Перейти к основному содержимому
МиссияКатехизация
О насАвторыАрхив
Катехео

Православная миссия
и катехизация

Трудности керигматической проповеди о Христе на богослужении и возможные пути их преодоления

Материалы круглого стола на конференции «Традиция святоотеческой катехизации: Керигматическая проповедь о Христе слушающим и просвещаемым»
12 февраля 2018

Скачать в формате  DOC  EPUB  FB2  PDF

Д. Гасак. В данном разговоре важно обратиться к реальному опыту. Попробуем поразмышлять о трудностях проповеди о Христе и о причинах этих трудностей. Причины могут быть разные. Отец Виктор назвал причиной, в частности, очень разнородную публику и неготовность некоторой части церковного собрания воспринимать проповедь о Спасителе. Трудности возникают и у проповедующего, поскольку бывает трудно найти язык, который могут воспринять присутствующие в храме. Наверное, случаются даже разного рода административные препятствия для проповеди. Известны трудности, вызванные существующей литургической практикой, которая сложилась на приходах. Проповедь часто звучит не на своем месте, сразу после чтения Писания, а тогда, когда о читаемом Евангелии уже забыли, началась другая часть богослужения и слово предстоятеля должно быть посвящено другому. Важно нам не только обменяться взглядом на трудности и их причины, но и опытом в положительном смысле, т. е. опытом преодоления трудностей. Какая проповедь удается, какой Христос проповедуется во время богослужения сегодня?

Прот. Дмитрий Карпенко. В продолжение размышлений о. Виктора я бы хотел сказать о том, что проповедь в храме за богослужением, конечно, имеет свои особенности. Ты не можешь вступить в диалог с теми людьми, к которым обращаешься. А публика бывает разная, от людей, давно посещающих храм, до вновь пришедших, оглашаемых либо вообще зашедших из чистого любопытства. Конечно, нужно эту возможность использовать в любом случае и все-таки постараться донести до людей Христа евангельского. Нужно говорить о том Христе, о котором нам возвещает Евангелие. И поэтому проповедь должна звучать на своем месте. В нашем храме мы стараемся делать две проповеди — сразу после чтения, строго по Евангелию, и слово в конце. По мере совершения богослужения понимаешь, что что-то не сказал, или хочется развить какую-то мысль, которая созревает уже в процессе. Так тоже бывает, кстати, некоторые священники поэтому не проповедуют после Евангелия, даже архиереи говорят, что еще не готовы, только где-то к концу службы что-то такое вызревает. Это действительно так: какие-то мысли оформляются не сразу. Нет ничего страшного, думаю, можно сказать два раза, со временем люди к этому привыкнут.

В одном из приходов в Белгородском районе, где я служил, мы сделали еще такой эксперимент: читали Апостола на русском языке и сразу после этого говорили проповедь, причем очень короткую, строго по прочитанному тексту, не «растекаясь мыслию по древу» — две, максимум три минуты — о чем было апостольское чтение. Сейчас мы эту практику возобновляем на воскресных богослужениях. Проповедь после Евангелия тоже практикуем только на воскресных службах, в будни обычно не проповедуем — мало людей, меньше вдохновения. Именно воскресные службы у нас сопровождаются длительным, неоднократным словом священника. Я думаю, это все работает со временем, люди к этому привыкают, понимают, что истолкование Писания должно быть сразу после его прочтения, начинают в этом нуждаться, ждут этого. И здесь, мне кажется, отчасти решается и вопрос, как говорить людям, как обратиться к ним с этой керигмой. Если священник просто, нелицемерно, что называется, искренне готовится к своему слову, читает Евангелие, размышляет над ним, возможно, использует какие-то толкования, мысли, которые ранее были озвучены на эту тему, сам пытается размышлять, и говорит, как чувствует, как он это воспринимает — наверное, это искреннее слово люди воспримут. Не нужно выбирать: сегодня я скажу так, а завтра эдак, потому что люди все равно приходят разные. Если ты говоришь от сердца, по Евангелию и с верой в Господа, то что-то удастся донести. Думаю, это единственный путь, по которому можно и должно следовать, а там уже Господь сам решит, кого призвать через это слово. Сегодня можно и нужно говорить о Христе за богослужением, возможности для этого есть, было бы желание.

Свящ. Виктор. Спасибо, о. Дмитрий, наш опыт очень похож. Точно так же у нас проповедь после Евангелия просто обязательна, я это и не упоминаю, для меня это естественно, после богослужения тоже обязательна. Сложность может быть в другом: у меня был сельский приход, всего десять человек, я видел, что происходит с людьми, мне было проще это отслеживать. И могу сказать, что не происходит ничего. Ты думаешь, что после проповеди тебя либо разорвут, либо свою жизнь поменяют, а люди тебе просто улыбаются и уходят — и ничего не меняется. Годами! Но говорить надо, я все равно говорил и буду говорить. Слава Богу, из десяти человек двух наконец «пробило», ради них труды оказались не напрасными. Но как тяжело, когда видишь, что говоришь и как будто никуда не попадаешь, ничего не происходит. И так, и этак, и с такой попытки, и с такого захода, и — ноль. В этом большая сложность. Поэтому для меня большой вопрос — как донести слово до людей, как к ним пробиться.

Свящ. Александр Гинкель. Я также согласен с о. Дмитрием в плане места проповеди, но хочу сказать несколько слов про боязнь, что нас кто-то не услышит, не поймет. Очень часто священник пытается сказать проповедь всем. Но если мы обратимся к опыту самого нашего Господа, то вспомним, что Он не ставил такой задачи — охватить проповедью всех. Плюс реакция даже на Его слова была разная. Одни верили и следовали за Ним, другие противились Ему и даже считали Его бесноватым. После вознесения Христа в сионской горнице, как повествует дееписатель, было сто двадцать человек (см.: Деян 1:15), т. е. за три с половиной года проповеди у Христа было всего 120 учеников. Но когда на них сошел Святой Дух и апостол Петр вышел на площадь, то три тысячи человек тут же крестились, потом, через несколько дней — еще пять тысяч. Почему? Да потому, что очень часто мы, проповедники, как бы не уделяем места действию самого Господа Бога. Мы говорим проповедь со своей позиции, но на самом деле мы должны понимать, что в этот момент через нас говорит Дух Святой, как об этом свидетельствует Христос, что «не вы будете говорить, но дух Отца вашего будет говорить» (см.: Мф 10:20). Проповедуя, каждый из нас должен понимать, что именно в этот момент Дух Святой касается сердца, возможно, одного человека из всех слушающих. Но ради этого стоит говорить и, наверное, именно поэтому свт. Иоанн Златоуст саму проповедь называет таинством.

Свящ. Георгий Видякин. Думаю, ни для кого из здесь присутствующих не секрет, что проповедь после Евангелия (и вообще проповедь) это, конечно же, часть литургии, подобно тому как и анафора, и мирная ектенья — часть литургии. Я тоже, руководствуясь примером многих, проповедую после Евангелия, хотя некоторые обвиняют меня в том, что таким образом я разрываю службу. Причем бывает так, что приходится буквально заставлять себя проповедовать после Евангелия. Например, все прекрасно помнят гигантские отрывки из Евангелия, которые читаются на Страстной седмице, их очень сложно потом комменнировать, там слишком много того, о чем нужно сказать.

Необходимо подстраиваться под духовные запросы прихожан и, комментируя Евангелие, опрокидывать это евангельское слово в область практической жизни. Это нужно, я думаю, что-бы люди лучше восприняли слово благовестия.

Хотел поделиться своим небольшим положительным опытом в деле проповеди. Не думаю, что я первый, кто так делает, — я проповедовал на Литургии преждеосвященных даров после паремий, прямо перед великим прокимном «Да исправится молитва моя…». Говорил либо на тему из книги Бытия, либо из книги Притчей, потому что этот материал, как известно,обычно никак не охвачен в проповеди, он просто пропадает. Надо сказать, это был очень положительный опыт, много что удалось донести таким образом. И я думаю, люди благодарно восприняли это.

В. Якунцев. Действительно, с проповедью в храме существует большая сложность в смысле ее действенности. Дело в том, что пространство современного православного прихода очень смешанное, о чем мы и говорили. А закон керигмы-проповеди (потому что проповедь изначально есть керигма) о чем говорит? Что проповедь рождается не в недрах проповедника, а в собрании, она есть плод общения, даже если внешне это не выражено. Все равно это некоторый диалог. Проповедь рождается в собрании, это очень важно, иначе она не получится. И проповедник себя в этом смысле должен адекватно чувствовать: не он источник проповеди, а ему нужно ухватить тот «нерв», который есть здесь и сейчас, в этом церковном собрании.

Существует, мне кажется, определенный закон, не знаю, правда, как его сформулировать. Если собрание состоит, допустим, из ста человек и из них один (пусть даже только один!) человек не верит во Христа, то «нервом» этого собрания будет миссионерское слово. В проповеди надо иметь в виду его. Тогда она будет живой для всех. Причем интересный момент — эта миссионерская проповедь даже на приходе напитает всех, потому что и верным, и оглашаемым, если они есть, и самому проповедующему все равно необходимо утверждение, в каком-то смысле напитание словом — и это всегда будет живо, всегда действенно. Если же решишь: ладно, неверующий один, а оглашаемых много, и еще прихожане, я лучше для них скажу — то ничего не получится. В этом смысле действует правило: огласительная проповедь требует очень четких границ собрания, она возможна только в том случае — и будет действенной — если среди слушателей не будет ни одного неверующего. Когда в собрании оглашаемые с верными, надо рассчитывать на оглашаемых. Проповедь верным, связанная с догматами и т. п., предполагает еще большие требования к собранию — в нем должны присутствовать только верные.

В этом смысле, мне кажется, ситуация современного прихода — преимущественно миссионерская: отпевание, крещение, крестный ход. (У меня душа болит, когда, скажем, попадаю в Новодевичий монастырь на крестный ход: столько народа приходит, и у них безмолвный вопрос: «А что тут происходит?..» Стоят, набились в храм. Но нет никакого слова, обращенного к ним…) И на этот своего рода закон я хотел бы обратить внимание. Тогда будет эффект.

Чем труден миссионерский аспект керигмы? Тем, что заведомо известно, что нужно сказать. Миссионерская тема оставляет проповеднику очень узкий «фарватер»: Господь ему точно показывает, что нужно сказать неверующему, причем любому. Проповедник должен это хорошо знать и понимать. Иногда может останавливать мысль: «Ну, сколько можно проповедовать, в смысле, миссионерствовать о Христе?» В этом какая-то изюминка, таинство и тайна миссионерской проповеди (о чем сказал и о. Александр): сколько бы мы ни говорили вроде бы об одном и том же, каждый раз получается по-новому, если это слово рождается в живой ситуации. Потому что сам Христос — как бриллиант, который один, но всегда сверкает какой-то новой, уникальной гранью. Если у проповедника это получится, если будет такой эффект, то тогда, мне кажется, и тысячи смогут обратиться.

Прот. Александр Лаврин. Наверное, в очень немногих храмах есть именно оглашаемые. Сейчас в практике подавляющего большинства приходов России две беседы перед крещением. У нас одна беседа, вторая — уже непосредственно на крещении, на самом таинстве.

Разное восприятие проповеди оглашаемыми и прихожанами — это действительно проблема. Прихожане, конечно, бывают разные. Но в том-то и дело, что значительно легче говорить как раз не тем, кто уже десятки лет ходит в приход, а тем, кто в церкви не так давно. Вот недалеко от нас сравнительно недавно построен храм, и два священника из нашего храма стали там служить. Когда один из них начал вести беседы в воскресной школе, куда приходят и прихожане, выяснилось, что в проповеди на литургии он как бы вообще не к ним обращался.

Это явление, мне кажется, не исключительное, а как раз характерное. В этом храме у постоянных прихожан на все своя точка зрения (они вместе пришли из другого прихода в силу близости нового храма), очень четкие установки. Но что характерно, все они (установки) совершенно как бы вне Христа, т. е. евангелие никак не связывается не только с повседневной, но и с приходской жизнью. Все упирается только в некие правила. И батюшка стал проповедовать на литургии (и другой возможности даже не видел), просто элементарно разъясняя буквальный смысл евангельского отрывка. И минимально (так же буквально) о том, как это может соотноситься с сегодняшним днем. Проповедь это или не проповедь? Керигма? Мне кажется, да. В таких условиях, думается, другое и невозможно.

Но все-таки «надо как-то народу о Христе рассказать»: к этому мы все время возвращаемся. И возвращаясь к вопросу — кому, как? Я согласен с о. Александром Гинкелем: если думать о том, кому как говорить на службе, мы поставим во главу угла слушающих, а не Христа. Вот например, классическая литература читается всегда — в разное время и разными поколениями. Потому, что ставит вечные вопросы, которые всегда актуальны. Сам читатель определяется к ним и к тому, как произведение на них отвечает описанными коллизиями. В сущности такая же задача стоит на проповеди.

Да, конечно, у кого какой путь индивидуально — неизвестно, но мы знаем, что для всех Путь один — Христос. Какого Христа мы проповедуем? Христа как Путь, как ту самую Дверь. Здесь «путь» не некий набор жизненных обстоятельств, некая длительность моей жизни, но Тот, Кто в этой жизни присутствует, Кто в общении может стать «дверью» для человека и к Богу, и к самому себе, без чего он ни узнать, а следовательно, ни преобразиться не может. 

Мне кажется, как раз это ключевой момент, если священник говорит о Христе как о Пути, этот смысл ставит Господа во главу угла во всех таинствах, почему они и таинствами называются: таинственное, непостижимое в Духе Святом соприсутствие Христа, который Сам становится Путем в духовной жизни. И несколько слов в ответ на реплику о том, что у ап. Павла обращение произошло мгновенно. Обращение — да. Но впоследствии он ведь после бегства из Дамаска, до прихода в Иерусалим, примерно 2–3 года был в Аравийской пустыне, где по преданию познавал тайны Божьи через откровение Самого Иисуса Христа (Гал 1:11–12).

В Евангелии есть этот принципиальный момент, что семя должно вырасти и для этого требуется время. А «все и сразу» — это мирской подход. Почему с самого начала огласительный период был большой? Потому что невозможно сразу вспрыгнуть на небо, все должно быть органично, так как человек органичен. Не случайно ап. Павел говорит: каждому нужно вырасти «в полноту возраста Христова». Именно вырастать в Христа. Как раз об этом и говорить: ради чего, ради Кого, Кто Путь, Кто Дверь? С чем сопоставлять свою жизнь, чтобы исполнится жизнью Христовой? И не ждать мгновенного преображения. Оно тоже — синергичный путь, требующий времени, осознания и навыка.

Свящ. Христофор Д’Алоизио. Я хотел бы сделать два замечания по поводу проповеди на приходе. Не знаю, покажется ли вам это чем-то шокирующим или, наоборот, узнаваемым. Это довольно интересный опыт, который мы можем себе позволить в некоторых общинах в Западной Европе, отчасти по причине малочисленности наших собраний. У нас проповедуют не только священники, но и миряне, и, на мой взгляд, это очень обогащает опыт богослужения. Не только потому, что за счет этого люди слышат разные голоса, но еще и потому, что появляется соборная ответственность за слово проповеди. Кроме того, это дает возможность критиковать друг друга, открыто обсуждать между собой только что услышанную проповедь. Причем не только ее содержание, но и длительность, что для нашей церковной жизни тоже немаловажная характеристика. Если я правильно помню, возможность проповедовать мирянам есть в рекомендациях Московского собора 1917–1918 гг. [1] По крайней мере, именно так мы это представили нашим церковным властям, чтобы нам разрешили это делать.

Еще одно наблюдение, немного более личного характера. Последние девять лет, которые я служу на приходе, раз в три недели мы всегда устраиваем специальные катехизические богослужения для детей. И когда я проповедовал на этих службах — разумеется, всегда после чтения Евангелия, — я всегда старался говорить так, чтобы было понятно детям. Но у меня такое впечатление, что именно после этих проповедей ко мне регулярно подходили взрослые прихожане и говорили, что это была удивительно глубокая проповедь, которая коснулась их сердца. И надо сказать, что, когда я сам слушал проповеди, обращенные к детям, у меня тоже было такое впечатление, я очень глубоко переживал это слово.

Есть еще одна вещь, которую мы себе в некоторых случаях позволяем в наших общинах в Западной Европе. Может быть, не всегда нужно строго следовать официальному церковному лекционарию. Если есть пастырское осознание, что сейчас важно донести до людей какую-то другую часть благовестия, я полагаю, надо это делать, особенно в тех случаях, о которых сейчас говорил В. Якунцев, — на отпевании, венчании и т. п. Иногда стоит свободнее возвращаться к некоторым основополагающим чтениям из Писания и проповедовать по ним. Разумеется, для этого потребуется разрешение иерархии.

Но в некоторых случаях, когда нам не удавалось получить такое разрешение, мы поступали немного по-иезуистски: мы не меняли, а добавляли чтения, просто еще несколько цитат из Писания, чтобы нас не могли обвинить в нарушении устава. Обычно это бывает очень плодотворно.

А. Копировский. Когда о. Виктор только начал свой доклад, я вздрогнул, потому что он сказал, что в собрании должна звучать прежде всего проповедь Христа. Потом, конечно, я понял контекст — речь шла о том, что надо проповедовать Христа. Но вначале для меня прозвучало это так: надо, чтобы проповедовал Сам Христос. Наверное, эти вещи не слишком разнятся, потому что в наших церковных собраниях проповедь о Христе если и звучит, то скорее в форме лекции. И это еще в лучшем случае, а чаще о Христе вообще не говорят. И действительно, как здесь уже совершенно верно было сказано, нужно, чтобы чаще звучала проповедь Христа, не только о Христе. И она должна быть короткой. Исключения возможны, но в норме должно быть именно так, потому что в словах, даже священных, можно утопить все. Вдобавок люди с трудом их воспринимают.

Во-вторых, когда проповедь произносится в собрании, где есть реальные оглашаемые, которые в положенное время выходят, то, наверное, слово после Писания должно быть обращено в первую очередь к ним. То, что мы имеем сейчас в Новодевичьем монастыре, когда катехизаторы выбегают с оглашаемыми из храма, что-то им говорят в течение пяти минут и, глядя на часы, спешат обратно, чтобы не опоздать на евхаристический канон, — это военная обстановка, почти фронтовая. А должна быть нормальная — чтобы первыми услышали проповедь оглашаемые, она коснется и всех. Потом они выходят, и может быть вторая проповедь — для верных (я не даю рекомендации, а пытаюсь нарисовать образ нормальной ситуации).

И третий момент (он чисто технический, но тоже кажется мне существенным). Представьте ситуацию: мы стоим в храме во время службы, молимся. Прочитали Писание, причем невнятно (даже если понятно о чем), подобно прекрасным песнопениям, звучащим с клироса: это просто эстетический элемент службы, не предполагающий понимания и тем более проповеди. И когда после этого священник вдруг поворачивается к народу и прочитывает, предположим, Писание по-русски, а потом начинает что-то говорить, я могу понять (говорю с известной долей иронии) тех, кто считает, что это разрывает службу. Потому что происходит резкое переключение регистров: тот, кто в своей ризе является всего лишь частью богослужения, частью храма, частью иконостаса, вдруг поворачивается и начинает что-то говорить человеческим языком (или близким к нему). Здесь всегда будет какой-то момент напряжения. Но говорить нужно. Вот о. Виталий Боровой в свое время смог переломить ситуацию в Елоховском Богоявленском соборе, хотя на него писали огромное количество доносов за проповеди, длившиеся иногда до сорока минут. Правда, он проповедовал на запричастном стихе, потому что, когда он попытался это сделать после Евангелия, к нему пришли прихожане и сказали: «Отец Виталий, Вы что? С нами сейчас говорил Христос, а после Него выходите Вы: как-то неприлично». Он все со смирением переборол, продолжал проповедовать, иногда коротко, иногда длинно, и это было очень хорошо.

И последнее. Если мы ограничим керигматическую проповедь богослужением, то этого всегда будет недостаточно. Нужно к этой проповеди прибавлять слово, сказанное не в рамках богослужения. Во-первых, при этом все должны не стоять, а сидеть. А во-вторых, должен сидеть сам священник, как епископ в древности — он сидя проповедовал. Это создает другую атмосферу для восприятия сказанного.

Много лет назад один священник мне рассказывал: «Нас заставили — церковное начальство, понятно, — проводить собрания с прихожанами, отвечать на вопросы после службы. И велено было обязательно сидеть. И я тоже сидел, но как только прозвучал первый вопрос, я встал, чтобы ответить, и больше не садился». Потому что он считал так: священник должен говорить всегда немного сверху вниз. Такая позиция понятна, но эффекта от нее мало. А вот когда священник разговаривает с людьми и мгновенно реагирует на их вопросы — это проповедь другого типа. Если ее не будет, то одна лишь проповедь в рамках богослужении — неэффективна.

Свящ. Георгий Кочетков. Я думаю, сегодня очень уместен этот разговор, потому что здесь много священников из самых разных стран, епархий, городов, служащих в самых разных условиях. Мне кажется, важно дифференцировать этот опыт. Сейчас обозначились некоторые противоположные позиции, скажем, В. Якунцева и о. Александра Лаврина, хотя на самом деле может быть и так, и этак. То, о чем говорил о. Александр, — это ситуация городского прихода, и возможно, он обозначил самый адекватный ответ, как проповедовать Христа именно в таких обстоятельствах. Ведь приход — это все-таки почти проходной двор, просто по условиям его существования в современной жизни. Даже если люди ходят в него постоянно, годами, десятилетиями — все равно это так. Ты можешь много лет быть в каком-то приходе, но потом тебе что-то или кто-то в нем не понравился — ты спокойно уходишь, никому ничего не говоря: ты никому ничего не должен, и тебе никто ничего не должен. Исключения крайне редки. Священник должен понимать, что он в каком-то смысле наемник в этом проходном дворе. Его называют отцом, кого-то называют владыками, но над кем он владыка — Бог знает, кому он отец — тоже лишь Бог знает, а сами люди чаще всего этого не знают. Это всё, как правило, только титулярные вещи, к огромному сожалению.

Но есть и другое — то, о чем говорил В. Якунцев. По этому пути церковь шла многие века, дифференцируя свое собрание. Для того чтобы дифференцировать, надо знать его границы. В христианской истории границы церковного собрания очерчивались очень по-разному, но они всегда были. Как всегда дифференцировалось и то, что внутри этого собрания. Другое дело, что церковь здесь зашла слишком далеко. Почему в итоге все превратилось в проходной двор? В древней церкви иерархия была не трех-, а четырех-, пяти-, десятичинная. Церковь все служения пыталась четко регламентировать и определить: пророк не рукополагается, а такой-то рукополагается; экзорцизмы читают экзорцисты, а не пресвитеры; с другой стороны, только епископы могут делать все, в том числе крестить, и никто, кроме епископа, не смеет крестить (что уж говорить про мирян). Таких парадоксов в нашей церковной истории немало.

То, о чем говорил В. Якунцев, на мой взгляд, замечательно, это важнейший опыт — когда ты чувствуешь присутствие одного неверующего, неверного, в собрании верных, то ты естественно обращаешься к нему, потому что его надо или отправить за дверь, или к нему обратиться, попытаться до него достучаться. И если не сделать его сразу верным, то найти ему какое-то иное место в этом собрании. Если же есть оглашаемые, да еще разных ступеней, то это тоже требует разных проповедей. Но для того, чтобы это осуществить, надо на практике реализовать ту дисциплину, которая заложена в самом нашем богослужении. Если в чине сказано: «Изыдите, оглашенные, изыдите!» — то «изыдите!». Если сказано: «Кто не причащается, да покинет собрание!» — то все, кто не причащается, пусть покинут собрание! На литургии дьякон возглашает: «Двери, двери…», а на это никто не обращает внимания, но ведь почему-то это говорится! Что означает этот возглас? Нужно закрыть храмовые двери, чтобы никто не входил и не выходил. Иначе все это абсолютно теряет смысл.

Я только что вернулся из Парижа с отпевания Никиты Алексеевича Струве [2]. Перед этим мы посетили семинарию Московской патриархии (кроме Св.-Сергиевского института, в Париже теперь есть эта недавно открытая семинария под руководством о. Александра Синякова), я там был первый раз. У них довольно интересно проходят богослужения, в частности, все совершается в свое время: вечером Вечерня, утром Утреня. Это очень приятно, потому что и у нас в храме было всегда только так и никак иначе, никаких «исполним вечернюю молитву» утром, «исполним утреннюю молитву» вечером, иначе получается издевательство над смыслом богослужения. У них на Вечерне всегда читается Писание, и часто, как и о. Христофор Д’Алоизио говорил про свой опыт, они берут другое, не календарное чтение. Мы присутствовали в будничный вечер, на Вечерне читался отрывок из Песни песней. Каким лекционарием это предписывается? Никаким. Просто они чувствуют, что это сейчас больше нужно семинаристам. Там двадцать семинаристов и еще полтора десятка прихожан из местных жителей. Что любопытно, они кажды день тоже ходят на службы. Служат в основном по-французски; только то, что не могут спеть по-французски (просто еще не распеты какие-то стихиры), поют по-славянски (но довольно уныло, а все остальное бодренько). «Отче наш» читают речитативом, причащаются каждый раз все присутствующие, причем под двумя видами — как сейчас делают священники, а в древности, во времена свт. Иоанна Златоуста, Василия Великого и др., делали все: отдельно от святой чаши, отдельно с дискоса. На Вечерне предстоятель в алтарь не заходил, он сидел впереди, но сбоку, как положено по Уставу, только у нас это немного забыто. Понятно, что священники были не в фелонях, опять-таки по уставу (любители устава это знают). Все молитвы читаются вслух и на своем изначальном месте. После каждого чтения Писания — проповедь: вечером на Вечерне, утром на Утрене, на литурги после Апостола и Евангелия и т. д. Часы читаются в свое время, как и положено. Никаких конгломератов слепленных служб: Вечерня — Утреня — Первый час, Часы — Изобразительны — Вечерня и проч.

Итак, какие-то вещи надо поставить на свои места, если мы хотим, чтобы были обозначены этапы возрастания и был выявлен их смысл. Тогда проповедь становится адресной и, конечно, ответственной. В конце концов, всему можно найти свою меру. Это очень важно, если говорить про возвещение Христа. Проповедь, как мы говорили, может быть и миссионерской, и керигматической, и догматической. Если она обращена к оглашаемым третьего этапа, надо говорить на догматическом уровне. Не каждый священник это может, конечно, как не каждый священник готов проповедовать керигматически, т. е. сказать в храме огласительную проповедь, это тоже надо уметь. В курсе гомилетики есть обозначение, что такое первое, второе и третье, даже даются какие-то примеры, но людям не предоставляют возможности реализовать это хоть раз в жизни. Очень важно, что в церкви много возможностей, и каждый должен реализовывать то, что ему дает Господь, что есть в живой реальной жизни. Если пришли более-менее постоянные прихожане — это одно; если кто-то пришел для крещения, венчания или отпевания и т. д. — это другое, проповедь должна быть, но совершенно другая, и это нормально.

Я не знаю, правильно ли смиряться с тем, что священник — часть иконостаса, как об этом замечательно сейчас рассказал А. Копировский. Действительно, к священнику часто принято относиться как к предмету, а не как к человеку. Но иногда священник и сам себя видит частью иконостаса, вот что ужасно. Почему священников порой не слушают, в том числе и на проповеди? Потому что вдруг «стена» заговорила — и зачем эта роскошь?..

Но все-таки и здесь что-то меняется, особенно когда на приходе появляются реально огласившиеся люди. Они становятся закваской какой-то новой жизни, и богослужение тогда меняется. Почему возникло наше братское богослужение? Наше братство существует более-менее организованно немногим более четверти века, и традиция братского богослужения совершенно не произвольная, она сложилась не «от ветра головы», а изнутри церковной традиции. Мы исходим из той же традиции, из того же устава, что и все приходы, но это огромная, колоссальная разница — между богослужением братским и богослужением приходским, пусть даже очень хорошим, с хорошим хором, с настоящей молитвой и с живым священником. Так было не только в нашей братской истории, мы можем доказать, почему это в целом традиционно для церкви. Я очень удивился сходству с нашим богослужения, организованного о. Александром Синяковым в Парижской семинарии. Я его пригласил приехать к нам поговорить о сходных точках и различиях, будет очень интересно обсудить, почему мы где-то в чем-то сходимся или не сходимся.

Такие вещи реально происходят, это не просто особенность нашего братства. Достаточно внимательнее взглянуть на богослужения братств XIX и начала ХХ в. в России — если, конечно, это были не функциональные братства (как хоругвеносцы или что-нибудь в этом роде), а братства настоящие, подобные Неплюевскому или единственному в Русской церкви братству епископа-катехизатора Макария (Опоцкого) (молитву которого сегодня на Утрене на сугубой ектенье все имели возможность слышать). В этих братствах имелся очень сходный опыт. Во-первых, в них писались свои молитвы. Недавно мы издали сборник молитв Н. Неплюева, кроме того, найден целый архив (частично он тоже уже издан нами) молитв братства еп. Макария. Это уникальная, совершенно удивительная вещь. Дело даже не столько в том, что эти молитвы — в XIX и в начале XX в. — писались, естественно, по-русски. Замечательно то, что организуется свое богослужение, рождаются новые взаимоотношения между священником и братством (если храм братский). Нечто подобное может быть при учебных заведениях, что мы и видели в Парижской семинарии.

Ю. Балакшина. У меня нет опыта проповеди с церковного амвона. Поскольку Петербургская митрополия занимает, как вы знаете, особое положение в Русской православной церкви, то с местом проповеди, с чтением Священного писания на русском языке и анафоры вслух у нас все в порядке (по крайней мере, в том храме, который мы посещаем). Меня волнует другой вопрос, который мы поставили, но которого еще не коснулись, — о каком Христе мы имеем возможность проповедовать во время богослужения. Те проповеди, которые звучат в нашем храме, чаще всего посвящены современной церковной жизни — они касаются вопросов благодатного огня, купания в проруби, очередей за святой водой и т. п. Но когда речь доходит до слова о Христе, то что мы слышим? Мы слышим о Христе только как о Сыне человеческом: проповедующему священнику принципиально важно сделать акцент именно на человеческой немощи Христа, на том, что Он приходит не в славе, что Он отказывается от всего человеческого богатства и роскоши, и не только в материальном смысле, что Он соглашается на это предельное обнищание. И только так, по мнению ряда думающих священников, Христос может быть понят и принят современным человеком, который устал от Христа в слишком богатых ризах, которого предлагает верующим церковь сегодня. Когда мне после такой проповеди в храме приходится говорить со своими оглашаемыми, я понимаю, что просто слова о Христе как о Сыне человеческом им явно недостаточно, что им нужно услышать, что Христос входит в их жизнь с исцеляющей силой. Как о. Георгий сказал в первой части: проповедовать Христа как Сына человеческого, но и давать что-то еще. И для меня вопрос: какого Христа может понять, принять, впустить в сердце современный человек? Вот этого обнищавшего — или все-таки Христа, который входит и исцеляет человеческую жизнь на самой ее глубине?

Е. Парфенова (Екатеринбург). У нас схожая ситуация на приходе в Екатеринбурге: есть оглашаемые, которых оглашают катехизаторы из братства. Великим постом я как раз думала над тем циклом проповедей, которые настоятель много лет регулярно говорит после Евангелия — и отметила такие особенности. В этих проповедях Христос чаще всего предстает, как говорил о. Александр, как учитель нравственности. В целом у слушателей складывается такой образ: Христос и моя семья, Христос и мои близкие, Христос и я. Но из такой проповеди совершенно уходит экклезиологическое измерение, т. е. у человека формируется индивидуалистическое отношение ко Христу. Если на начальном этапе оглашения это может быть еще приемлемо, то, скажем, на втором этапе уже становится достаточно опасным. Если мы проповедуем Христа как путь, то важно понимать, куда этот путь приведет. А часто он приводит человека снова в семью, к своим близким, но никак не в церковь. От этого возникает потом проблема разобщенности. И такая проповедь звучит как для оглашаемых, так и для уже воцерковившихся людей.

Л. Крошкина (Тверь). Я преподаватель гомилетики в СФИ и катехизатор в Твери. Хочу немного сказать о проповедях о. Виталия Борового, которые мы со студентами на занятиях анализируем. В этом году я обратила внимание на его удивительную проповедь о безумном богаче [3]. Такое пламенное слово, которое очень интересно анализировать, одно удовольствие. Отец Виталий по-новому подходит к этой притче. Мы со студентами вчитываемся и пытаемся понять, к кому обращена проповедь. И видим, что ее основной адресат — обычные среднестатистические прихожане, которые постятся, молятся, ходят в храм, считая, что этим спасаются. Отец Виталий говорит о двух группах людей: с одной стороны — о неверующем человечестве, которое все время занимается разрушением старых житниц и постройкой новых, с другой — о христианах, которые ходят в храм, постятся, молятся, причащаются и думают, что они спасаются. Вчитываясь, мы вдруг обнаруживаем, что для о. Виталия это одно и то же. Человек, который описываемым образом пытается жить по-христиански, не получает никаких «бонусов», как он надеется. У о. Виталия появляется интересный термин: он говорит, что все это — пост, молитвы, хождение в храм, участие в таинствах — становится психологическими заменителями, оно не приводит к самому главному — к богатению в Бога, т. е. уподоблению Богу в любви, в свободе, в мире, в милосердии и т. д. При этом очевидно, что в том конкретном собрании могли быть и люди совершенно неверующие, и даже соглядатаи, но и к ним тоже обращено это слово, когда о. Виталий неожиданно делает вывод, что неверующие люди, но уподобляющиеся Богу во всех этих Божьих качествах — любви, милосердии и т. д. — оказываются богатеющими в Бога. Такой вот интересный получается разворот. И ты вдруг понимаешь, что вера — это граница, отделяющая одних от других в рамках одного прихода. Вот пример настоящей керигматической проповеди. Но и это еще не все. Видимо, среди его тогдашних прихожан были некоторые, кто спрашивал, скажем, о том, кто такой Иннокентий Московский, и именно к ним о. Виталий сразу обращается со словом о служении свт. Иннокентия. Это уже совершенно другая проповедь, гомилетическая, церковная, причем внутри первой, керигматической!

Еще я хотела привести пример из личного опыта оглашения. Мы оглашались в те годы, когда у братства был Владимирский храм в Москве. Нас, тверичей, оглашал магнитофон, «отец Panasonic». Но мы каждую неделю приезжали на богослужения — Москва стала для нас очень близким городом, так что о. Георгий даже не верил, что мы живем в Твери, слишком часто бывали. Я помню проповеди и на апостольские, и на евангельские чтения, они были на самом деле для всех. Мне кажется, что настоящая проповедь действительно обращена сразу ко всем. Но момент, о котором сказал В. Якунцев, действительно принципиальный: мы не можем не учитывать, кто есть среди слушающих, и тогда Господь все покрывает и исполняет.

Кстати, то, что рассказал о. Христофор, очень знакомо нам по опыту наших летних детско-юношеских лагерей. Не всем это удается, но проповедь, сказанная с учетом присутствия детей, может напитать всех. Она, с одной стороны, керигматическая, а с другой, может быть очень церковной и даже гомилетической.

Свящ. Иоанн Привалов. Я хотел бы вспомнить несколько цитат из ап. Павла, которые особенно открылись для меня, может быть, в последние годы. «Благоволил Бог открыть во мне Сына Своего» (Гал 1:15–16). Меня поражает, что ап. Павел не говорит: «Благоволил Бог открыть для меня» или «Благоволил открыть мне». Он говорит: «Благоволил открыть во мне». Потом еще: «Я снова в муках рождения, доколе не отобразится в вас Христос» (Гал 4:19). В том же послании: «…уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2:20). Как мы помним, первые христиане дорожили возможностью именоваться христофорами, т. е. носителями живого присутствия Христа. Вся проповедь Марии Магдалины состояла из трех слов: «Я видела Господа», но ее слова были наполнены силой пережитой Встречи. Она не только говорила о том, что с ней однажды произошло, она делилась тем, чем жила, дышала в момент своего свидетельства. От проповедника и свидетеля требуется подлинность их личной жизни во Христе, достоверность того, чем живут сами.

До понимания этих вещей я дохожу постепенно, меня этому учат оглашаемые. Каждый раз, когда мне надо проповедовать Христа, я понимаю, что передо мной стоит творческая задача. Можно пойти двумя путями. Первый путь — оказание донорской помощи, т. е. попытка наполнить собеседника своим знанием воскресшего Христа. Второй путь более трудный, но и более интересный. Это труд реставратора. Надо уловить, нащупать, где в конкретном человеке пребывает Господь. Где, когда и при каких обстоятельствах произошло в оглашаемом «прикосновение мирам иным». Так или иначе, приходится исходить из того, что у людей был опыт пересечения жизни со Христом, хотя и неосознанный, отвергнутый. Нужно послужить тому, чтобы человек смог припомнить, осознать, узнать в своей жизни присутствие Господа. А узнав присутствие Господа в своей жизни, смог взять за Него ответственность перед Богом Отцом, Церковью и миром, потому что и Господь берет ответственность за нас перед Богом Отцом, Церковью и миром.

Я не считаю себя проповедником. Один острослов сказал, что «у о. Иоанна одна и та же проповедь на все случаи жизни». Как мы понимаем, для проповедника этого слишком мало. Однако свой жанр я бы назвал «опытом духовного массажа». Я прекрасно понимаю, что люди и без меня знают то, что я им скажу. Моя задача состоит в том, чтобы помочь людям всмотреться в собственную жизнь и увидеть в ней Христа, т. е. моя задача — совершить труд Иоанна Предтечи. Однажды Иоанн Креститель сказал: «…посреди вас стоит Некто, Кого вы не знаете» (ср. Ин 1:26). Надо дать возможность человеку присмотреться, разгадать, узнать присутствие Христа в своей жизни, потому что Господь присутствует в сердцевине нашей жизни, а мы этого не знаем. Однако обратить внимание человека на присутствие Господа в его жизни — это труд миссионера, а не катехизатора.

Задача катехизатора в том, чтобы подробно, целостно и последовательно пройти с оглашаемым путь соотнесения его личной веры, молитвы и жизни со Христом-Спасителем. Одно дело — вдеть нитку в иголку, а другое дело — пришить пуговицу. Одно дело — научить ребенка писать палочки и кружочки, а другое дело — научить его письменно выражать свои мысли. Задача катехизатора, на мой взгляд, состоит в том, чтобы научить человека соотносить всю свою жизнь со Христом, а через Христа с Богом Отцом. Мы прекрасно понимаем, что эта задача невыполнима до тех пор, пока оглашаемый не начнет интонировать. А начать интонировать оглашаемый сможет лишь при условии, что он будет слушать и слышать чистый евангельский звук, как в жизни самого катехизатора, так и в жизни той церковной среды, куда он попал. Поскольку мы говорим о вещах духовных, то под «интонированием» и «евангельским звуком» я подразумеваю жизнь в Духе Святом, т. е. действие Святого Духа в сердце, в судьбе церковной общины, церковного братства, к которой начинает прибиваться, пристраиваться оглашаемый.

Закругляясь, я хотел бы вернуться к теме нашего разговора «Трудности керигматической проповеди о Христе на богослужении и
возможные пути их преодоления».

Наше богослужение прошло большой и сложный путь своего развития. В нем есть нагромождение разных смыслов, акцентов и традиций, но что меня больше всего впечатляет, так это тема мира, мирного духа, тема примирения человека с Богом Отцом через Христа во Святом Духе. Если мы прислушаемся к Мирной ектенье, то с самых первых прошений услышим тему мира. Я процитирую по-русски: «В мире Господу помолимся!»; «О мире свыше и спасении душ наших Господу помолимся»; «О мире всего мира…»; «О благоприятной погоде, об изобилии плодов земли и временах мирных Господу помолимся». Потом идут прошения малых ектений «Снова и снова в мире Господу помолимся!» А потом много раз предстоятель обращается к чтецам и к собранию со словами: «Мир всем!» Таким образом, само богослужение задает верный тон, в котором можно обращаться к Богу Отцу, в котором наша молитва будет принята и услышана. Это тема «мира и примирения». Здесь прямая перекличка со словами Спасителя: «Если ты принесешь дар твой к жертвеннику, а там вспомнишь, что брат твой имеет на тебя обиду, — оставь дар твой там, перед жертвенником, и сперва ступай, примирись с братом твоим, а тогда приходи, приноси свой дар» (Мф 5:23–24).

Конечно, мы не говорим с оглашаемыми ни о догматике, ни о таинствах, поэтому мы не торопимся им говорить и о том, что Мир наш — это Сам Христос, живущий в нас Духом Святым (ср. Еф 2:14–18). Однако, не говоря оглашаемым таких слов, мы вводим их в церковное собрание, где Христос являет Себя посреди нас. Оглашаемые уйдут, а мы повернемся друг к другу и в целовании Мира и Любви присутствие Христово вспыхнет в нас с новой силой.

Христос, Который живет в наших собраниях, взывает ко Христу, который томится в судьбах оглашаемых. И хотя оглашаемые не могут успеть осознать всего, что с ними происходит, наше дело думать о качестве наших собраний. Думать о той Силе, Которая нас собирает и ведет в Царство Отца и Сына и Святого Духа. Наша проповедь Христа оглашаемым не только в том, что мы им рассказываем о Христе, но и в том, что мы им дарим присутствие Христово. В церковных собраниях Христос являет Себя и среди верных, и среди оглашаемых. Происходит это по-разному. Среди верных Христос являет Себя как Глава их внутренней и внешней жизни. Для оглашаемых Христос являет Себя как тайный и чудный Друг, похожий на капитана Немо из «Таинственного острова»…

Д. Гасак. На мой взгляд, наш разговор получился содержательным и важным, поскольку опыт свидетельства о Христе — пусть и странно говорить так в начале третьего тысячелетия — в современной церковной жизни еще не собран.
 

Примечания

1 См.: Собрание определений и постановлений Священного собора Православной российской церкви 1917–1918 гг. М., 1994. Вып. II. Определение III. С. 10.

2 Н. А. Струве — видный деятель русской эмиграции, многолетний главный редактор журнала «Вестник РХД», член Попечительского совета СФИ. Скончался в субботу Светлой седмицы 7 мая 2016 г. — Прим. ред.

3 См.: https://psmb.ru/a/my-dolzhny-bogu-upodoblyatsya-v-boga-bogatet.html.

 

Традиция святоотеческой катехизации : Керигматическая проповедь о Христе слушающим и просвещаемым : Материалы Международной научно-практической конференции (Москва Московская область, 16-18 мая 2016 г.). М. : Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2017.  

Миссия

Современная практика миссии, методы и принципы миссии, подготовка миссионеров и пособия

Катехизация

Опыт катехизации в современных условиях, огласительные принципы, катехизисы и пособия

МиссияКатехизация
О насАвторыАрхив