попытки Пилата спасти Его от казни. Грех остается грехом, но больше греха на других — Иуде и начальниках иудейских, да они и больше знали и понимали, Кого предают на смерть, чем этот язычник. И Пилат почувствовал это доброе отношение и мягкость Христа, и «с этого времени Пилат искал отпустить Его» — подчеркивает евангелист Иоанн (19, 12).

А иудеи нашли новый аргумент: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю!» (Ин. 19, 12). Так они перенесли процесс в плоскость чисто политическую.

«Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа... И сказал Пилат иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря» (Ин. 19, 13-15).

Так кончилась история Иудеи как теократического государства. Ее первосвященники отреклись от самого сердца и смысла своей истории и власть языческого государя признали как единственную власть, зачеркивая этим мессианские чаяния народа. Так начальники иудейские сделали свой выбор.

Тогда Пилат, «видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы!» Надменный римлянин оправдывается перед Богом, или богами, или перед совестью своей, во всяком случае — перед чем-то высшим. Он чувствует и говорит, что эта казнь повлечет за собой Божественное возмездие. Он предупреждает: «Смотрите вы!» — и ставит себя как бы наравне с народом. Для римского правителя в покоренной стране признание необыкновенное — Пилат откровенно страшится и не желает брать на себя ответственности.

«И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27, 24—25).

Тогда история Иудеи как государства, даже не теократического, а просто государства — кончилась. Она кончилась не 38 лет спустя, когда Тит взял Иерусалим и случайным воином был подожжен великий иерусалимский храм, несмотря на приказ Тита охранять его, а в этот час свободного выбора своего пути, ибо эта свобода выбора есть и у каждого человека, и у каждого народа, и у всего человечества. Но этот выбор связан не только с материальными вопросами, а прежде всего с нравственными вопросами совести и отдельного человека и общества.

Бог не казнит, а попускает действовать закону причин и следствий, и человек, и народы, и человечество сами создают свои судьбы. То, что произошло 38 лет спустя после распятия Христа, то, что предвидел и о чем плакал слезами Человек Иисус Христос — гражданин Иудеи, говоривший о том, что не останется камня на камне от великолепных храмовых зданий, было лишь зримым и совершающимся в материальном мире выражением этого страшного духовного торга Пилата с еврейским народом и решения народа, не узнавшего «времени посещения» своего (Лк. 19,44).

Пилат предал Христа на распятие, и Его повели на Голгофу, на Лобное место за стенами Иерусалима. Народ, падкий до зрелищ, повалил за Осужденным. Но среди этой толпы были и близкие Иисусу люди, и женщины, следовавшие за Ним, и, вероятно, Его Мать. О Ней здесь Евангелие не упоминает, но дальше мы видим Ее уже у Креста распятого Сына. Апостолы разбежались. Вероятно, в толпе шел только апостол Иоанн, поддерживая Богоматерь. Женщины плакали. «Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери Иерусалимские! He плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших; ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие! тогда начнут говорить горам: падите на нас! и холмам: покройте нас! Ибо, если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет!» (Лк. 23,28-31).

Через 38 лет холмы и дороги Иудеи покрылись лесом крестов с распятыми и от города остались тлеющие развалины. Народ умирал от голода, был выведен в плен и рассеян по разным странам. Это бедствие Иудеи навсегда запечатлел Иосиф Флавий в словах беспримерной выразительности и краткости: «Число распятых до того возрастало, что не хватало места для крестов, и недоставало крестов для тел» [9].

Христос был так измучен, что спотыкался и падал под тяжестью креста. Осужденные должны были по обычаю сами нести свой крест, но, вероятно, видя, что шествие из-за этого задерживается, воины, встретив одного киринеянина, по имени Симон, «сего заставили нести крест Его» (Мф. 27, 32). Евангелие сохранило имя человека, который поднял и понес крест Христов. Это одно из таинственных мест Евангелия. Случайностей в человеческой жизни Спасителя не было. Кто же был тот человек, единственный из всего человеческого рода, которому досталось такое служение и такое участие в страстях Христовых? Несомненно, что это был человек большой душевной и физической силы. Евангелист Марк пишет о нем: «И заставили проходящего некоего киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его» (Мк. 15, 21). Больше прямых сведений о нем нет. Но из этих кратких слов мы узнаем, что это был земледелец, уже немолодой, близкий к ученикам Христовым, потому что евангелист говорит о сыновьях его Александре и Руфе как о людях, хорошо известных в христианском обществе. Преосвященный Иннокентий, епископ Херсонский, предполагает, что апостол Павел в послании своем к Римлянам (гл. 16, 13) именно этого Руфа называет «избранным о Господе». Память его он настолько уважал, что мать его именовал своей матерью [10]. Из «Деяний святых апостолов» мы знаем, что среди христиан, рассеявшихся из Иерусалима после гонения, бывшего после убийства иудеями первомученика Стефана, были и кипряне и киринейцы, «которые, пришедши в Антиохию, говорили эллинам, благовествуя Господа Иисуса; и была рука Господня с ними, и великое число, уверовав, обратилось к Господу» (Деян. 11, 20-21).

 Поэтому мы вправе предполагать, что и Симон и сыновья его Александр и Руф были начатком христианской Церкви у киринейцев, и проповедь язычникам, еще до апостола Павла, связана была с этой христианской ветвью, где рассказ о подвиге киринеянина Симона, несшего крест Христов, должен был передаваться в род и род. Если бы это была несущественная подробность крестного пути Спасителя, она бы в Евангелии не упоминалась, как не упоминается даже трогательный эпизод, сохраненный только преданием, о том, как Вероника, кормилица Тиверия, умилосердившись над изнемогающим Спасителем, отерла Ему лицо своим платком и лик Его чудесно запечатлелся на нем. Об этом Евангелие умалчивает, а Симона называет и дважды говорит о том, что он «шел с поля», т. е. с работы, после простого и тяжелого дневного труда, а не участвовал в безумной толпе обвинителей Господа или не прогуливался праздно (Лк. 23, 26 и Мк. 15, 21).

Только, видимо, перед самой Голгофой Христос должен был взять крест и взойти с ним на Голгофу (Ин. 19, 17). Перед распятием «давали Ему пить вино со смирною, но Он не принял» (Мк. 15, 23). Это вино, смешанное со смирною, было наркотическим. Оно несколько смягчало нестерпимую боль распятия, и некоторые благочестивые женщины милосердно приготовляли его для осужденных. Но Иисус Христос не пожелал ни смягчения страданий, ни потемнения сознания во время принесения Своей великой жертвы.

Тогда распяли Его. «Иисус же говорил: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23, 34). Это был третий час по тогдашнему исчислению времени, по современному же - от 6 до 9 утра. «Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон; хитон же был не сшитый, а весь тканый сверху» [11] (Ин. 19, 23). Он был настолько прекрасен, что воины, по обычаю разделив между собою одежды казненного, об этом хитоне бросили жребий, жалея разорвать его на части.

«Пилат же написал и надпись и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. 19, 19). Апостол Матфей уточняет место надписи: «над головою Его» (Мф. 27, 37). Написано было по-еврейски, по-гречески, по-римски (Ин. 19, 20), т. е. на трех основных языках тогдашней европейской и  малоазиатской цивилизации. «Первосвященники же иудейские сказали Пилату: не пиши: Царь Иудейский, но что Он говорил: Я Царь Иудейский. Пилат отвечал: что я написал, то написал» (Ин. 19, 21-22). Он был раздражен всем поведением иудейского духовенства и синедриона и этой надписью хотел унизить их: вот, вы добились распятия собственного царя. Была в этой надписи и посмертная дань уважения необыкновенному Осужденному. Пилат отдавал Ему честь. По сторонам Христа распяли двух разбойников.

Но ненависть фарисеев и саддукеев и кровожадность толпы не утолилась даже предсмертной мукой Распятого. Они издевались над Ним. «Проходящие злословили Его, кивая головами своими и говоря: э! разрушающий храм и в три дня созидающий! спаси Себя Самого и сойди со креста! Подобно и первосвященники с книжниками, насмехаясь, говорили друг другу: других спасал, а Себя не может спасти! Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем» (Мк. 15. 29-32).

Евангелист Матфей пишет, что «также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его» (Мф. 27, 44). И они страдали физически нестерпимо, но при этом сердца их были отягощены злобой. Они ненавидели и палачей своих, и этого странного своего Сотоварища, Который молился, а не проклинал, подобно им, Своих мучителей. Может быть, даже они слышали о Нем как о чудотворце. Ведь слухами о Нем были полны и Иудея, и Галилея, и Самария, и Иерусалим. Если Он действительно чудотворец, то что Ему стоит сойти с креста и заодно снять их, но Он этого не делает. Значит, не хочет или не может. Значит, Он тоже враг. Им Он не помогает, и для Себя чего-то выжидает, а если Он самозванец и фокусник, то правильно Его казнят — нечего обманывать людей! Но один из разбойников всматривается в лицо Иисуса, исполненное необыкновенной доброты, разума и печали. В этом лице — любовь, сострадание, нет ни злобы, ни даже праведного гнева. Только есть отрешенность, словно, вися на кресте и испытывая такую же боль, как и другие осужденные, Он видит еще нечто, недоступное им. И невольно Pax (в православном предании он называется так, в католическом — Димас) умолкает и затихает. Он сравнивает свой кровавый и преступный путь с путем этого Человека, Который, как ему рассказывали, делал только добро, исцелял, утешал, не гнушался ни мытарями, ни блудницами, ни последним бедняком. Он знатность и богатство ставил ни во что, говорил, что богатым только трудней спастись. Сам Он не имел ничего. И даже начальники не смогли найти в Нем вины. Вот и написали на кресте, что Он виноват только в том, что Он — «Царь Иудейский». Но что-то мы не слышали, чтобы Он стал царем здесь, в Иерусалиме, никакого восстания против римлян не было. Значит, Он хоть и иудейский Царь, но какого-то другого царства, вероятно, лучшего, более милосердного, более справедливого, где нет ни богатых, ни бедных, где нет нашей злобы. Вот Он потому и спокоен и все глядит куда-то в это Свое царство и смерти не боится.

И предстала пред разбойником вся его трудная и страшная жизнь, и, когда он сравнил ее с той чистой, святой жизнью, он впервые почувствовал страх Божий, страх, растворенный любовью, не страх последней загробной казни, а благоговение, любовь и сознание своего недостоинства, палящий стыд не только за преступления свои, но и за всю свою грешную, безнадежно испорченную жизнь; и для него стали нестерпимы хулы его соучастника на Иисуса. С негодованием он сказал тому: «Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал» (Лк. 23, 40-41). Значит, сам-то Pax испытывал страх Божий.

И повернув к Иисусу, сколько только ему позволял крест, такую же окровавленную, избитую голову (перед казнью полагалось бичевание), он сказал Ему: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое» (Лк. 23, 42). И произошло чудо: умирающий на кресте Человек, молчавший в ответ на хулы и издевательства, с Божественной силой и властью и любовью ответил этому «благоразумному» (как назвала его Церковь в своих песнопениях) разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23, 43). Так мог ответить только Царь и Владыка рая, а не простой святой, который надеялся бы на загробный рай. Господь не снял разбойника с креста, не прекратил ни Своих, ни его физических мук, но светла и душевно легка была смерть этого человека, не гибель, но освобождение и блаженство уже здесь, потому что святые отцы учат нас, что райское состояние познается в начатках уже здесь на земле, и после торжественного обетования Христом рая этой душе, она, уверовав, не могла не ощутить уже здесь того мира, который Христос давал Своим ученикам.

Об этом мире Он сказал ученикам перед арестом, в беседе после Тайной вечери: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается» (Ин. 14,27).

Между тем над Иерусалимом и Голгофой начала днем сгущаться тьма, и «от шестого часа тьма была по всей земле до часа девятого» (Мф. 27, 45). По современному исчислению времени — с 9 часов утра до 12 часов дня. С высоты креста Господь увидел стоящих у Его подножия Матерь Свою, любимого Своего ученика — юного апостола Иоанна, Марию Магдалину и тетку Свою — сестру Матери, Марию Клеопову. Ближе Матери у Него никого не было на земле. Он знал не только по-божески, но и просто по-человечески, что Она невыразимо страдает в эти часы, что действительно сейчас «оружие проходит через Ее душу», как предсказал Ей в Сретение старец Симеон. Христос хотел и проститься с Ней, и позаботиться о Ее дальнейшей жизни, но не мог назвать Ее Матерью, Мамой, потому что мать казненного подверглась бы издевательству толпы и грубости воинов. Он назвал Ее «Жено» («женщина») и, указав глазами на Иоанна, сказал: «Се, сын Твой» — и Иоанну: «Се, Матерь твоя». «И с этого времени ученик сей взял Ее к себе», — рассказывает апостол Иоанн (19, 26-27). Так апостол Иоанн стал побратимом Христа.

Возникает вопрос, почему же Христос не поручил Матери Своей названным «братьям» Своим — сыновьям праведного Иосифа-Обручника от первого брака. До нас дошли их имена: «Иосия, Иаков, Симон и Иуда». Отношения в семье Иосифа были трудные. Ближе других был ко Христу старший — Иаков.

Он, несомненно, по семейному долгу, не оставил бы Пресвятой Богородицы, но более теплую любовь и защиту и семейный покой Она имела бы у Иоанна, горячего и преданного ученика Иисусова.

Было и еще основание для этого завещания Христа: усыновление Иоанна Богоматери было делом не только семейным и частным. В лице Иоанна Ей усыновлялся весь человеческий род и прежде всего младенствующая христианская Церковь.

Родилось новое религиозное сознание, но оно открывалось не «мудрым», т. е. не окостеневшему древнему человеческому умствованию, а «младенцам» духовным, т. е. людям, как бы вновь родившимся для новой духовной жизни. Это и была младенствующая первохристианская Церковь, то «новое вино», которое нельзя было вливать в «старые мехи», ибо «иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут. Но вино молодое надобно вливать в мехи новые» (Мк. 2, 22).

Иоанн же — Воанергес, «сын громов» по слову Христа (Мк. 3, 17), — был душевно подлинно «молодым вином», и Богоматерь — «кивот святыни Божией», первопредстательница мира — должна была быть вручена ему.

 Она становилась сердцем новозаветной Церкви, Ее Матерью.

А крестные муки Христа все возрастали. В девятом часу тогдашнего исчисления времени — (около 12 часов дня по нашему) — затмение солнца кончилось, мгла рассеялась. Христос громко воскликнул: «Элои, Элои! лама савахфани? — что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мк. 15, 34). Это почти непостижимое для нас восклицание Богочеловека дается и на арамейском языке, на котором оно было произнесено — а не только по смыслу, — и тут же дается его перевод. Значит, особое значение придает этим словам Евангелие. Такой двойной текст есть только в трех случаях: «талифа куми» — «девица, встань» — при воскрешении дочери Иаира (Мк. 5, 41), «еффафа» — «отверзись» (Мк. 7, 34) - при исцелении глухого и косноязычного, т. е. при даровании человеку общения с людьми, раскрытия своего существа в слухе и слове; и здесь — в предельной глубине приятия Христом «зрака раба» и Божественного нисхождения.

И действительно, как воплотившееся Второе Лицо Пресвятой Троицы, Бог Слово (Логос), Богочеловек мог говорить о богооставленности? Поэтому для полной достоверности и дается двойной лингвистический текст.

Но нет для верующего человека муки большей, чем ощущение богооставленности. Это — пропасть отчаяния, сознание безмерной тяжести грехов, это — нисхождение во ад, во тьму кромешную, т. е. внешнюю, ни единым лучом благодати не озаренную.

Христос взял на Себя всю тяжесть греха человеческого, который исказил не только человека и путь его, но и налег проклятием на всю тварь, с тех пор, по слову апостола Павла, «вздыхающую об освобождении». Христос взял на Себя ответ за все зло, которое было содеяно на земле и будет содеяно, поэтому для предвечной жертвы времени нет, нет прошедшего, будущего и настоящего, и поэтому Человек Иисус Назарянин, Сын Человеческий, Сын Марии, и ощутил на кресте всю глубину богооставленности, которая в малой степени дается многим подвижникам как испытание их веры и надежды.

Господа стала томить палящая предсмертная жажда. Он сказал: «Жажду». «Воины, напоивши уксусом губку и наложивши на иссоп, поднесли к устам Его» (Ин. 19, 29). Евангелист Марк добавляет: «Один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его» (Мк. 15, 36), т. е. соединил эту жестокость (дал уксуса вместо воды) с насмешкой.

Христос, вкусив, почувствовал, что умирает. Он победил последнее искушение богооставленности и громко сказал: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» — и еще возгласил: «Совершилось!» (Лк. 23, 46; Ин. 19, 30). Великая жертва была принесена.

«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись» (Мф. 27,51).

Это была тяжелая златотканая завеса, отделяющая в храме святилище от Святая Святых. Так как под страхом смерти было запрещено не только входить, но и заглядывать и даже случайно взглянуть в глубь Святая Святых, то она всегда была опущена и к краям ее, чтобы они не распахнулись, были привалены камни. Завеса была туго натянута. Этот разрыв завесы был знамением окончания Ветхого Завета и иудейского культа и прекращения средостения между Богом и человеком.

Началось Богочеловечество во славе, то, о чем сказал Христос первосвященникам на допросе: «Отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мф. 26, 64). Святая Святых храма открылось для человеческого естества, дитя человеческое с тех пор невозбранно может произносить то сокровенное Имя Божие, которое только раз в году мог произносить в Святая Святых только иудейский первосвященник.

Смерть Христа была так проста и в то же время величественна, что даже суровый римский сотник, стоявший напротив креста, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: «Истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мк. 15, 39). И было это в девятом часу (Мк. 15, 34), но по нашему между 12 и 3 часами дня.

Последняя молитва Христа к Отцу была такова, что самой силой своей, любовью к Отцу и покорностью свидетельствовала о Его Богосыновстве. Только Сын, умирая, так мог сказать Отцу — это почувствовал даже этот сотник, не разбиравшийся в иудейском богословии и по долгу службы привыкший и к смерти в бою, и к казням.

У многих христиан сложилось мнение, что иудеи распяли Христа. Это неверно. Они предали Его и спровоцировали обвинение, требуя распятия. Римлянин Понтий Пилат вынес смертный приговор, низшие воины римские распинали, были палачами. Но не все они были римлянами. Церковное предание говорит, что воин, по жребию получивший нешитый тканый хитон Христа, впоследствии увез его в Иверию, нынешнюю Грузию, откуда был родом. Впоследствии эта святыня была захвачена персами и в XVII-ом веке, часть ее была прислана в дар персидским шахом царю Алексею Михайловичу и хранилась в московском Кремле.

Из «Иудейской войны» Иосифа Флавия мы знаем, что при погребении Ирода почетный римский эскорт был из легионеров галлов и фракийцев, следовательно, в ту эпоху в римских войсках уже было много представителей покоренных народов, а во II и III веках — уже целые национальные легионы. Поэтому можно говорить о том, что Христа распяли люди — все мы, только степень виновности и греховности была разная, как это показал Сам Христос. Пилату Он сказал, что более греха на тех, кто предал Его ему, т. е. на Иуде и первосвященниках и, конечно, на народе, поддержавшем своих начальников и взявшем на себя ответственность за кровь Христа. О палачах Своих распинаемый Спаситель молился, чтобы Отец Небесный простил их, потому что они не ведают, что творят. Грех оставался грехом и заслуживал кары, но смягчался их неведением. Таким образом, весь род человеческий был виноват и весь род человеческий был спасен на Голгофе. Иисус Назарянин умер как человек, вкусив на земле все страдание человеческое, ибо «как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» (Евр. 2, 18).

Поразительно, что Сам Христос однажды сказал, что «Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну» (Ин. 5, 22). «И дал Ему власть производить и суд потому что Он есть Сын Человеческий» (Ин. 5, 27). Смысл обоих этих мест Евангелия — в неизмеримой любви Божественной, милосердии и справедливости, чтобы и судил дела человеческие, и помогал людям Тот, Кто в Своей личной судьбе познал наше бремя, наши страдания, наши искушения, чтобы у Предстателя и Судии нашего было отношение к нам не только Творца к твари, но брата — Сына Человеческого, как и апостол говорит: «Посему Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным Первосвященником...» (Евр. 2, 17).

Не раз в первые годы Своей проповеди и перед самым арестом Он предупреждал апостолов и о неминуемой смерти Своей, и о Воскресении на третий день. Он воскрес в том же теле, носившем следы крестных мук (язвы гвоздинные, рана в пронзенном боку), но и несколько изменившемся даже внешне, так что не сразу узнают Его явившегося даже такие близкие, как Мария Магдалина, апостолы Лука и Клеопа, и даже Петр, Иоанн и Иаков Зеведеевы, Фома, Нафанаил и двое других неназванных учеников, ловивших рыбу на Тивериадском озере. То же произошло, когда Он явился в Галилее одиннадцати ученикам. Они, «увидевши Его, поклонились Ему, а иные усомнились» (Мф. 28, 17). Апостол же Павел рассказывает о явлении воскресшего Христа более чем пятистам ученикам, из которых большая часть была в живых во время проповеди апостола Павла (1 Кор. 15, 6).

Нам трудно поверить в Воскресение Христово, непостижимое для рассудка нашего, но радостно убедительное для веры. Для апостолов и современников Христа поверить в Воскресение было так же трудно, как и в наше время, потому что эта вера противостоит не только образованности и современному уровню знании, но и древнейшему опыту человечества познавшего смерть. Смерть была смертью с тех пор как человек осознал себя. Даже птицы и животные инстинктивно чуют трагичность и безысходность смерти (вспомним тоску собак и лебедей).

Поэтому нам особенно важно понять, как смогли поверить апостолы, которым слова мироносиц о явлении воскресшего Иисуса показались «ложью» и «пустыми» (Лк. 24, 11). Христос обратился прежде всего к их рассудку и эмпирическому опыту. Они, увидев Его, ужасаются и думают, что это дух. Он показывает им руки и ноги. «Это — Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня... Когда же они от радости еще не верили и дивились, Он сказал им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали Ему часть печеной рыбы и сотового меда. И взяв, ел пред ними. И сказал им: вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному о Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах... Так надлежало пострадать Христу и воскреснуть из мертвых в третий день» (Лк. 24, 39-46).

Но этот воскресший, имеющий плоть и кости, принимающий обычную пищу, проходил затворенными дверями и исчезал, становясь невидимым. Значит, это воскресшее тело приобрело новые свойства, и что-то новое, незнакомое было в чертах. Узнают Его иногда по голосу, иногда «по преломлению хлеба». Мария Магдалина узнала по голосу, когда Он назвал ее по имени (Ин. 20, 16). Лука и Клеопа — по преломлению хлеба (Лк. 24, 30-31). Но что такое «преломление хлеба» в контексте Евангелия? Это — Евхаристия. Французский писатель Мориак в книге «Иисус воскресший» указывает именно на эту связь узнавания Христа воскресшего с Таинством Евхаристии — высочайшим откровением и Таинством христианства.

Евангелист, сам совершивший это дивное странствование в Эммаус, описанное им, пишет: «И когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его; но Он стал невидим для них» (Лк. 24, 30-31).

Христос не отвергает эмпирического и рационалистического добросовестного исследования факта Воскресения, но все время подчеркивает: «Блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20, 29). Это Он говорит после того, как апостол Фома вложил руку свою в раны Его и утвердил веру свою на опыте. Апостолов, не поверивших ни словам мироносиц, ни пророкам, Он укорял: «О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки!» (Лк. 24, 25), т. е. мудрость веры Он ставит выше опытного знания. Доверяющихся только опыту Он называет «несмысленными». Значит, речь идет об иной по качественности, по сущности своей категории человеческого знания. Для того, чтобы понимать («уразуметь») Писание, Он «отверзает апостолам ум» (Лк. 24, 45). И это Он делает после того, как показал им руки и ноги и ел перед ними, т. е. обращался к их обычному человеческому рассуждению.

И вот это постижение Воскресения через веру и уразумение Писаний Он оставил нам как живую возможность общения с Ним — Воскресшим. Значит, одной веры также недостаточно. Нужно благодатное, даруемое Им Самим уразумение, т. е. понимание Писаний. Он уже не ест перед нами, и мы не вкладываем перстов в Его раны, но мы причащаемся Его Крови и Тела и, таким образом, живем с Ним и в Нем. Мы принимаем в себя как бы семя бессмертия. По природе своей немощной мы смертны и тленны, а соединенные с Христом — бессмертны в способности воскресения. Поэтому Он и сказал: «Ядущий хлеб сей жить будет вовек» (Ин. 6, 58). Это и есть оставленное нам всем узнавание воскресшего Христа в «преломлении хлеба», как это было когда-то с Лукой и Клеопой.

Все, что есть в Евангелии, не навязывается человеку, не давит на его сердце, мысль и волю, оставляет полную свободу для размышлений и сомнений, но ставит его перед необходимостью внутреннего выбора и понимания, что существует иной мир, кроме этого, видимого и привычного мира, иные законы и формы жизни, требующие и иных способов постижения.

Представим себе, сколько только это возможно, переживания апостолов: перед ними стоял прошедший через затворенные двери и, следовательно, неожиданно появившийся Иисус Воскресший, и в это самое время за стенами дома шумела иерусалимская улица, где шли пешеходы, ехали всадники, теснились верблюды, где по-прежнему торговали в лавках, играли дети, показывали язвы и вопили нищие, бряцало оружие римских воинов. В мире видимом ничего не изменилось от того, что Воскресший Учитель явился и говорил с учениками. Но в то же время изменилось все не только для сознания апостолов, но в самом существе мира и человечества. Появилось новое качество — способность и возможность воскресения, сместилась внутренняя ось. Смерть была побеждена.

И эти первые участники Воскресения Христова, первые люди, удостоенные на Тайной вечери святого Причащения и теперь получившие дар разумения, уже не пассивные, а активные, сознательные носители «благой вести», начали новую жизнь. Они еще не получили полноту дара Духа Святого, но они подготовлялись к этому озарению. Если бы окружающий их мир сразу изменился с Воскресением Христовым или они были изъяты из него, им было бы несравненно легче. Но они оставлены были в мире, как об этом просил Христос Отца Своего в молитве в ночь Тайной вечери: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла». «Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир» (Ин. 17, 15, 18). Но они, оставаясь в мире, были уже «не от мира», т. е. не подчинялись его закону и обычаю, они были «освящены истиной» (Ин. 17. 16, 19). Это освящение истиною было постепенным. Она возрастала в них, как семя. Общаясь с неоднократно являвшимся им в течение сорока дней Спасителем, они не могли еще преодолеть даже своих мечтаний о Его земном царстве. «Посему они, сошедшись, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» (Деян. 1, 6). Они рассуждали по-земному: «Сейчас, несомненно, самые благоприятные для этого условия. Теперь синедрион бессилен перед Иисусом. Вторично распять Его невозможно. Чудо Воскресения таково, что весь народ признает Иисуса Мессией». Но Христос ответил им: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти, но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме, и во всей Иудее и Самарии, и даже до края земли» (Деян. 1, 7-8).

Это была последняя земная человеческая беседа Воскресшего Спасителя и Его апостолов. Дальше произошло то, что показало апостолам как бы новый образ Воскресшего Иисуса, проложило как бы грань между первыми по Воскресении и последующими явлениями верующим уже прославленного Христа. «Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их» (Деян. 1, 9). Такой образ перехода Христа Воскресшего в духовные миры был для них понятным, как знак Его «восхождения» к Отцу Своему, о Котором Он раньше говорил. Но это было для них настолько неожиданно и потрясающе, что они, вероятно, растерянно глядели на небо, когда «вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи галилейские! Что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Деян. 1, 10-11).

Это не значит, что наши космические корабли и ракеты могут встретить на своих орбитах царство Христа вознесшегося. Духовный мир — не оазис в мире физическом, а всепроникающая Сила Божия, и явление Христа с неба — это явление Его не с дальних галактик, но из мира иных измерений, иных свойств и законов, иных энергий. Мир Христа и в нас, и рядом с нами, и непостижимо далеко, равно доступный и недоступный для человечества.

Для апостолов это зримое восхождение к облакам было образом, доступным их простому пониманию, наглядным и в то же время символическим.

Через десять дней после этого они удостоились сошествия Святого Духа на них в виде огненных языков, и это неизмеримо укрепило их в духовной жизни. Ради принесения в мир благой вести о Воплощении, жизни, распятии и Воскресении Спасителя, ради утверждения людей в знании о самом бытии духовного мира эти мужи галилейские отдали свои жизни. Произошло с ними дивное, когда огненные языки Святого Духа коснулись их склоненных голов: робкие стали смелыми, простецы — мудрецами, скептики — верующими. Они поднялись над национальными предрассудками, над обрядовым гнетом древнего иудаизма. Апостол Петр приобрел пламенность и учительность слова, апостол Фома, может быть, наиболее близкий нашему скептическому времени, дерзнувший опытно прикоснуться к самому центру духовного мира, к Христу Воскресшему, обретя веру, заплатил за нее мучительной казнью в Индии. По преданию, с него живого сняли кожу. Но он не отрекся от Того, Кому в восторге и благоговении воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» Все апостолы, кроме Иоанна, претерпевшего мученичество, но умершего своей смертью, запечатлели кровию свою верность Христу. А как они разбежались перед Его распятием? Но теперь они знали, что Он победил смерть и что бессмертие — большая реальность, чем весь этот мир, восставший на них за их благовестие. В то же время этот убивающий их мир был для них как дитя, пестунами которого они были посланы, и был как поле, поспевшее в жатве и ждущее жнецов. И все они души свои положили за его спасение и преображение.

Мир был внутренно подготовлен к евангельскому благовестию. Время и место явления Мессии было предсказано иудеям пророком Даниилом и другими пророками. Но дело не в хронологии, а в духе времени. Все человечество, а не только Израиль, предчувствовало новое. О нем говорили и римские сивиллы, и древние мистерии разных народов, этим жили лучшие люди Израиля, который должен был дать плоть для воплощения Избавителя и приготовить Ему чистейший дар — Мать-Деву, лучшее и высочайшее, что могла дать земля.

Пусть толпы иудейского народа были в то время изнурены и рассеяны, как овцы без пастыря (Мф. 9, 36), пусть начальники народа развратились и сохранили только букву, а не дух закона, но, кроме стоявших у власти саддукеев и фарисеев, были в пустыне у Мертвого моря благочестивые общины ессеев, о которых сейчас свидетельствуют знаменитые археологические раскопки, а в сердцах галилейских рыбаков жила простодушная вера. Весь народ иудейский в той или иной мере ожидал Мессию. Об этом говорили на площадях и в синагогах, на рынках и в мастерских, в школах фарисейских и в домах бедняков. Главное же — во всех народах была тоска по Богу.

Поэтому Христос и мог сказать Своим ученикам: «Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве. Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную, так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут... Я послал вас жать то, над чем вы не трудились; другие трудились, а вы вошли в труд их» (Ин. 4, 35, 36, 38). Апостолы, выйдя на проповедь и обращая людей ко Христу, действительно пожинали посеянное Божиими посланниками многих веков и к этому времени созревшее для принятия Евангелия, и люди, поверив в Воскресение Христово, поверили и в то, что если мы с Ним будем в смерти, то с Ним же и воскреснем.

Говорят, что наше время оскудело верою, но никогда, ни в какие эпохи и времена, оскудение или изобилие веры не измерялось количеством верующих. Еще Христос сказал: «Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк. 12, 32).

Христианство началось с узкого общественного и семейного круга: Иоанн Креститель по матери своей был в родстве с Пресвятой Богородицей, Лазарь, Марфа и Мария были брат и две сестры; Симон и Андрей, Иоанн с Иаковом были братьями. Несколько галилейских рыбаков, раскаявшихся мытарей, прощенных грешников, исцеленных расслабленных, прокаженных и слепцов, деревенская и городская беднота и только 5-6 человек более высокого общественного положения: начальник мытарей Закхей, фарисеи Никодим и Иосиф, врач и художник Лука, Иоанна — жена Хузы, домоправителя Ирода, — вот и все зерно первоначальной Церкви, но можно ли говорить о слабости ее веры?! Эта была та закваска, которую «женщина, взявши, положила в три меры муки, доколе не вскисло все» (Лк. 13. 21).

Интересен пример малого с нашей точки зрения, но «избранного стада». Современником св. Серафима Саровского был подвижник начала ХIХ-го века о. Алексей Гневашев, священник села Бортсурманы Пензенской губ., которого св. Серафим ставил очень высоко и к которому направлял на совет богомольцев. Отцу Алексею было видение, когда Господь таинственно поручил ему «ангельское служение», сказав, что поставляет его «стражем и хранителем избранного своего стада» — вот этих крестьян бортсурманских.

Так и в наше время не количеством верующих, хотя и оно велико, определяется сила христианства. Если наше малое стадо пронесет живой пламень веры, оно так же победит смерть, как те первые христиане.

Поэтому я хочу рассказать о том, как умирают наши современники — христиане, как возможно и сейчас, в атеистическом и по существу новоязыческом окружении, — жить и умереть по-христиански.

__________________________________________________

[1] Иосиф Флавий. Иудейские древности, 16,7, 1.

[2] Иосиф Флавий. Иудейские древности, 16,7, 1.

[3] Иосиф Флавий. Иудейские древности, 16,7, 1.

[4] Иосиф Флавий. Иудейская война. СПб., 1900, с. 266-267.

[5] О ней вспоминает апостол Павел: «сестра-жена», т.е. единомысленная мужу, христианка, помощница (1 Кор. 9,5).

[6] «Иудейская война» была написана в двух вариантах и на двух языках — греческом и арамейском — для читателей римлян и евреев.

[7] Сейчас в глубине этой ямы устроен алтарь. Для входа устроена дверь, к которой ведет железная лестница (см. статью проф.  Н. Успенского  «Во имя  единения  и  мира»).

[8] Проф. Н. Успенский. Указ. статья. ЖМП, 1961, № 6. С. 16-17.

[9] Иосиф Флавий. Иудейская война, с. 430.

[10] Иннокентий, еп. Херсонский. Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа. Сочинения, т. V, C. 336.

[11] По преданию, Самой Богоматерью

archive.sfi.ru